На широкий простор - Колас Якуб Михайлович

Он хочет увидеть, как взойдет посев классовой ненависти и борьбы, посев, в котором немало зерен брошено и его рукой. Интересно вообще жить и бороться за справедливый строй жизни и знать, как и когда кончится эта борьба и как будет строиться новое, не виданное в мире… Он припоминает партизанские митинги на безлюдном поле возле леса, где он случайно встретился с дедом Талашом. В глазах его встают колоритные фигуры старого партизанского атамана и его помощника Мартына Рыля с карабином и деревянной трубой на боку. Эти образы говорят о том, какие глубокие корни пустила в трудящихся массах партия коммунистов. Все это радует и волнует товарища Невидного и укрепляет его непоколебимую веру в победу. Он думает о пожарах панских поместий как об отзвуке партизанской войны. Эти пожары в конечном счете помогут еще большему расширению и углублению партизанского движения. Уверенность Невидного в победе нового строя жизни нисколько не поколеблена фактом временного отхода Красной Армии под напором польских легионеров, вооруженных за счет Антанты: история гражданской войны, история ряда интервенций против Страны Советов убедительно доказывает, что победа и на этот раз будет на стороне большевиков.

Идет Невидный, а вместе с ним, рядом с ним и над его головой шумит многоголосый поток жизни, на первый взгляд гармоничный, созвучный, а на самом деле — противоречивый и проникнутый духом борьбы. Невидный усмехается: он знает, кто является проповедником гармонии жизни не только в природе, но и в обществе, кому и зачем нужна эта проповедь. Невидный не признает такой проповеди — он сеятель бури и классовой ненависти во имя нового человека и нового, социалистического строя. Только в буре борьбы можно свергнуть старый мир и проложить путь грядущей эпохе. Мысли уводят Невидного далеко от интересов сегодняшнего дня и невольно убаюкивают его настороженную бдительность. Он забывает, что враги отовсюду следят за ним. Смутно, как во сне, возникает на мгновение перед ним какая-то человеческая фигура и тут же исчезает…

Сжатая лесом дорога спускается в лощину, потом снова поднимается в гору. Невидный идет дальше. Перед ним открывается круглая поляна. На поляне виднеется усадьба — хутор или фольварк средней руки. Невидный хочет свернуть с дороги, чтобы из усадьбы его не заметили, как вдруг навстречу ему выходят сразу трое мужчин. По одежде — местные крестьяне. Невидный немного встревожен: в облике крестьян и во взгляде, брошенном на него чересчур внимательно, ему чудится что-то недоброе. Но сворачивать в лес теперь уже поздно. И Невидный идет навстречу троим, стараясь ничем не показать своего беспокойства.

— Паничок, нет ли у вас огоньку? — вкрадчиво-почтительно спрашивает один из троих, с лицом, изрытым оспой, и для большей естественности своего вопроса показывает скрученную из газеты цигарку.

Все трое останавливаются, причем двое сразу оказываются по обеим сторонам Невидного.

«Шпики!» — молнией мелькает в голове Невидного.

— Огонь должен быть, — беззаботно-спокойно отвечает он и шарит по карманам, задержав правую руку на рукоятке браунинга.

Те, что стали по бокам, переглядываются…

— Беж его![24] — и набрасываются на Невидного.

В мгновение ока Невидный выхватывает браунинг и, не целясь, стреляет в того, кто слева. Сыщик падает на землю. Но это только хитрость: пуля пролетела мимо, пробив одежду и только чуть царапнув кожу. Другой сыщик крепко схватывает Невидного за руки ниже локтей. Рябой бросается бежать. Упавший молниеносно вскакивает и тоже хватает Невидного за руку, державшую браунинг. Он так стискивает ее, что пальцы разгибаются, и револьвер падает на землю. Между Невидным и сыщиком начинается страшная борьба.

Невидный вырывается изо всех сил, пытаясь высвободить руки, но сыщик держит его крепко и старается повалить.

— А, пшеклентый большевик, ниц не поможе![25] — хрипит он.

Второй сыщик рванул Невидного за ноги, и Невидный упал. Теперь подбежал и рябой. Из лесу выбежали еще двое в форме легионеров. Невидного топтали ногами и били, но с таким расчетом, чтобы оставить живым. Избитый и окровавленный, Невидный лежал неподвижно. Его перестали бить, обшарили карманы, надели наручники. Из усадьбы выслали подводу. Невидного бросили в телегу и повезли под конвоем трех белопольских агентов.

Он очнулся в дороге, но не показал этого сидевшим возле него агентам. Видно, они мало беспокоились о состоянии арестованного: эти трое были специалистами по части избиения и умели бить так, чтобы сохранить свою жертву для допросов в застенках польских тюрем. Теперь они ехали торжествуя и бдительно стерегли свою добычу.

Превозмогая боль, Невидный припоминал, какие документы попали в руки его палачей. Таких документов, что могли бы повлечь за собой арест других товарищей, Невидный никогда с собой не носил. При нем было только несколько брошюр военного агитпропа, направленных против польской оккупации, и воззвания к бедноте с призывом открыто вступать в бой с классовым врагом путем партизанской войны и организации революционных комитетов. Сами по себе эти документы ничего не давали панской агентуре для раскрытия других участников подполья, кроме Невидного. Это его успокаивало. Его мучила жажда, но он терпел. Агенты пробовали заговаривать с ним, но он, не скрывая своего презрения, молчал и не смотрел на них.

Об аресте опасного «преступника» были сейчас же оповещены высшие органы соответствующих польских отделов. Оттуда распорядились доставить Невидного глубоко в тыл и посадить в надежную тюрьму. Несколько дней под усиленным конвоем Невидного пересылали из тюрьмы в тюрьму — где пешком, где на подводах и наконец по железной дороге.

Тюрьма, построенная еще при царе, была темной и мрачной. Невидного ввели в контору тюрьмы и сдали по документам, в которых подробно перечислялись его «преступления»: подпольная работа против белопольской власти, организации «разбоя» и разжигание классовой ненависти к господствующему классу. Его обыскали, а потом тюремная стража под усиленным конвоем повела Невидного в одиночную камеру, помещавшуюся в нижнем этаже угловой тюремной башни.

Сотни арестованных за участие в революционном движении переполняли тюрьму. Их бледные, измученные лица виднелись сквозь железные решетки на окнах по всем этажам.

— Откуда, товарищ?.. За что?.. — слышались мужские и женские голоса.

— С Полесья!

— Разговаривать запрещается! — оборвал Невидного мрачный тюремный цербер и толкнул его в спину.

А часовые во дворе начали грозить заключенным винтовками и отгонять их от окон, пересыпая слова нецензурной бранью.

Со ржавым скрипом раскрылась тюремная пасть — тяжелые железные ворота. Невидного повели в угловую башню темным коридором подземелья, где смутно поблескивали огоньки фонарей возле дверей карцеров и клетушек-камер. Прошли коридор, повернули в узкий тесный проход между толстых каменных стен, миновали еще одни двери, и Невидный очутился в круглой маленькой камере. Здесь было пусто, холодно и сыро. На цементном полу стоял деревянный топчан, а у самого потолка виднелось малюсенькое оконце, забранное железной решеткой. Сквозь него скупо пробивался в камеру свет.

Тюремщики вышли. Загремел ключ в замке, дверь тяжело захлопнулась, и Невидный остался один, отгороженный от мира, людей и свободы. Он присел на голый топчан, оглянулся — тупик. Дальше пути нет!.. Конец!..

Невидный не обманывал себя никакими иллюзиями. Смертельная тоска охватила его. Один, ни живой души. Жуткая тишина, а в этой тишине плывут какие-то глухие, далекие звуки и растворяются тут… Там, на Гомельщине, осталась старая мать. Никогда в жизни не чувствовал он такой острой жалости к ней, как в эту минуту. Она так дрожала над ним и так старалась его уберечь! Два сына ее погибли в империалистическую войну. Две дочки, вышедшие замуж, умерли. Теперь очередь за ним, а мать останется на свете одна-одинешенька, пережив и детей и мужа. Не видела она радости в жизни, и не знает она, что сын, последний сын ее, единственная радость и последняя связь ее с жизнью, сидит теперь в этом гробу… Считанные дни, а может, часы, отделяют его от вечного мрака и пустоты небытия.