Закипела сталь - Владимир Попов

Брови Ольги напряженно поползли вверх и, уловив в этом непроизвольном движении не то удивление, не то готовность слушать его, Могильный спохватился и поспешно отошел.

— Что он тебе говорил? — поинтересовался Валерий, как только Ольга подсела к нему.

Могильный чуть склонил голову в их сторону: навострил ухо.

— Молол что-то насчет своего доброго сердца, — небрежно ответила Ольга, но тревожное и вместе с тем заискивающее выражение лица Валерия удивило ее.

Выйдя вслед за Агнессой Константиновной в кухню, Ольга как бы невзначай спросила:

— Кто этот Могильный?

— Не сердитесь на него, Оля. Он милый, но очень несчастный в личной жизни человек. Жена — ординарная особа с беспокойной натурой. Ну, понимаете… шокирует его. И работа у него адская. Рентгенолог. При военкомате.

У Ольги от страшной догадки закружилась голова, в хаотическом нагромождении поплыли перед глазами все предметы. Так вот как досталась Валерию отсрочка! Устроили… Да, да, устроили. «А Валерий? Может быть, он не знает? — ухватилась она за единственную спасительную надежду. — Безусловно, не знает, не может знать». Но тотчас вспомнила, как насторожился Валерий, услышав от нее слова врача о добром сердце, и все предположения подтвердились с неопровержимой очевидностью.

Лишь только Агнесса Константиновна унесла гостям вазу румяного хвороста, Ольга бросилась в переднюю, схватила шубу и, не надев ее, не закрыв за собой дверь, в отчаянии побежала по улице прочь от этого дома.

Было мучительно больно и стыдно. «Это страшно. Это страшно», — повторяла она почти машинально, еще не осознав по-настоящему того, что произошло. Все спуталось в ее сознании, спуталось в сердце, перед глазами беспорядочно мелькали малоотчетливые картинки — девушки-студентки в светлых платьях, поздравления, поцелуи, комната загса и они, чинно и смущенно стоящие у регистрационного стола, елейно-саркастическая физиономия Могильного.

Уже пересекая главный проспект, она внезапно остановилась: показалось, что разговора с Агнессой Константиновной не было, что все это почудилось… Нет, он был, этот разговор. Но что, если вывод она сделала неверный? Не может Валерий, ее Валерий, быть таким… Ведь не щадил он себя тогда, бросившись в водоворот? Почему он сделал это? Неужели только потому, что боялся уронить себя в ее глазах? Значит, из-за нее рисковал жизнью. Потому что любил. А Родина не дорога ему?

— Жена дезертира? — стоном вырвалось из груди, и Ольга испуганно обернулась — показалось, кто-то другой с презрением бросил эти беспощадные слова. Безумно захотелось одного: не испытывать больше этой мучительной боли, лечь, закутаться с головой и заснуть. Скорее заснуть. Но где? Домой идти нельзя. Сейчас туда прибегут отец, мать, Андросовы и Валерий! Ее передернуло при мысли о встрече с ним. Пойти к подруге? Нет. Что ей сказать? И что вообще говорить в институте?

Торопливые шаги прохожего, недоуменно смотревшего на девушку, стоявшую на ветру с шубой в руках и непокрытой головой, вывели Ольгу из оцепенения. Она набросила на плечи холодную шубу и только теперь ощутила, что дрожит всем телом. Беспомощно оглянулась.

Невдалеке темным силуэтом на фоне освещенного огнями завода вырисовывалось здание инженерно-технического общежития. Ольга направилась к нему, зашла в вестибюль, попросила у дремавшей дежурной разрешения позвонить по телефону и набрала номер Андросовых. Ей долго никто не отвечал. «Наверное, на улице ищут». Потом она услышала голос Агнессы Константиновны. Собрав все силы, стараясь быть спокойной, Ольга сказала, что с Валерием у нее все кончено, и повесила трубку.

Дежурная оказалась человеком чутким. Когда Ольга, движимая непреодолимым желанием спрятаться от всех, попросила разрешения пересидеть до утра в вестибюле, она молча взяла ее за руку, отвела в кабинет заведующего общежитием и уложила на диване.

Утром Ольга застала отца собирающимся на завод. Иван Петрович сказал дочери много ласковых, успокаивающих слов, нежно поцеловал и, уходя, бросил на жену многозначительный взгляд: смотри, мол, не расходись. Но предупреждение было излишним. Анну Петровну так потрясло случившееся, что она притихла и только вздыхала.

В институт Ольга не ходила, стала неразговорчивой, замкнулась в себе. Напрасно Иван Петрович старался наладить прежний тон семейных отношений. Ничего не помогало. Дочь ни разу не обрадовала его улыбкой.

За эти дни Ольга возмужала, повзрослела, угрюмая сосредоточенность не сходила с ее лица. Но она нашла в себе силы держаться мужественно, не впала в свойственное молодости отчаяние, когда все кажется безвозвратно потерянным, а жизнь — пошлой, ненужной. Человек, прошедший долголетний путь, видавший горе и радость, не так легко поддается унынию.

Временами Ольга успокаивалась. Тогда ей казалось, что ничего страшного не случилось, что она неправильно истолковала факты и произошло недоразумение. Придет Валерий, все объяснит, и она поверит всему, что он скажет, лишь бы только снять этот страшный, навалившийся на нее груз.

Но Валерий не шел и этим окончательно подтвердил свою вину.

А у Андросовых по вечерам заседал семейный совет. После работы сюда приходил насмерть перепуганный Могильный и умолял что-нибудь предпринять для спасения всех.

— Если она решилась убежать со свадьбы, то может решиться и на большее, — доказывал он. — Переосвидетельствуют вашего птенчика, а он здоров как бык. Тут уже двух мнений быть не может. Тогда всем нам несдобровать. — И он уговаривал поочередно то Валерия, то Агнессу Константиновну пойти к Пермяковым упросить не предпринимать серьезных шагов.

Валерий наотрез отказался, а Агнесса Константиновна считала, что ее вмешательство ни к чему доброму не приведет.

Пока старшие строили планы, как выпутаться из создавшегося положения, Валерий отмалчивался, но когда они, так ничего и не придумав, впали в отчаяние, в раздражении сказал:

— Да перестаньте вы трястись. Противно просто. Никуда Ольга не пойдет и никому не заявит. Такие вещи делаются в состоянии аффекта. А я решил: завтра иду в армию добровольцем.

Мать всплеснула руками и заплакала, отец только вздохнул.

— Другого выхода у меня нет, — говорил Валерий. — Во-первых, я не могу посещать институт и сидеть рядом с собственной женой, не разговаривая и не общаясь с ней. Более дурацкое положение представить трудно. А во-вторых, не могу ходить в дезертирах под дамокловым мечом и ждать, когда в один прекрасный день все вскроется…

— Но к этому выводу можно было прийти раньше и не терзать всех, — наставительно произнес Могильный.

— Я и пришел к этому выводу сразу. Но выдержал из-за самолюбия. Вы, конечно, не знаете, что такое мужское самолюбие. Из-за него все можно поставить на карту. Уйди я в армию в первый же день, Ольга решила бы, что я бежал из трусости, спасая свою шкуру. Теперь она будет думать иначе: ушел из стыда.

— А разве тебе не безразлично, что эта девчонка будет о тебе думать? — вспыхнула Агнесса Константиновна. — В эти годы такая рассудочность, такая ортодоксальность! Не любит она тебя. Женская любовь сильна всепрощением. Просто хотела в хороший дом попасть. Такой ласточкой прикидывалась. А на поверку — тигрица.

Несмотря на строжайшее запрещение Ольги, Иван Петрович не удержался, чтобы не поговорить с Шатиловым о семейных делах. Он зашел к Василию в общежитие, без всяких церемоний выпроводил из комнаты Бурого и поведал все без утайки.

— Тебе не кажется, Вася, что, как коммунист, я должен заявить военкому? Не сказать нельзя. Может, этот самый врачишка не только по дружбе такие штуки устраивает, но и за взятки. Рожа у него какая-то… богомерзкая. А может, ты, Вася, с военкомом поговоришь?

— Пойду, — согласился Василий. — Такую нечистоплотность выводить надо.

— Пойди, Васенька, пойди. Я — отец… Как-то… Эх, Вася, Вася! Не по-моему все вышло. Думал, ты сыном мне будешь. Да уж ладно.

— Пойду, Иван Петрович, насчет Могильного этого скажу, чтобы впредь следили. Только о Валерии промолчу. Ольгу по-человечески жаль. Хорошая она у вас. Умная, волевая. Нашла в себе силы…

— Сделай хоть это. Совесть чище будет.

Дальше разговор не клеился. Иван Петрович посидел, повздыхал, достал папиросу и, закурив, ушел.

Василий, глядя на стул, будто на нем сидела Ольга, сказал:

— Что ж, Оленька, не разобрала коня за погремушками. Тяжелое дело в первой любви так ошибиться. После этого и другому, настоящему, не поверишь.

6

Крайнев не стал ждать, пока восстановятся его силы, и, едва рана на бедре затянулась, упросил врачей выписать его из госпиталя. Не теряя ни минуты, он отправился прямо в «Главуралмет». Ему повезло: в эти дни в Свердловске был нарком — занимался делами главка.

Крайнев вошел к наркому в военной форме, еще больше подчеркивавшей его худобу, постаревший, осунувшийся, бледный, но подтянутый.