Смерть не выбирают (сборник) - Григорий Глазов

К концу просмотра всех стекол лишь смутная догадка, как буравчик, слегка проклюнулась сквозь плотный слой вопросов…

На спортивную базу Костюкович поехал без предварительной договоренности с Туровским.

Он шел по асфальтированной узкой дорожке, справа и слева – ковром ухоженные газоны, клумбы с цветами. Всюду чистенько, спокойно, как в заповеднике. Волейбольная площадка и теннисный корт пустовали, лишь со стороны бассейнов за административным зданием раздавались голоса и слабый плеск воды…

Туровский стоял у книжного шкафа спиной к двери, когда Костюкович вошел в его кабинет.

– Здравствуйте, Олег, – произнес Костюкович.

Туровский обернулся и, как показалось Костюковичу, удивленно-растерянно уставился на вошедшего, но тут же заставил себя улыбнуться:

– Здорово, незванный-нежданный! Садись! Каким ветром?

Костюкович сел на маленький диванчик, сказал:

– Я тебя ненадолго задержу.

– Ради бога!

– Я хотел бы взглянуть на медицинскую карточку Зимина.

– Никак не можешь угомониться. Дался тебе Зимин!

– Вы ведь ведете медосмотры, – настаивал Костюкович.

– А как же?! Следим за здоровьем пловцов, их питанием. Они у нас, как цыплята в инкубаторе. Но карточку Зимина после его смерти я уже выбросил. Что конкретно тебя интересует? Я ее помню напамять. Она была почти пуста, слава Богу. Ну, случалось ангина, ОРЗ, как водится; бывало, конечно, потянет на тренировках мышцу, связочку. А серьезного – ничего. Кормил его поливитаминами – югославский "Олиговит", западногерманский "Таксофит", швейцарский "Супродин", рацион тоже выглядел красиво: парная телятина, апельсиновый сок, икорка.

– Да, неплохо вас снабжают… Какое у него было артериальное давление? Ты ведь мерил?

– Разумеется! Норма! 120 на 70.

– Никогда не скакало?

– Я же тебе говорил: было пару раз после зимней аварии.

– На головные боли не жаловался?

– Вроде нет… А что тебя смущает?

– Ты знаешь, от чего он умер?

– От инсульта, ты же сам поставил диагноз.

– А этиология?

– Это уже по твоей специальности.

– Ладно… Это уж точно, что по моей.

– Как кандидатская?

– Движется, но вяло.

– Защитишься, жду приглашения на банкет, раз уж ты нашего Зимина используешь для науки, – улыбнулся Туровский.

– У него, что, свищ был на левом локте? Я содрал наклейку, – спросил Костюкович.

– Это последствие бурсита. Однажды он локоть ушиб. У спортсменов часто бывает. Думали, консервативно вылечим, не получилось. На локте сумка образовалась, полная жидкости. Пришлось вскрывать. Не заживало полгода. Сочилось из дырочки. Несколько раз чистили, клеили повязки с маслом шиповника. Ничего не помогало.

– А как же он плавал?

– Носил тугую повязку из резинового чулка, чтоб прижать полость, а когда надо было в воду, я накладывал кусочек лейкопластыря. Потом я все-таки повез его к знакомому хирургу, доценту. "Попробуем нетрадиционно", – сказал доцент, вскрыл, запустил туда иодолипол [вещество, применяемое для контрастных рентгенограмм], чтоб вызвать ожог, прилив крови, некроз. Действительно, стало лучше, полость ужалась, мешок на локте исчез, кожа на суставе нормально натянулась, дырочка закрылась коркой. Но иногда корка отпадала, обнажалась ткань, потом снова зарастала коркой. И так все время. Что-то вроде свища. Но выделения прекратились, и с наклейкой, которую ты видел, он свободно плавал.

– Молодец твой доцент, – как-то отрешенно произнес Костюкович, думая о чем-то другом. – Значит, ты мне больше ничего не скажешь?

– Рад бы, – развел руками Туровский и снова улыбнулся.

– Спасибо и на том, – поднялся Костюкович.

– Заходи.

Костюкович молча кивнул и вышел.

В конце длинного коридора из боковой двери, из душевой, появилась девушка. Из торцевого окна падал солнечный свет, и Костюкович увидел, что она очень миловидна, прекрасно сложена, красоту фигуры подчеркивал откровенный купальник, высоко обнажавший бедра. На плече у девушки висело широкое красное махровое полотенце. Костюковичу показалось, что лицо ее ему знакомо. Впрочем, такие лица попадались в уличной толпе, на трамвайных и троллейбусных остановках, в их миловидности был какой-то стереотип, повторяемость… И в этот момент из той же кабины душевой к удивлению Костюковича вышел Сева Алтунин. Он был в одних плавках. Костюкович отвернулся и быстро направился к выходу…

– Чего этот ученый опять приходил? – Гущин подсунул здоровенный кулак под челюсть, уперев локоть в столешницу. – Что они, гении, могут определить по трупу?

– Если очень захотят, смогут, – Туровский расхаживал по кабинету.

В углу сидел Сева Алтунин.

– Уже вряд ли, – сказал он.

– Ты помолчи, тебя не спрашивают, – грозно сказал Гущин. – Ты уже наворотил. – И снова Туровскому: "А зачем ему хотеть, этому Костюковичу? Что ему надо от нас? Чего он нос сует?" – Занимается своим делом – наукой.

– Копает он, Олег, копает, помяни мое слово, – он зашагал по комнате. – Лучше бы Юру Зимина спас! Живой он полезный был, чем покойником в чьей-то диссертации.

– Я тебе объяснял уже, почему он уцепился за случай с Зиминым. И не шуми. Ты знаешь, с чего пошло. Вон с чего, – кивнул Туровский на Алтунина.

– Ты тоже уши не развешивай. Нам реклама не нужна. Наши заботы – это наши заботы, а для посторонних – "во дворе злая собака". Понял? Спорт дело семейное. А мы и есть семья. – Гущин замотал головой и повернулся к Алтунину. – А все из-за тебя! Съездили мы к матери Зимина, растолковали ей, что к чему, внушили, подкрепили бабками. Поставили бы Юрке памятник, и все бы пошло путем. Так нет, тебе надо было высунуться вместе со своей раздолбайкой!

– Я же говорил вам, что она слышала, – тихо ответил Алтунин. – Хотел, как лучше.

– Хотел! А чем обернулось твое хотение?! Одно зацепилось за другое вот что вышло!

– Зато теперь все в ажуре, – ответил Алтунин.

– Нет, ты видал! – сказал Гущин Туровскому. – Он еще оправдывается! Инициативный он, видишь ли! Нет чтоб посоветоваться!

– Ладно, – успокаивающе сказал Туровский. – Нечего толочь воду в ступе.

– Что Погосов? – миролюбивей спросил Гущин.

– Пока ничего, – ответил Туровский.

– Ты звонил клиентам? – обратился Гущин к Алтунину.

– Да. Приедут из Одессы, Москвы, Петербурга, Новосибирска, Днепропетровска, Киева.

– Себе оставим сколько нужно, остальное реализуем, – сказал Гущин. Представляешь, Олег, какие бабки могли сгореть зеленым светом?! – как бы напомнил он Туровскому. – Мы ведь в это всадили "зелененькие", – хмыкнул он, довольный своим каламбуром…

Прошло какое-то время с тех пор, как Костюкович был вызван к главному врачу. Объяснительную записку он написал на следующий же день, отнес в приемную и отдал секретарше. Жил в ожидании какого-то обвала, ибо знал, что главный скор на руку. Но минуло полмесяца, а ни главный, ни начмед его не теребили. Начмед при встречах вела себя так, словно ничего не знала. Два или три раза Костюкович сталкивался в коридоре и в холле с главным, но тот кивком головы отвечал на его кивок, не напоминая ни об их разговоре, ни об объяснительной записке, никакой осведомленности не проявлял и завотделением. У Костюковича с ним были хорошие отношения, и уж он-то как-нибудь предостерег бы Костюковича, либо попытался бы затеять разговор на эту тему просто из любопытства. Сперва эта неопределенность удручала, нервировала, но постепенно тревога отодвинулась в какую-то дальнюю нишу души, каждодневные хлопоты как бы замуровали ее там, заглушили. И на вопрос: в чем дело? Костюкович отвечал себе: либо главный по каким-то неведомым причинам решил все спустить на тормозах, либо все уже в облздравотделе, но там не спешат, жалоб полно, и гром оттуда может еще грянуть. "Ну и черт с ними!" – думал он…

Теперь же, когда в его руках были восстановленные стекла некропсии, все его тревоги и недоумения улеглись, уступили место веселому ожиданию, возникло даже нетерпеливое любопытство: что появится в глазах главного, когда тот увидит восстановленные стекла…

Было начало пятого, когда Костюкович возвращался домой. В подъезде он помог соседке спустить коляску с ребенком, своими ключами отпер дверь, в прихожей оставил кейс, прошел в комнату, и тут же в нос ему шибанул какой-то парикмахерский запах – резкий, сильный, но приятный. "Лосьон, как тогда в больничном тоннеле и в машине!" – вспомнил он. Из ванной доносился шум воды. Значит, Ирина дома. Он прошел в комнату, где запах ощущался сильнее. Вскоре сестра показалась из ванной, на голове у нее был тюрбан из махрового полотенца. Костюкович потянул носом.

– Не принюхивайся, – сказала сестра, сняв тюрбан и вытирая волосы. Это от меня, наверное, еще разит. Мыла голову, чтоб избавиться от этого аромата… Сейчас просушу немножко феном и сядем обедать… Сумасшедший Погос выплеснул на меня полфлакона лосьона!..