Распутин наш. 1917 - Сергей Александрович Васильев

медленно размял в мелкую пыль окурок, не обращая внимания на тлевший табак, – надеюсь, вы не против, чтобы наши товарищи привели себя в порядок? А вас с гостями приглашаю на чай. Мне показалось, что мы в прошлый раз не договорили…

– Охотно, только разрешите отправить моих гостей отдыхать, а не чай пить. Они как-никак иностранцы, только что из сонной Скандинавии и сразу же оказались в бурлящем водовороте событий. Опасаюсь за их душевное равновесие. А на нашей базе они будут защищены, напоены, накормлены и никуда не денутся…

Сталин молча кивнул. Вальтера Николаи, демонстрирующего всем своим видом неутомимость и готовность участвовать в разговоре, загрузили в роскошные сани вместе с Дитрихом. Распутин расплатился с извозчиком и вслед за Сталиным спустился по заледенелым ступенькам в его штаб.

– Зачем надо было устраивать этот спектакль? – недовольно проворчал революционер.

– Чтобы наглядно продемонстрировать разницу между армией и вооруженным народом. Когда какой-нибудь умник начнет вам рассказывать, что органы правопорядка и профессиональных военных можно безболезненно заменить вооружёнными рабочими, вы вспомните этот эпизод и сможете аргументированно объяснить, почему это мнение глубоко ошибочно.[60]

– Этот пролетариат не был вооружён, – парировал Сталин.

– И слава Богу! – широко перекрестился Григорий. – Оружие в неумелых руках опасно в первую очередь для его носителя. Результат был бы еще плачевнее!

– Царю вы также наглядно демонстрируете ошибки его политики? – усмехнулся будущий генсек, жестом приглашая к столу, где на углу притулился закопченный чайник и жестяные кружки.

– В этом нет необходимости, – пожал плечами Григорий, с удовольствием кладя на язык кусочек колотого сахара. – Вы замечали когда-нибудь, что жених за свадебным столом присутствует исключительно потому, что в бракосочетании участвуют два человека… Так вот, новоиспечённый муж на свадьбе играет такую же роль, что и царь в современной России.

– Да вы, оказывается, ниспровергатель авторитетов и опасный смутьян, – улыбнулся Сталин.

– Что вижу – то пою, – не остался в долгу Распутин. – Смею уверить – именно среди монархистов самый большой процент разочаровавшихся в нынешней династии. Вот, например, идеолог монархического «Русского собрания» профессор Никольский после высочайшей аудиенции в дневнике своем написал:

“…Я думаю, что царя органически нельзя вразумить. Он хуже, чем бездарен! Он – прости меня Боже, – полное ничтожество…”.

Не менее жёстко о монархе отзывается самый известный юрист России Анатолий Фёдорович Кони:

«Его взгляд на себя, как на провиденциального помазанника божия, вызывал в нем подчас приливы такой самоуверенности, что ставились им в ничто все советы и предостережения тех немногих честных людей, которые еще обнаруживались в его окружении…”.

Даже творческий человек поэт Бальмонт вынес самодержцу приговор. Вот, послушайте:

“Наш царь Мукден, наш царь – Цусима, Наш царь – кровавое пятно, Зловонье пороха и дыма, В котором разуму – темно…

Распутин запнулся, обратив внимание на испытывающий взгляд революционера, не притронувшегося к чаю.

– Я знаю эти стихи, – кивнул Сталин, – они написаны, если не ошибаюсь, сразу после русско-японской войны. Вся их соль – в последнем куплете, где автор категоричен и беспощаден:

“Он трус, он чувствует с запинкой, Но будет, час расплаты ждёт. Кто начал царствовать – Ходынкой, Тот кончит – встав на эшафот.”

– Да, именно так, – подтвердил Распутин и по выражению лица будущего генсека понял, что вместо правильности цитаты Сталин хочет спросить о точности поэтического предсказания.

– У меня складывается впечатление, – задумчиво произнёс Иосиф Виссарионович, – что вы говорите о настоящем времени, как о прошлом. Рассказываете о событиях вчерашнего дня, словно вспоминаете о давно минувшем… И эти дневниковые записи… Если отбросить абсурдное предположение, что вы тайком проникали в жилища господ Кони, Никольского и заглядывали в их личные бумаги, то либо вы умеете читать потайные мысли, либо каким-то образом получаете информацию из будущего, где эти дневники уже стали музейными экспонатами…

– А какая версия вам больше нравится? – натянуто улыбнулся Распутин, водя пальцем по краю кружки.

– Меня устроит любая, способная принести пользу нашей борьбе, на алтарь которой положено немало жертв.

– А сколько еще предстоит! – невольно вырвалось у Распутина, но он закусил губу, увидев, как революционер вскинул голову и насупил брови.

– Какие разочарования постигли и постигнут господ монархистов, я услышал, – разгладив морщины на лбу, тихо произнес Сталин, превратившись в рыбака, увидевшего поклёвку. – А какие разочарования ждут меня? Нашу партию? Наше дело?

Распутин отставил кружку и потёр уставшие глаза. “А вот теперь, Гриша, очень осторожно, чтобы не наломать дров”, - подумал он.

– Начну с того, что ваша партия не едина и состоит из двух частей. Одна хочет справедливой власти в процветающей стране. Вторая страстно желает растворения России в бурных потоках мировой революции, слияния её в единое целое с другими странами в виде земшарной республики, с полной потерей самобытности, с превращением в сообщество единообразных общечеловеков.

– И что в этом плохого? – Сталин приготовился к дискуссии по теории марксизма.

– Это невозможно по разным причинам… Хотя бы по климатическим. Не смогут существовать по единым правилам “и финн, и ныне дикий тунгус, и друг степей калмык”. Ритм жизни, окружающая среда, непохожие насущные проблемы, даже время для них течет по-разному. Всевышний, кстати, тоже не терпит однообразия, и человек вряд ли сможет изменить его планы…

– Большевики не верят в Бога, – перебил Распутина Сталин.

– А ему всё равно, верите вы в него или нет. Вера в высшие силы с материалистической точки зрения – признание человеком некоего предела своих возможностей, который сохранится, несмотря на весь технический прогресс.

– Думаю, сама история опровергнет это утверждение, – упрямился революционер.

– Антропоцентричность обязательно приведет к попытке приблизить рассвет командой светилу “Солнце, встать!”, после чего неизбежно наступит осознание рамок бытия, – улыбнулся Григорий. – Что же касается мировой революции, то эта идея по указанным выше причинам в момент своего зарождения была обречена на провал. Он будет самым большим разочарованием современных