Прикосновение - Колин Маккалоу

А сколько радости было, когда Анна наконец-то привыкла сидеть на горшке! Правда, прошло полгода, прежде чем она научилась связывать этот процесс с опорожнением кишечника, но впоследствии обычно не забывала с трудом усвоенный урок. В конце 1879 года, после отъезда Александра, когда Анне было почти три года, она заговорила. Поначалу ее лексикон состоял всего из трех слов — «мама», «Яшма» и «Нелл», но употреблялись они всегда к месту. В три с половиной года к нему прибавились новые слова — «кукла» и «Долли», обозначавшие одно и то же: грязную, но обожаемую тряпичную игрушку, с которой Анна ложилась в постель и не расставалась днем ни во время сеансов иглоукалывания, ни на высоком стульчике. Куклу приходилось стирать не реже раза в неделю, но когда Элизабет попыталась заменить ее новой, Анна отчаянным криком переполошила весь дом и не успокоилась, пока не получила обратно любимицу.

— Прекрасно! — заключила Руби. — Анна отличает одну игрушку от другой.

— Миссис Сертис предлагает заказать портному-китайцу Вин Аху точную копию куклы Анны, вплоть до потрепанного платья, и украсить ее всеми теми же отметинами и пятнами. А когда старая кукла сама развалится, мы незаметно подменим ее новой.

— Верно мыслит миссис Сертис! Элизабет, она сокровище.

Элизабет по-прежнему дважды в неделю находила время для верховой прогулки к Заводи, иначе просто не вынесла бы домашней рутины. Лошадь постоянно артачилась, не желая брести по воде, тогда Элизабет прихватила на прогулку мачете и прорубила дорожку в лесу, хотя и опасалась, что рано или поздно по этой просеке Александр найдет ее тайное убежище. Но пока можно было не опасаться: Александр путешествовал уже восемнадцать месяцев и, судя по письмам, назад в Кинросс не торопился.

Его жена получала краткие письма, написанные сухим и деловитым языком, а Руби — более длинные, живые, полные новостей. Чаще всего Александр писал про Ли, которому в 1881 году исполнилось семнадцать.

«Руби, ты правильно поступила, отослав его в Англию, — говорилось в одном письме. — Плохо одно: он отчаянно скучает по тебе. Каждое слово о тебе он впитывает словно губка; твоим фотографиям отведено почетное место в его комнате. Как ученик старшего класса, он занимает отдельную спальню, между комнатами двух персидских принцев. По-английски он говорит безупречно: правильно, красиво, аристократично, держится царственно, но без надменности. Прилагаю фотографию Ли в новой школьной форме. Снимался он нехотя — видимо, перенял суеверия своих школьных товарищей, которые считают, что фотоаппарат отнимает у человека частицу души. К счастью, Ли слишком интересуется техникой, чтобы придавать значение суевериям, — благодаря этому ты и получишь снимок.

Его рост — шесть футов, и он продолжает расти, как говорят его наставники, а они располагают огромным опытом воспитания мальчиков и юношей и знают, что говорят. Так что жди, что к тебе Ли вернется настоящим великаном. В костюме для гребли видно, что он прекрасно сложен, и ноги у него не такие, как у белых: особенно впечатляют по-китайски массивные икроножные мышцы. Ли — чемпион школы по спринтерскому бегу и гребле, в последнее время он увлекся крикетом и отражает удары так же ловко, как забивает мячи в воротца. В Кембридже он надеется попасть в сборную команду по гребле и играть в крикет — по крайней мере за свой колледж. Скорее всего он поступит в Киз, где ничего не имеют против иностранцев. Ли рассчитывает на перевод в колледж к следующему октябрю. А я обхаживаю руководство Кембриджа, выясняю, чем могу помочь Ли, поскольку при всем своем рафинированном выговоре английским джентльменом он не является. Два мальчика из Персии тоже выбрали Кембридж; за Ли они ходят по пятам, к его мнению прислушиваются и другие ученики школы Проктора. Твой сын наделен качеством, которое я бы назвал спокойной уверенностью».

Руби забрала письмо у Элизабет и подала ей фотографию, лучась от гордости.

— А вот и Ли.

На снимке Ли сидел в кресле, положив ногу на ногу. Элизабет вгляделась в лицо юноши, стараясь оценить его трезво, не испытывая материнской гордости Руби и без романтизма, присущего Александру. И была вынуждена признать, что никогда не видывала более привлекательной и экзотической внешности. Даже Сун, на которого походил Ли, не мог похвастаться столь правильными чертами лица. Но и от Руби юноша унаследовал немало: он смотрел в объектив со слабой улыбкой, напоминающей улыбку Руби, а его большие глаза явно были светлыми и, что еще важнее, удивительно умными.

— Он поразительно хорош собой, — подытожила Элизабет, возвращая Руби снимок. — А глаза у него зеленые, как у тебя?

— Другого оттенка, но зеленые. Ему идет?

— О да. Волосы он зачесывает назад и, похоже, смазывает макасаровым маслом — значит, для высоких кресел ему понадобятся накидки, чтобы не пачкать обивку.

— Нет, это не масло. Он заплетает волосы в косичку.

— В косичку?

— Да, так хотел Сун.

— Восемь лет уже прошло. Еще четыре — и ты увидишь сына.

«Всего четыре года, — думала Руби, спускаясь в вагоне в Кинросс. — Целая вечность прошла, и еще вечность впереди. Я никогда не услышу, как у него ломается голос, не увижу первую щетину на подбородке, пропущу тот удивительный и сокрушительный момент, когда ребенок, сын, становится мужчиной. Каждое его письмо я перевязываю нефритово-зеленой лентой и складываю в нефритовую шкатулку, каждое слово из его писем я знаю наизусть, но вернется он ко мне уже чужим. Я не решилась признаться Элизабет, что с трудом узнала его на снимке, — разве я могла? И что несколько часов рыдала, оплакивая его и мою потерю? Мое единственное утешение — глаза на этой фотографии: спокойные, уверенные, безмятежные, бесстрашные. Как только он привык к горечи разлуки, у него началась новая жизнь в школе Проктора — увлекательная, насыщенная. Больше мне не о чем мечтать, разве что надеяться, чтобы он осмотрительно выбрал себе пару. Александр лелеет мечту поженить его с Нелл, но я не знаю, сочтет ли он привлекательной такую женщину, как она. Даже в пять лет она слишком резка и деловита и очень уж своенравна. А что поделать! Элизабет вынуждена посвящать все свое время Анне, воспитывать Нелл ей попросту некогда. Девочка — точная копия Александра, а Ли, конечно, его обожает, но вряд ли так же отнесется и к его дочери. Но об этом потом, не сейчас. Пройдет еще четыре года, прежде чем я узнаю, каким мужчиной стал мой сын. Когда Ли вернется, ему будет двадцать один год — взрослый человек, сам себе хозяин. Мой малыш станет юристом, я отпишу ему долю компании «Апокалипсис». И он будет заседать в совете директоров компании, как чужой…»