Наш последний эшелон - Роман Сенчин

Вот и закончилось. И я понял, что не вернусь.

Глава вторая

«Ты хороший. Ты, честно, такой хороший, ты самый лучший. Вот мы здесь вдвоем, и мне кажется, мы вообще вдвоем, и я хочу быть с тобой, я хочу тебе столько сказать, так прижаться к тебе, так не отпустить. Быть всегда рядом. Я хочу тебя задушить! Честно. Честно-честно. Мне же больше никого здесь не надо. Никого просто нет вокруг, они все не слышат, они не чувствуют ничего. Они просто текут. Бесцветные. Честно, я знаю. Не веришь? Я хочу, чтобы ты мне поверил и верил всегда. Я тебя не обману. Честно. Хочешь, я тебе все расскажу? Хочешь? У меня ведь все есть. У меня есть мой мир, но мне не с кем им поделиться, а одной страшно и так тяжело. Знаешь, когда был папа, он все понимал, еще когда я была маленькой, я все рассказывала ему, про все, про все. Честно. Он все про меня знал. Мы были друзьями… Я приходила к нему и рассказывала. Мне было нужно. Он помогал мне. Теперь его нет, и я совсем одинока. Никого нет, я совсем одна. Честно. Совсем одна… Помоги мне. – У Наташи аппетитные ногти, я не понимаю, зачем девушке с такими ногтями чего-то хотеть, объяснять, просить. Ей нужно следить за ногтями. – Только папа меня любил и понимал, он говорил мне нужные слова. Именно те, какие нужны. Он мне помогал. Но… но теперь его нет, и мне невыносимо. Честно. Мне не с кем поговорить, некому сказать, поделиться. Ты знаешь, что это такое – чувствовать себя одинокой? Нет, ты не можешь понять, тебе ведь плевать. Тебе на всех наплевать. Да? Скажи, скажи, пожалуйста… Молчишь. А мне не к кому больше пойти, не с кем поговорить. Только папа. Он меня понимал и любил, а больше никто. Для остальных я, как и все. Не хочу быть бесцветной!.. Я противна тебе? Скажи, да? Почему ты молчишь? Ты всегда молчишь… Мне уйти, да? Ты хочешь, чтоб я ушла, оставила тебя в покое. Ладно, прости, я ухожу. Я честно… ухожу. Прости».

Глава третья

«…горькие лекарства. Нужны только горькие лекарства! Потогонное, мочегонное, рвотное. Нужно разбудить и очистить глубины. Сегодня я опять столкнулся, увидел всю их пустоту, убожество, ложь. Из них делают клоунов, они готовы на все ради того, чтобы смешить дальше. Вон они валяются с иконкой в руке, просят денежку. Думаешь, им дают? Да просто смеются. Они показывают мне свои язвы, свои отрезанные ноги, руки, они готовы хавать мой кал, чтобы я дал им на хлеб. А если делают вид, то это еще ужасней. Животные по собственной воле… Пройди, пройди, посмотри! Это люди? Нет, они марионетки, которым хочется жрать. Оборванные, старые куклы, ими наигрались и выкинули! Да вон, взгляни хотя бы в окно, трезво посмотри туда, и ты ужаснешься. Ковыляют, скоты. У-у-у!! Бесконечно, необратимо они идут и идут, они топчут все на своем пути, они замазывают радугу однородной мутью. Посмотри, что у них за спиной. Там же нет ничего, одна отравленная пустыня. Они все сожрали, переработали: будущее, прошлое. Осталось только сегодня, вот эти ватные, глухие шаги, а потом они равнодушно развалятся, и их трупы сожрут, переработают подобные им, чтобы так же глупо, шатаясь, переваливаясь, собрав в кучу мертвые глаза, двигаться дальше. Куда? Скажи мне, куда идут они, поколение за поколением? Ради чего? Во имя чего?! – Даже сейчас, доведя себя почти до истерики, дрожа, сжимая потные кулаки, голос его кажется улыбающимся, ласкающим. Я знаю его и не верю словам; он говорит это из любви к людям, он видит их настоящими и поэтому имеет право так говорить: – Их надо истреблять, истреблять пачками, без разбора и снисхождения. Все заслужили! Надо уничтожать их вместе с домами, превращать в пыль всю их нищету и убогость, всю их исконную грязь. Такая цивилизация недостойна Земли, она осквернила ее, заразила. Знаешь, что надо предпринять? – Он подмигнул мне и тихонечко засмеялся: – Хе-хе! Надо заасфальтировать всю планету. Полностью, понимаешь, огромными такими катками. Вот так. И все будет гладким и одинако-ровным. Будет чисто, красиво и тихо. Хе-хе! И тогда я успокоюсь».

Глава четвертая

Да я, в принципе, ни хрена и не делаю. Хоть, конечно, башли не ахти какие, но зато из ничего. И без геморроев. Главное – иметь информацию. У нас тысячи полторы обменных пунктов. Так? В одном марку покупаешь за, допустим, три пятьсот пятьдесят, а продаешь в другом за три пятьсот восемьдесят. Курсы-то разные! Тридцать рэ с марки, с тысячи, значит, тридцать тысяч, с пяти – сто пятьдесят. Так? Главное, иметь для начала лимона четыре, для разгона, чтобы серьезно. Можно и несколько раз съездить из одного в другой: купить-продать, купить-продать. И никаких геморроев. Главное – информацию знать. Вот, например, бюллетень по курсу, выходит каждое утро, всего за пятнадцать тыщ, в каждом газетном ларьке. Покупаешь, просматриваешь – и погнал. К обеду уже имеешь навар для куража. Хочешь – в кабак вали, хочешь – на рулетку или на клавиши, хочешь – экстази возьми и на дискаче колбасься. Или девочку можно подснять. Никаких тебе геморроев. Все заебитэлз!

Глава пятая

Второй день как крольчонок Кузик выбрался на свободу. Он появился на свет с месяц назад; двое его братиков и одна сестренка умерли в первые же дни, а он, вместе с еще одним братиком и тремя сестрами, стал расти в одной клетке с мамой, питаясь ее молоком, постепенно приучался к траве и овсу.

Клетка была неудобная, с перегородкой, за которой крольчиха и родила своих деток, и нашему Кузе не нравилось там. Было неудобно, все дрались друг с другом, толкались; как только малыши стали жевать траву, мама принялась упорно отгонять их от своих сосков. Спали мало, постоянно лезли в середину кучи, где потеплее; при любом подозрительном шорохе крольчиха металась, давя детей, и яростно топала задними лапами, угрожала возможным врагам.

И однажды утром пришел человек, который кормил, чистил клетки. И прежде, чем закинуть в клетку охапку подвяленной травы и наполнить консервную банку водой, он подставил к дверце прикрытый мешковиной ящик и переловил крольчат. Человек отнес ящик в дальний угол сарая, где разместил их по отдельным клеткам.

Кузик забился подальше, прижал мордочку к передним лапам и сжался. Человек бросил ему травы, налил воду. Дверцу закрыл на вертушку.

Клетка темная-темная и тесная – кролик мог в один легкий прыжок оказаться у кормушки. Как же он будет здесь, когда еще подрастет? Пахло мышами, старым куриным пометом, засохшей гнилью.

Есть Кузику не хотелось, он немного попил из ржавой консервной банки, прикрепленной проволочками к сетке. За сеткой, в соседних клетках, сидели его брат и сестры; одни вяло хрустели травой, другие изучали свое новое жилище. И Кузик принялся обнюхивать, ощупывать пол, стены, низенький потолок – кусок железного листа.

Деревянные части были кое-где изгрызены предыдущими жильцами, и одно из отверстий оказалось настолько крупным, что Кузик почти мог просунуть в него голову. Там была чернота, но там была свобода, там можно побегать вволю, порезвиться. А что ждало его здесь? Кузик стал грызть старую противную доску…

Уже второй день он гулял по сараю, пугался мышей и кур, получил внушительный клевок-предупреждение от петуха. Есть приходилось сухие травинки, просыпавшееся из кормушек зерно, пил он грязную воду из куричьего корытца. Но, несмотря на лишения и опасности, Кузику было хорошо. Он много двигался, рыл норы и чувствовал, как крепнет его тело. Он даже пару раз подразнил петуха и удачно убежал от него под ларь с комбикормом.

Человека Кузик опасался больше других, но тот все же перехитрил его, поймал за уши и вернул в клетку. На месте лаза была заплата из ржавой железки.

– Что ж ты, Кузик, – ласково укорял его человек, давая щедрую порцию травы, – нельзя так. Я вот тебя, брат, кормлю, хожу за тобой, а ты… Расти давай, вес набирай, – зимой ты нас кормить будешь.

Кузик посидел в углу, прижав мордочку к передним лапам, сжавшись, а потом покорно стал жевать вкусную травку.

Глава шестая

Да ну, слова давно потеряли всякую цену и значимость. Их, короче, слишком много стало, чтобы они что-то могли выражать. Ни фига они не весят уже. Я тоже раньше по ним зарубался, расширял свой, этот, как его там?.. Ну, лексикон, короче. Думал, это мне поможет, а потом – фу! – думаю, фигня это все, и перешел на примитив. Нет, минимализм лучше сказать… Только простейшие слова, простейшее выражение своих мыслей трогает человека. Тошнит, блин, от зауми этой всей. Короче, дерьмо это все. Вообще, простейшее достойно и чтения, и вообще понимания. Согласись? Сколько лет на дерьмо ушло – охренеть! В каждой бредятине, блин, смысл искал, слова зубрил оригинальные. Катаклизм, перманентность, транскрипция, верлибры. Твою м-мать! Ведь дерьмо же все это, согласись? Сожгу возьму всю эту заумь к чертям собачьим. Всех этих придурков, короче. Гессе! Джойс! Кастанеда! Жан-Поль, бляха, Сартр! Да пошли вы! Вот этот Селин еще более-менее, да и то наполовину эстет, половину вымарать надо. Уж про поэтов не говорю. Додики! Короче, понял я про литературу. Теперь переучиваться надо. Вот уже начал, короче. Народным языком говорить надо и мыслить вместе с народом. Сука, в деревню поеду, народ буду слушать. Понятным надо быть для всех равно. Остальное хреновина все. Я уже и стих сочинил в новом своем направлении. Хочешь послушать?