Закон души - Николай Воронов

— Не клинья ли подбивает?

— Ревность унизительна, Дипломат. Это, во-первых. Во-вторых, Кирилл жертвенник.

— Миша, ты мудрый человек. Есть хочется. Подашь кашалота — только позвоночник оставлю.

Я пошел за Мишей на кухню.

Устанавливая сковороду с макаронами на сетчатую подставку, он спросил, правда ли, что амбра кашалотов дороже золота и что, если ее найти килограммов сто, то получишь вознаграждение, которого не истратишь за много лет.

— Зачем тебе крупная сумма?

— Нужно.

— Кириллу отдашь?

— Не разочаровывайся, Глеб.

— В ком?

— Во мне. Увижу женщину — думаю: «Сможет она бросить родного ребенка или нет?» Или девушку вижу: «Сможет она, когда выйдет замуж и родит, подкинуть куда-нибудь своего ребенка?» Почти всякий раз я отвечал запросто: «Не сможет». В наших детдомовских девчонках, в воспитательницах и училках я выискивал дурное и злорадствовал. Чаще выходило, что они добры, внимательны, но я не верил: личина, наигрыш… Теперь стыдно.

— Первая любовь?

— Первая.

— К кому?

— Нельзя.

— Тоже друг.

— Она женщина. Я бы мог посвятить ей жизнь. Не как муж. Она за меня не пойдет. Я еще маленький. Просто, как человек, которому хочется служить ей за ее душу. Если бы я нашел амбру и у меня оказалась кипа денег, я бы помогал…

— Будет ли у нее нужда в этом?

— Пока не знаю. Она, вероятно, выйдет за одного парня… Только бы парню хватило благородства.

— Есть любовь — благородства хватит.

— Ошибаешься, Глеб. Я читал: в основе любви половое чувство. Благородство духовно. Оно выше.

— Парень ничего?

— Законный.

— Я с ним знаком?

— Дипломат! Филантропия хорошо или плохо?

Я рассмеялся. Как-то профорг цеха обозвал Кирилла филантропом, и мы с другом рылись в томах мыслителей, стараясь понять сущность филантропии.

— Мы — человеколюбцы.

— Загадочный ты сегодня, Глеб.

— Да.

— Тоже друг.

— Хитрован, потому как из крестьян.

Приветливость Кириллии велика. Так нарекли я и Миша эту квартиру с ее обитателями — сыном и матерью. К самым крайним суждениям она мудро терпима, потому что судит о людях не по мимолетным стихийным проявлениям.

Вкусно жаркое Кириллии, забористы щи — в них плавают стручки лаково-алого перца. А чай! Над заваркой здесь колдуют: к щепотке краснодарского чая прибавляют щепотку цейлонского, а в них подсыпают индийский и зеленые скрутки грузинского. Обопьешься! То ощутишь нежный аромат ананасов, то персиковую душистость; приятно вяжет во рту, точно от спелой черемухи, сладко, как от горной винно-красной клубники.

Пришел Кирилл. Увидел овчинный борястик с костенеющим от старости верхом, и сразу в кухню. Звонко припечатал к моей ладони свою ладонь. Кинул на стол бушлат, на него хлопнул берет. Взволнованно ерошит волосы с затылка к макушке, посвечивающей глянцевитой кожей.

— Узнал что-то поразительное?

— Сногсшибательный случай! Вор вернул украденные деньги! И знаешь кому? Женечке!

Спеша к Кириллу, я собирался рассказать ему и Мише о том, как был встревожен отчаянием Жени, как доставал пять червонцев, подбросил их в киоск и удирал от тучного милиционера.

Но когда Кирилл восторженно вылепил про «сногсшибательный» случай, я решил это скрыть. Обычно я поверял им все.

Каждый из нас придерживался убеждения: там, где возникает скрытность, подтачивается дружба. Было совестно.

Я не понимал, почему прибегаю к утайке, но продолжал молчать. Что-то упрямо упиралось во мне против откровения.

Я перестал чувствовать себя угнетенным, едва Кирилл сказал, что, судя по справке домоуправления, Женя — глава семьи, в которую входит ее сын Степа четырех лет, сестренка Валя — двух, брат Максим — девяти.

Женя — глава семьи! Если бы жила с мужем, то написали бы иначе. Так повелось: каким бы ни был мужчина, его считают главой семьи, хоть и нередко семейный воз тащит женщина.

Дивно: Женя — глава семьи!

Я попрощался с Мишей, потопал домой, чтобы пропуск институтских занятий не прошел без пользы. Доучу атомную физику и завтра ликвидирую «хвост».

Кирилл увязался меня провожать.

Из подъезда я пошел прямиком к арке, через прорезь которой попадаешь на улицу Горького. Вечерами по ней фланируют, ища встреч, знакомств, приключений, парни — от застенчиво-пугливых до матеро-нахальных и девушки — от наивно-скромных до весьма развязных.

С этой улицы, пересекши проспект Металлургов, я собирался пройти дворами к своему дому. Однако Кирилл запротестовал, что я выбрал непривычный путь:

— Пойдем по проспекту Ленина.

Я не хотел рисковать: вдруг меня заметит и узнает Женя? Ее киоск как раз находился на проспекте.

Кирилл заупрямился, и я сдался, не желая, чтоб он заподозрил, что есть какая-то связь между мной и подкинутыми деньгами.

Не прошло и минуты, как выяснилось, почему он проявил настырное упорство.

— Интересно, Дипломат, что вор написал в записке? Давай попросим ее у Жени.

— Женя подумает, что ты просто-напросто приставака и взялся устроить Максима в интернат из нечистых соображений.

— Не подумает.

— Брось ты! Сам знаешь, как наш брат смотрит на разведенок. (Спасаюсь очертя голову.) Как разведенка да смазливая — мы: «Ничего бабеночка! Похаживать буду, пока невесту не подыщу». Они про это превосходно знают. И нахрап в поступках нашего брата их настораживает.

— Бог с ней, с запиской. Пойдешь к Жене?

— В таком виде?

— Собственно, почему ты в муругово-пегой одежде?

— Нютке прислали из Риги серванты, пуфики, трельяжи и прочую мебель. Разгружал контейнер. От Нютки — к тебе.

Мы приближались к опасному месту. Кабы Кирилл был подлиннее, он стал бы для меня надежным заслоном; моя голова просматривалась над тротуарным народом, как журавлиная над осокой.

Я покосился на киоск: хотелось увидеть ту, что положила на мою ладонь теплые монеты. И вот за стеклом, чуть повыше стальной створки, возникло ее лицо. До сих пор не могу отдать себе отчета в том, каким оно было — действительным или вылепленным моим представлением. Но оно было веселым.

Мой выходной день пришелся на воскресенье. В субботу вечером я позвонил из цеха физику Стрыгину. Договорились, что приду сдавать зачет по атомной физике прямо к нему домой.

Утром я шагал к дому преподавателей.

Пуржило. Снежинки, взвихряясь на солнце, блистали. Радовало и то, что ветер вдруг шало запорошит глаза, и то, что пурга потряхивает летучими гривами на всем этом разгонистом пространстве перед институтом и обочь его, и то, что я гарцую на своих двоих среди алмазно-белой скачки лучей и снежной крупы.

Через час я сдал зачет.

Недавно дуло только со стороны косогора по-над прудом, теперь лупит вперехлест. Здешняя особенность — сшибка ветров.

Часто слетаются крест-накрест сиверко и степняк-башкирец. Их набег делает пруд клетчатым, шуршащим.

Сейчас не определить, откуда садят ветры: сквозняковый ералаш, кидающиеся к облакам снежные винты.

Пусть шарахает меня туда-сюда, пусть тащит на скользких щегольских туфлях по накату шоссе, я лишь веселею: для молодого самая подходящая погода — ненастье.

Вдруг что-то случилось со мной: задыхаюсь. Ну и пурга, ну и озорница: забила дыхание. Постой-ка, да я стал хитрюгой после сдачи атомной физики: лукавлю с самим собой. Не потому ли я задыхаюсь, что сквозь белые смерчи начал видеться киоск, где Женя и, наверно, нагретые электрическим теплом монеты? В честь воскресенья она, должно быть, поставила печку под ящиком.

Длинная очередь. Почему? Разборка газет. Пытаюсь заглянуть внутрь киоска. На шпагатинах — газетные кипы. Черные, красные, синие названия: «Руде право», «Литературен фронт», «Юманите», «Юнге вельт»…

Мелькнули темные волосы. Длинные пряди помешали Жене, склонившейся над бумажным мешком, и она откинула их на спину.

Возможно, и не помешали: ощутила мой взгляд и отбросила волосы, зная, что ее движение головой завлекательно.

А это кто? Ребятки-пупсики! Примостились у двери на тумбе с мягким сиденьем и трубчатыми ножками. Смотрят журнал «Веселые картинки». Маленькая — в белой синтетической шапке, черной овечьей шубке, с зеленым шарфом — Валя, сестренка Жени от второго брака отца. Чуть побольше — Женин сын Степа. Лицом в маму. Его нос — не преувеличиваю — крылат! На подбородке глубокая, как кратер, воронка. По-мужски красивым будет Степан. Отбоя не будет от девок. Красавчиков с тонкими чертами они не очень-то жалуют.

С виду ты по душе мне, Степа!

Максима, брата Жени, в киоске нет. Да и негде ему было бы притулиться. Парнишка большой. Каков он? Рослый или приземист? Уважительный или хамоват? Понравимся друг другу? Или он ко мне с безразличием, и я к нему?

Покупатели отлетают от киоска, будто снежинки от стен. Провьюживает. Все метят быстрей нырнуть в магазин, фотографию, аптеку, швейное ателье. Но я-то не побегу в тепло. Жарко при мысли, что скоро истает очередь и я увижу Женю вблизи.