Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 5. Золотое руно - Роберт Грейвз

Когда Аталанта опустила лиру, во взрыве аплодисментов потонул негодующий голос Аскалафа, которого она оскорбила, припомнив замашки его божественного отца, Ареса. Аплодисменты звучали снова и снова, а Ясон покраснел до ушей.

— Что касается меня, — прошептала Аталанта на ухо Мелеагру, — я одного вида Эсонова сына вывести не могу, но я знаю, что он должен буквально очаровывать кого угодно другого из представительниц моего пола.

Фронт, сын Фрикса заговорил, как только его смогли расслышать.

— Медея славится своей красотой, но она еще никогда ни в кого не влюблялась, насколько я знаю.

— Нет, — сказал его брат Меланион, — никогда она влюблялась. Однажды я долго разговаривал с ней о Греции. Она сказала мне, что никогда не чувствовала себя как дома среди темнокожих колхов, и еще — что ненавидит дикое племя своей матери. Но она надеялась, что, возможно, отправится когда-нибудь в Грецию, которая, как она верит, должна быть прекрасной и прогрессивной страной.

Катиссор, третий брат, высказался им в тон:

— Это — необычайная женщина, в присутствии которой трудно оставаться равнодушным: иногда она ведет себя, как ласковое дитя, а иногда — как ужасная Мать, когда танцует в экстазе на груде черепов. Наша сестра Нэера без ума от Медеи, которая сказала ей не так давно, что ни одна женщина, отличающаяся разумом или достоинством, не позволяет себе когда-либо потерять голову от любви к мужчине, и что мужчины — низший пол. Это сильно расстроило Нэеру; ибо она влюблена в одного из Таврических жрецов и не желает, чтобы Медея подумала о ней дурно. И все же не могу пожаловаться, что Медея когда-либо скверно со мною обращалась. Она была крайне любезна со мной перед тем, как мы отплыли в Грецию, и дала мне мешок редких лекарств, который, к несчастью, погиб вместе с кораблем. Она умоляла меня вести себя благоразумно в Коринфской Эфире, когда я буду там, интересовалась наследством, причитающимся ее отцу: я не должен был говорит ничего такого, что задело бы религиозные чувства местных жителей. Она, кстати, говорила мне, что если с ее отцом что-то случится, она бы охотно отказалась от колхидской доли своего наследства в пользу своего брата Апсирта, но только при условии, что он отказался бы от своей доли в коринфском наследстве; и что они с Апсиртом даже заключили на этот счет честный договор.

Тут заговорил и четвертый брат, Аргей:

— Кажется наш дед Ээт оставил Грецию при неясных обстоятельствах примерно в то же время, когда отплыла оттуда и его сестра Кирка, а своими коринфскими землями поручил управлять некоему ионийцу Буну, народ же оставил на своего племянника Сизифа из Асопии. Затем произошло ахейское вторжение. Бун был убит в бою у ворот Эфиры, а Сизиф умер в рабстве, и теперь, как мы слышали, ахейцы считают все Коринфское царство своими владениями. В Асопии властвует Креон, а правитель Эпиры, назначенный микенским царем Сфенелом, именует себя Коринфом, чтобы установить что-то вроде наследственного титула. И тем не менее у Медеи есть надежды отобрать у них наследие своего отца; как я понимаю, это было ей обещано Матерью во сне. Теперь, когда Апсирт отказался от своих претензий, она — ближайшая наследница, ближе нас, ибо она — дитя Ээта, в то время как мы — только его внуки; остается еще ее тетушка Кирка, но она никогда не сможет вернуться в Эфиру, потому что оракул Асопа приговорил ее к вечному изгнанию за некое преступление.

Ясон спросил:

— Почему Медея еще не замужем? К ней никогда не сватались? Возможно, она скрывает под неприязнью к мужчинам какое-то несовершенство или телесный недостаток?

Аргей ответил:

— Многие могущественные вожди колхов желали на ней жениться, не только из-за ее красоты и богатства, но и ради той благосклонности, которую проявляет к ней Птицеглавая Мать. Но она убедила своего отца, что любой такой союз породит ревность у отвергнутых претендентов и что, если она и выйдет замуж, то должна выйти за чужеземца. Я не верю, чтобы у нее был какой-то телесный недостаток или что она неспособна поддаться страсти; но она часто говорила Нэере, что девственность одаряет женщину необычайным могуществом в колдовстве и знахарстве. Дикие звери или змеи не смеют повредить деве, и она спокойно может срывать листья или выкапывать корни, касаться которых смертельно для мужчин и их жен.

— Это правда, — сказала Аталанта. — Это — дар богини Артемиды.

— Медея приписывает его Бримо, — сказал Аргей, — но, возможно, есть и другие имена для той же ипостаси Невыразимой. Медея — самая искусная целительница и колдунья во всем царстве.

Ясон задумчиво погладил свою короткую мягкую бородку.

— Она явно самая подходящая женщина для нашей цели, — сказал он. — Что касается меня, я ведьм не боюсь. Кентавр Хирон научил меня надежному заклинанию против них. Вы говорите, она красива и не очень стара, хотя она — ваша тетка. Но то, что красиво для колха, может и оказаться некрасиво для грека. Надеюсь, волосы у нее не черные и курчавые, ступни не плоские, а голени не вывороченные, как у вашего брата Меланиона? Никогда не мог бы себя заставить поцеловать такую женщину.

— О, нет! — ответил Меланион, усмехаясь. — Ее мать была белая таврийка, а не колхийка. У Медеи округлый подбородок, золотые локоны (наподобие тех, которыми славилась девушкой Кирка, они золотые, как горная лаванда), чувственные губы, глаза цвета янтаря, немного горбатый нос и самые изящные в Колхиде лодыжки. И ей около двадцати четырех лет.

— Это хорошо, — сказал Ясон. — Я всегда предпочитал зрелых женщин девчонкам. А теперь, товарищи, спать. Желаю всем увидеть хорошие сны. Наша спутница Аталанта указала нам тропу, которой надо держаться.

Но прежде, чем он уснул, он тихо спросил Меланиона:

— Из чего состоит колхидское наследство Медеи? Она — сонаследница трона вместе со своим братом?

— Нет, — отвечал тот, — она наследует только третью часть сокровищ своего отца. Царство, которое дано Ээту в награду за его услуги колхам, наследуется только по мужской линии, за исключением Восточных земель, которые прилегают к Албанскому царству. Эти пустынные земли достались деду в результате женитьбы на нашей колхидской бабушке Ипсии, и по его смерти перейдут по женской линии к нашей сестре Нэере.

Ясон сказал:

— В самом деле? Тогда Апсирт должен быть доволен сделкой, которую с ней заключил. Ибо Эпира для него ничто, а третья часть сокровищ, которые скопил Ээт, должна равняться сумме, достаточной, чтобы купить пол-Греции.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Царь Ээт принимает аргонавтов

В ту ночь царь Ээт не мог уснуть, как ни пытался. Мало того, что Священные Кони Солнца несколько дней отказывались от пищи и на них не действовало слабительное, которое им давали, как положено, Конюшенные Жрецы, он глубоко задумался о дурном предзнаменовании, которое наблюдал в храме Лунной Богини в тот вечер. За двенадцать месяцев до того один из храмовых рабов, обязанностью которого было снабжать рыбой священных черных кошек Богини, внезапно сошел с ума — хотя до того никаких признаков утраты разума за ним не замечалось — и умчался в лес, вопя по-кошачьи и выкрикивая что-то в экстазе на непонятном языке. Главная Жрица отправилась его искать, заковала в священные оковы и возвела на год в царское достоинство. На ежегодных жертвоприношениях Богине принесли в жертву и этого раба вместе с другими жертвами, пронзив ему сердце копьем с обсидиановым наконечником; и стали смотреть, как он упадет, чтобы увидеть предзнаменование грядущих событий. Но вместо того, чтобы упасть вперед, что означало бы победу, или назад, что предвещало бы поражение, или поникнуть, что было бы знаком мира — вместо всего этого жертва почему-то трижды повернулась налево и умерла, скорчившись, прижав ладони к животу — знак, коего доселе никогда не видели, повергший всех присутствовавших в ужас.

Четыре мудрых государственных советника напомнили Ээту, что это может обозначать не какое-либо бедствие для Колхиды, а всего лишь какие-то перемены в делах Богини — возможно, возвращение к более древнему и простому обряду, однако не так-то легко им было его разуверить. Он бродил по своему дворцу, выстроенному из массивных отполированных камней, переходил бесцельно из комнаты в комнату, так ведет себя домашняя собака, которая заболела бешенством, прежде чем безумие покроет наконец пеной ее губы и заставит ее щелкая зубами с воем бегать по улицам. Незадолго до рассвета он устало рухнул на ложе во внутреннем покое, недалеко от длинного базальтового цоколя, на котором стояли бронзовые быки, и там ему привиделся какой-то очень тяжелый сон. Сперва он увидел, как сияющая звезда медленно падает на колени его дочери Медеи, которая поспешно побежала к реке Фасис и бросила туда звезду, и воды понесли ее прочь, в Черное море. Эта часть сна его не обеспокоила, но дальше он увидел, будто бронзовых быков грубо запрягли в выкрашенное в красный цвет деревянное ярмо и заставили их вспахать поле. Они негодующе извергали пламя ноздрями и ртами, но молодой пахарь насмешливо кричал: «Ваше пламя не может меня опалить! Медея смазала меня каспийской мазью!»