Закипела сталь - Владимир Попов

— Я требую ясного ответа: примет завод наш заказ или нет? — горячился полковник.

— Не могу сейчас сказать, — хладнокровно ответил Гаевой. — Нужно с людьми посоветоваться.

— Чего там советоваться. Я сам технолог и знаю: профиль прокатать можно.

— Но я этого не знаю.

— Поговорите с директором.

— Сейчас это бесполезно. Человек он вспыльчивый, надо дать остыть. Вы уж очень напористо ведете себя, и мне понятно, почему вам не удалось договориться.

— А вы ведете себя как запуганная секретарша — прислушиваетесь к настроению, — едко сказал полковник.

— Если вы не умеете вежливо разговаривать, — не изменяя тока, внешне спокойно произнес Гаевой, понизив голос, — то прошу вас выйти отсюда.

— Майор! — в бешенстве крикнул полковник.

Тот с трудом приоткрыл глаза.

— Майора вы оставьте, — запротестовал Гаевой. — Я его отправлю в гостиницу. Отоспится — и мы продолжим разговор.

— Идемте, майор! — Полковник резко повернулся, сказал на ходу, из-за плеча, махнув рукой: — С этими людьми не добьешься толку.

Когда инженеры танкового завода ушли, Гаевой занялся детальным изучением чертежа.

Есть целый ряд производственных участков, о которых вспоминают только тогда, когда работа их расстраивается. Кто из цеховиков помнит о водоснабженцах и энергетиках, пока по магистрали течет вода, а по проводам — ток? Это стало обычным, как воздух, поступающий в наши легкие.

Такое же положение и калибровщиков. Чем лучше они работают, тем меньше о них говорят. Непосвященным в тонкости этой профессии кажется, что вовсе не трудно рассчитать, какие вырезы нужно сделать в валках, чтобы, задавая в них слиток, получить готовый рельс, балку или швеллер. Но вот осваивается новый профиль, и из валков выходит полоса металла, которую почему-то задирает вверх или вниз. Тогда вспоминают о калибровщике. От этого человека зависит судьба нового профиля, быстрота, а то и возможность его освоения. Калибровка до сих пор — это наука и искусство, основанное на большом опыте, а иногда — просто на технической интуиции.

Гаевой хорошо знал: скажет калибровщик «нет» — и профиль прокатан не будет.

В это же время и Ротов вертел в руках эскиз. Профиль напоминал собой гребенку с направленными в разные стороны зубьями. «С ума они сошли», — подумал Ротов, но на всякий случай вызвал к себе лучшего калибровщика завода Свиридова, положил перед ним на стол эскиз.

— Просят нас прокатать вот такую штуковину. Посмотрите, сможем ли? Мне кажется, нет. Проверьте и дайте свое письменное заключение.

— По-моему, не удастся, — сказал Свиридов, — но проверю расчетом.

Полковник оказался человеком не только вспыльчивым, но и настойчивым. О прокате профиля для танков Ротову звонили из обкома, из наркомата, из ЦК. Директор отвечал одно и то же: «Проверил сам. Технически невыполнимо».

Позвонил и нарком.

— Катать не сможем, — без тени колебания ответил ему Ротов. — Такого в металлургии еще не было.

— Многого в металлургии не было. И броню на блюминге не катали. Вы же катаете. С людьми советовался?

— Мое заключение проверяет калибровщик Свиридов.

— Поторопи его с расчетом.

3

Валерий спешил домой, не чувствуя под собой ног от охватившей его радости — через три дня он регистрируется с Ольгой. Она станет его женой, Ольгой Андросовой. Как все это получится в жизни? Вроде совсем недавно он, мальчик, думал о том, что когда-то женится, что у него будет самая красивая, всем на зависть, жена. А какая — он не мог представить себе, потому что о красоте судил больше по картинкам из книг и понимал, что картинки — одно, а живые люди — совсем другое. Туманно виделась длинная золотистая коса (без косы что за женщина), горделивая осанка и глаза такие, что от их взгляда хочется сотворить что-то необыкновенное. Но постепенно неземная красавица, фея, очеловечивалась. Мечталось уже, чтобы по контрасту жена была темноволосой, темноглазой и обязательно женственной. И вот среди многих девушек он выделил Ольгу.

Валерий вспомнил, как час назад он убеждал Ольгу принять его фамилию. Она конфузливо смеялась, отнекивалась — ну какая разница, — а он все-таки настоял на своем: моя жена — и фамилия должна говорить о безраздельной принадлежности мне.

Он ясно представил себе, как обрадуется мать, не перестававшая твердить, чтобы он не упустил эту прелестную девушку, лучше которой в городе, но ее мнению, не было. Последнее время Агнесса Константиновна то и дело расточала по адресу Ольги похвалы: красива, воспитана, даже трудно поверить, что она дочь простого рабочего. Прямолинейная, правда, до резкости, но это не беда, отшлифуется. Ей нравилось, что Ольга скромно, со вкусом одевается, а главное — то, что сама себе шьет. «Ну, где еще отыщешь такой клад? Своя портниха в доме», — не раз говорила она в семейном кругу.

Увидев сына, Агнесса Константиновна навзрыд заплакала.

— Что случилось? — Встревоженный Валерий подбежал к матери.

Она полулежала на диване, и отец тер ей виски карандашом от мигрени.

На столике Валерий увидел повестку из военкомата с вызовом на медицинское переосвидетельствование и понурил голову.

— А ведь мы с Олей в субботу регистрируемся…

— Какая тут женитьба, — проворчал отец. — В пятницу комиссия, а в понедельник уже могут отправить.

— Любовь перед этим не останавливается, — патетически произнесла Агнесса Константиновна, приподнявшись на диване. — Пусть женится. Будет знать, что у него жена. Хорошая, верная, любящая. Обязательно нужно сыграть свадьбу. Всякое может случиться. Вернется, не дай Господи, без руки, без ноги… А Ольга с ее серьезностью будет верной до конца…

— Мама… — перебил ее Валерий.

Агнесса Константиновна, внезапно оживившись, стала намечать гостей, а потом принялась вспоминать, какое высокое общество было на ее скромной свадьбе.

— Да… — глубоко вздохнул при этом Андросов-отец. — Иных уж нет, а те далече…

Мать с сыном начали делиться своими соображениями о подготовке к торжеству, а отец незаметно удалился в кабинет — в этом доме всеми делами вершила Агнесса Константиновна.

— Мама, о повестке Ольге я не скажу. Для чего омрачать ей эти дни?

— Боже тебя сохрани! Это само собой разумеется. Ведь ей благоразумнее не выходить теперь замуж. Она может отказаться. А любовь испытывать пока не стоит. Надо ее закрепить женитьбой, тогда никакие испытания не страшны.

Валерий появился на свет, когда Агнессе Константиновне уже минуло тридцать, и она баловала единственного сына как могла. Его желания беспрекословно выполнялись, он рос требовательным и эгоистичным. Правда, он был очень любознательным, рано пристрастился к чтению и, предоставленный в выборе книг самому себе, читал все, что попадалось под руку. Флобер, Мопассан, Бальзак, Жорж Санд были прочитаны им гораздо раньше, чем следовало. Отец иногда пытался возражать против такого «круга чтения» для сына, но Агнесса Константиновна смотрела на это сквозь пальцы. И естественно, что у мальчика складывалось убеждение, будто любовь — основное содержание жизни человека, единственное, что ее целиком заполняет.

Это убеждение бессознательно укрепляла в нем и мать. Сама не испытав большого чувства и многие годы тщетно о нем мечтая, она охотно в непринужденных беседах с приятельницами вспоминала молодые годы, флирты, увлечения и разные любовные истории многочисленных знакомых.

Агнесса Константиновна считала, что детям в малом возрасте не опасно слышать то, чего они не понимают, и не подозревала, что в памяти Валерия многое оседало и наслаивалось.

Отец Валерия, совершенно не занимавшийся воспитанием сына, был бы очень удивлен, если бы узнал, что и он влиял на формирование взглядов мальчика. Раболепно подчинившийся жене, ни в чем ей не перечащий, смирившийся со своей «сладкой каторгой», он вызывал такой протест в душе Валерия против ущемления мужского достоинства, что тот, боясь походить на отца, сознательно воспитывал в себе прямо противоположные черты: не подчиняться, а подчинять, не жертвовать, а требовать жертв, не столько любить, сколько быть любимым.

Жилось Валерию радостно и легко. В доме он никогда не видел ни в чем нужды. Он воспринял этот мир благоустроенным и спокойным, и ему казалось, что всегда так было и так будет.

В школе учился он тоже легко благодаря прекрасной памяти и незаурядным способностям, но относился ко всем наукам одинаково. У него не было нелюбимых предметов, но не было и любимых, и он удивлял даже своих товарищей отсутствием призвания к какому-нибудь определенному занятию. Сверстники Валерия в пятнадцать-шестнадцать лет уже намечали себе профессии, а он, даже сдавая выпускные экзамены в десятом классе, не знал, в какой вуз будет поступать. Ему было все равно, где и чему учиться.