Цветок камалейника - Ольга Громыко

— Нет, спасибо, — быстро отказался горец, украдкой наступая Джаю на ногу. — Мы лучше где-нибудь в едальне… поскорбим.

Взывающий и не рассчитывал на иной ответ. Обережников с собой за стол сажать, вот еще! Разве что отравить их понадобится, этот вариант Цвирт тоже обдумал. Однако живыми они устраивали его больше. Пусть вернутся домой, расскажут начальству о геройской смерти седовласого. Это будет прекрасным дополнением к отчету иггроселецких храмовников.

— Что ж, воля ваша. Утром мы освятим сие оскверненное Тваребогом место, дабы горожане могли без страха приступить к его расчистке[38], а пока пусть оно послужит назиданием для грешников и маловеров. Если вы хотите забрать с собой тело, то лучше заказать гроб сейчас, завтра все лавки будут закрыты.

Пришлось долго и нудно выспрашивать, кто из гробовщиков сумеет изготовить для покойного «йера» наилучшее вместилище, дабы Взывающий не заподозрил, что труп жреца нужен «обережи» исключительно для того, чтобы на него плюнуть. Ну не идиот ли?! Так глупо погибнуть, да еще и бросить их перед этим! И это после всего, что Джай с ЭрТаром для него сделали! Да и они дураки — нашли с кем связаться…

Наконец парням и Цвирту удалось отделаться друг от друга. Кошак, все это время державшийся на почтительном расстоянии, тут же подбежал к охотнику и начал с урчанием тереться о его ноги.

— Эй, а где Фимий?! — спохватился горец, заозиравшись по сторонам. — Слушай, да этот мерзавец никак смылся еще по дороге! У мельницы я его точно не видел.

— А ты по нему уже соскучился?

— По нему?! Этот гад так и не отдал наши деньги!

Несколько минут парни бурно осуждали недостойное поведение йера, мешая равнинные ругательства с горскими. Потом Джай вспомнил, что второй браслет лежит где-то под развалинами, и в память о Бренте было выдумано еще несколько слов.

— Едальня отменяется, — уныло подытожил ЭрТар. — Тишш, да хватит уже лизаться! Отцепись!

— Значит, останется непомянутым, — со злостью бросил белобрысый. — Так ему и надо!

— Эге, — неубедительно вздохнул горец. — Как ты думаешь, он действительно погиб?

— Похоже на то, — сник и Джай. Несмотря на все заскоки жреца, парни успели к нему привязаться и теперь чувствовали себя маленьким отрядом в тылу врага, потерявшим сварливого, придирчивого, но авторитетного командира. — Когда разгребут завал, будем знать точно. Если раньше сами от голода не помрем…

— Давай попробуем найти Фимия, — предложил горец. — Отберем у него деньги и…

— Думаешь, он отдаст?

ЭрТар подумал и добавил к и без того нелестному мнению о толстяке еще пару эпитетов. Прав на имущество «йера» обережники, конечно, не имели. А Фимий не из тех доброхотов, чтобы отжалеть парням хоть семерик бусин на дорогу. Пугать же Взывающего мыслестрелами — все равно что ежа известной частью тела.

— Эй, ребята! — окликнул парней какой-то мужик в мятой рубахе, но вполне приличных штанах. — Это вы там рядом с йерами караул несли, да?

— Ну мы, — нехотя признался Джай, — а что?

— Может, расскажете, как оно было? — заискивающе попросил тот.

— А ты сам слепой, что ли? — невежливо возразил белобрысый, не понимая, с чего горец опять оттаптывает ему ноги.

— Так я ж далеко стоял, — смутился тот. — И не слышал, о чем они тут трепались! Кто там сидел-то, а? Неужто и впрямь тваребожцы? А много их было? И чего он туда полез в одиночку?

— Слушай, дорогой, — ЭрТар оттеснил бестолкового обережника, — разве такие речи посреди улицы ведут, э?

— Тут хорошая едальня рядом есть, — с готовностью предложил мужик. — Пошли, я угощаю!

Фимий сыто рыгнул и откинулся на спинку скамьи, любуясь закатом над крышами. Кошмарный денек окончился весьма приятственным вечерком. Проследив из безопасного места за падением мельницы, йер развернулся и потопал обратно, не оглядываясь. Никаких угрызений совести он не испытывал: его-то Цвирт ни о чем не просил! А браслет — законное наследство, не обережным же недоделкам его отдавать. Перед ужином Фимий честно прочитал молитву за упокой души брата Брента и счел свой долг перед ним выполненным.

Надо будет заказать новую мантию. На аванс хватит, а пока сошьют, он еще заработает.

— Вот он!!! — Приятные думы Фимия оказались нарушены толпой человек в тридцать, которая окружила едальню со сноровкой боевой обережи. В роли командира выступала знакомая свиноподобная тетка. За ней скромненько притулилась Льяля, во взгляде которой, привычно обращенном к земле, светилось мстительное торжество.

— Господин йер! Что же это вы наделали, а?! — Судя по виду и тону тетки, от немедленной расправы Фимия спасала только его мантия.

— В чем дело, Иггрово чадо? — высокомерно осведомился йер, но женщина так кипела от ярости, что номер не прошел.

— А вот пошли — покажу!!!

Отказаться было неудобно. Точнее, невозможно. Толпа уже готова была разделиться: одна половина побежала бы жаловаться Цвирту, другая — караулить чем-то прогневившего ее йера.

Приливная волна народного гнева пронесла Фимия через полгорода и выплеснула на скалу забора.

Огород был прекрасен, как весенний луг.

По крайней мере, цвел он даже пышнее.

Цвели, не дожидаясь середины лета, подсолнухи. Стена из цветущих бобов вымахала выше пояса, фасоль ненамного отставала. Цвели огуречные плети, унизанные гроздьями желтых пахучих колокольцев. Погребенный под ними лук отстреливался высокими цветоносами с лиловыми шариками соцветий. Цвело увитое горохом пугало. Цвела картошка — не обычной реденькой россыпью, а на манер яблоневого сада. Капуста и репа отличались только цветом лепестков, в остальном смахивая на жилистую лебеду. Лебеда, кстати, тоже была и тоже цвела.

И все — сплошным пустоцветом, выгонкой. Поле годилось только под перепашку, причем вначале пришлось бы рубить серпом стебли, а потом корчевать глубоко ушедшие в землю корни.

Тетка причитала, как по покойнику. Льяля с отстраненным видом нюхала укропный зонтик. Прочие родственники и примкнувшие пялились на йера, как стая моли на меховую шапку.

— Но… я…. — хрипло выдавил Фимий, а чьи-то проворные руки уже тянули с него браслет, явно не собираясь этим ограничиваться…

Глава 17

Населяющий горы народ дик, грязен и волосат. Мужчины там носят косы и готовят еду, а женщины строптивы и почитают себя чуть ли не равными им. Они разводят овец и коз, к коим питают великую приязнь, до непотребства доходящую, а также сеют ячмень, из которого пекут лепешки и делают хмельное пойло. Все горцы на одно лицо и так тупы, что не боятся смерти, с радостью предаваясь всяким опасным забавам, отчего во множестве гибнут во цвете лет.