Увидеть Париж – и жить - Дарья Кузнецова

И тут из зрительного зала раздался выстрел. Я не успела сразу сообразить, что произошло. Через секунду я все поняла, инстинктивно соскочила с кровати и оказалась на полу. А Михаил лежал в крови на грязном матрасе. В зале началась паника, послышались крики. Я бросилась к возлюбленному. Он был ранен в спину, по серому матрасу медленно растекалось кровавое пятно. Я посмотрела ему в глаза.

– Врача, кто-нибудь позовите врача! – громко крикнула я.

Вокруг нас столпились люди. Но я никого не замечала, кроме Михаила.

– Лариса, не надо докторов, я умираю. Никогда не уставай любить. Потом будет слишком поздно.

Я не видела ничего вокруг от слез, застилавших мне глаза. Какие слова сказал этот парень, любивший вино, женщин и красивую жизнь! А что такое настоящая жизнь? Наверно, понимаешь это, когда все заканчивается и открывается то, чего ты никогда не мог вообразить. Что мы все время ищем в глубине души, томясь и скитаясь на этой маленькой несчастной планете? На этот вопрос нельзя ответить. Но в ту минуту мне хотелось только одного – чтобы был закат над океаном, прохладный ветер, никаких воспоминаний и рядом любимый человек. Только сейчас я поняла, что Михаил стал мне близким и родным. Я как в тумане помню, что происходило дальше. Полицейские запретили покидать здание.

– Он мертв, проникающее ранение, – констатировал врач.

Театр, лепнина на потолке, представители финансовой и культурной элиты – все поплыло у меня перед глазами. Я потеряла сознание.

Очнувшись, я поняла, что лежу в больничной палате. Рядом со мной сидела Даниэль в черном закрытом узком платье и черной шляпе и печально смотрела на меня. Ее глаза были полуприкрыты вуалью, она немного напоминала даму тридцатых годов. Увидев, что я очнулась, она чуть улыбнулась уголками рта.

– Лариса, как ты себя чувствуешь?

– Неважно, голова кружится.

– У тебя был нервный шок. Все пройдет, – она погладила меня по голове.

– Даниэль, зачем его убили? За что? – спросила я, с трудом выговаривая слова.

– Мне кажется, хотели убить тебя, – тихо сказала моя наставница. – Полицейские все равно будут говорить с тобой об этом. Так что подумай. Я видела, что ты не любишь Михаила, а я любила его, безумно, как в первый и последний раз, – добавила она, чуть прикрыв глаза.

– Я… я не знала, – прошептала я.

– У него всегда было много женщин, я никогда не лишала его свободы. Он казался просто бабником и разгильдяем, но на самом деле Мишель был очень сильным человеком. В вашей стране нет сильных людей, вы все подвержены порокам, которые губят вас. Ваш простор и размах расслабляет и лишает внутренних сил. Но Мишель не был таким, его внутренний стержень не ломался ни от чего.

– Я больше не останусь в театре после того, что случилось, Даниэль, я не могу.

– Да, я понимаю. Прощай, Лариса, – она вышла из палаты.

Я расплакалась. Еще одна полоса в моей жизни закончилась, и ничего постоянного не будет никогда. Все эфемерно, как зыбучий песок, как сон, легкое воспоминание о котором остается, но человек уходит в день. Солнце, ветер, равнодушные глаза прохожих – и уже неважно, какие фантазии и мечты приходили ночью, жизнь безжалостно уходит вперед. И от ветра и холодного воздуха заживают кровоточащие раны в душе, но потом появятся новые. Но иногда хочется верить, что все будет хорошо и мы поймаем хрупкое, нежное, как глаза ребенка, ускользающее счастье.

Я смутно помню, как ко мне в больницу приходил хмурый пожилой полицейский и расспрашивал меня о том, кто должен был унаследовать мои деньги после моей смерти. Конечно, Лена, но не она же стреляла в меня!

– Мадам, скажите, у мужа вашей сестры были проблемы в бизнесе?

– Ну, были, как и у всех, сейчас же кризис.

– Дело в том, что ваш зять Жан был в зрительном зале во время спектакля. Сейчас он задержан по подозрению в убийстве.

– У него нашли оружие? – упавшим голосом спросила я.

– Нет, не нашли. Оно было найдено на полу в зрительном зале.

На душе стало нехорошо. Мое сердце опустилось и мучительно сжалось, будто по нему провели чем-то острым. Я вспомнила, что такое же чувство было со мной, когда Слава сказал, что нам придется расстаться.

Я позвонила Лене. Начались причитания:

– Какой ужас, Ларисочка! Зачем ты устроилась в этот кошмарный театр? Ты никак не можешь повзрослеть. Слава богу, что все закончилось и с тобой все в порядке.

– Послушай, а где Жан?

– Он поехал вроде бы тоже в Канны для переговоров по поводу поставок морепродуктов. Я сегодня не могу до него дозвониться. Ты представляешь, что на днях сказала Вивьен… – начала щебетать сестра.

– Жан хотел убить меня, – перебила я ее.

– Не может быть!

Я положила трубку.

Мне тоже не верилось, что Жан, мой хороший друг, который смотрел на меня почти влюбленными глазами, в которых светилась добрая ирония, мог пытаться сделать мне что-то плохое. Ведь Лена с самого начала предлагала мне вложить деньги в их бизнес. Но это была идея ее мужа – положить их в банк.

Я не могла ни с кем разговаривать. Через несколько дней я по собственному желанию покинула больницу, где мне кололи успокоительные. Я почувствовала, что мне будет лучше на воле. Меня попросили пока не покидать Канны в интересах следствия. Я остановилась в не очень дорогой гостинице. Почти весь следующий день я лежала на диване в небольшом номере, смотрела на картину Шагала «Девочка на софе» и думала. Вязкие унылые мысли о том, кто мог желать моей смерти, доводили меня до сумасшествия.

От отчаяния я набрала номер Куропатова:

– Вы случайно не пытались меня убить вчера?

– Кто это говорит? – послышался хриплый голос. Мой старый недруг тяжело дышал.

Я молчала.

– А-а… это Лариса, ты теперь богата? Поздравляю. Я – нет, я никого не пытался убить за последние полгода, я сам умираю. У меня рак легких, уже неоперабельный, метастазы. Я так страдаю, это все, наступил конец. Небеса безжалостны, мое тело и душу разъедает адская боль, и страх режет сердце на мелкие кусочки. Я сделал столько зла. Никого не любил по-настоящему. Кто придумал эту непереносимую жестокость – отнимать у человека его жизнь? Лариса, прости меня.

Я положила трубку. Больше у меня вроде бы нет заклятых врагов. Я решила навестить Жана, он находился в камере предварительного заключения.

Я поехала в тюрьму, которая располагалась на окраине Канн. Хмурый охранник пропустил меня в комнату для свиданий. Унылое помещение без окон с зелеными стенами. Жан сел напротив меня, усталый, бледный и осунувшийся.

– Здравствуй, Жан.

– Здравствуй, Лариса.

Я молчала.

– Ларисочка, послушай, это не я стрелял. Я специально приехал в Канны, чтобы посмотреть на тебя, узнав, что ты играешь в этом театре. Лариса, ты мне всегда нравилась в хорошем смысле слова. Ты необыкновенный человек. Я так хотел увидеть тебя. Преступник убежал, когда началась паника в зрительном зале. Может быть, кто-то хотел убить этого парня, Михаила, у него ведь наверняка были враги, конкуренты. Почему ты думаешь, что именно на тебя покушались? – голос всегда невозмутимого, спокойного, ироничного Жана немного дрожал.

– Почему ты не сообщил мне, что приехал? Мы бы сходили пообедать и так далее. Это странно.

– Я собирался подойти к тебе и поздравить после спектакля, хотел сделать сюрприз.

– Сюрприз получился ошеломительным, – мрачно заметила я. – У тебя есть разрешение на ношение оружия?

– Да, есть. Но это же не значит, что я убийца. У меня была неприятная история, в нашем ресторане устроили погром ребята из Африки. После этого я получил разрешение. Мой адвокат обещал, что меня скоро отпустят под залог. Посмотри мне в глаза. Неужели ты веришь, что это я? Мы могли бы встретиться и поговорить спокойно, – Жан чуть не плакал. Впрочем, в бизнесе всегда приходится играть разные роли.

– Ты был влюблен в меня?

– Ну что ты, Лариса! Не в буквальном смысле.

Жан посмотрел на меня, его глаза как-то странно сверкнули, мне стало нехорошо. Меня как молнией пронзило мучительное чувство. Это был он. Все понятно. Смесь неудовлетворенной сексуальной энергии и финансовых проблем. Звучит глупо. Но на самом деле такое часто бывает.

Я пошла по солнечным улицам Канн одна, дул теплый ветер. Прекрасно одетые люди гуляли по набережной. Мне вдруг захотелось обратно в Питер, хоть ненадолго. Я могла бы немножко пожить там, где остались мои друзья. Белые ночи, холодный ветер с Невы, сверкающий огнями Невский, барокко и сталинский ампир, немыслимое сочетание ни в чем не сдержанной России и полного, строгого достоинства европейского лоска. И я пойду на свою любимую набережную Обводного канала, потом зайду в «Бродячую собаку» и буду тихо грустить о своей неудавшейся жизни, запивая горечь бокалом сухого красного вина. И, может быть, тогда все на миг покажется не так плохо. Все страдания и неудачи – это и есть жизнь, которая иногда все-таки улыбается нам светло и немного печально. Пушкин и Достоевский, неужели вы любили этот город, эту дикую страну, наполненную невежеством и бессмысленной, уродливой, мерзкой жестокостью? Где только один выход – умереть и пролететь «над мостами в Петроградском дыму», над прекрасными дворцами и памятником свободе на Марсовом поле. И забыть все и видеть только красоту, оторванную от человеческой похоти, алчности и злобы. И уже никогда не вспомнить ничего, а видеть только падающие листья над невской водой, напоминающие о вечной красоте, существующей вопреки всему и принимающей наши измученные души, когда закончится наш земной путь.