Львы Аль-Рассана - Гай Гэвриел Кей

— Вам грозят серьезные неприятности, если вы заболеете во время этой кампании, — мрачно сказала она. — Разве вас никогда не предупреждали, что нельзя оскорблять своего лекаря?

— Многие, и много раз, — грустно признался Аммар. — Боюсь, что я — человек безответственный.

— Я — ответственный! — весело воскликнул Родриго. — Спросите у кого угодно!

— Только потому, — бросила она через плечо, — что вы до смерти боитесь своей жены. Вы сами мне это сказали!

Ибн Хайран рассмеялся. Через секунду рассмеялся и Бельмонте, сильно покраснев. Джеана скрестила руки и хмуро смотрела на них, не желая улыбаться.

Но чувствовала она себя необычайно счастливой.

Прозвонили колокола храма, возвышавшегося над крышами к югу от них, весело и отчетливо в холодной ночи, чтобы разбудить верующих на молитву.

— Идите домой, — сказала Джеана обоим мужчинам, глядя в помещение больницы. — Мне надо проведать больных.

Они переглянулись.

— И оставить вас здесь одну? Одобрила бы это ваша мать? — спросил ибн Хайран.

— Мой отец одобрил бы, — резко ответила Джеана. — Это больница. А я — лекарь.

Это их отрезвило. Ибн Хайран поклонился, Бельмонте сделал то же самое. Они ушли вместе. Она смотрела им вслед, стоя в дверях, пока они не исчезли в ночи. Постояла там еще секунду, глядя в темноту, потом прошла внутрь.

Воин из Карша с раздробленной рукой еще спал. Именно это было ему необходимо. Она дала ему обезболивающее лекарство и микстуру отца, чтобы он отдохнул. Осторожно разбудила второго пострадавшего, поставив служителей по обеим сторонам от его ложа. Иногда, когда их будят, они бывают буйными. Это же бойцы. Батиарец узнал ее, это хорошо. Она дала им подержать факел и посмотрела ему в глаза: взгляд еще затуманен, но осмысленней, чем раньше, и он следил за ее пальцем, когда она водила им перед его лицом. Она подложила ладонь ему под голову и помогла выпить лекарство — клевер, мирра и алоэ — от той ужасной головной боли, которая должна его мучить.

Она сменила повязку на его голове, потом отошла в противоположный конец комнаты, пока служители помогали ему отлить жидкость в кувшин. Она перелила мочу во флакон отца и рассмотрела ее, поднеся к пламени свечи. Верхний слой, который говорил о голове, был теперь почти прозрачным. С этим воином будет все в порядке. Так она ему и сказала на его родном языке. Потом он снова уснул.

Она все же решила немного поспать в больнице. Ей постелили на одной из лежанок и отгородили ее ширмой. Джеана сняла сапожки и легла прямо в одежде. Она поступала так много раз. Врач должен научиться спать где угодно в те короткие промежутки свободного времени, которые ему выпадают.

Перед тем как Джеана уснула, ей в голову пришла одна мысль: кажется, она только что согласилась оставить городские удобства и двор эмира, чтобы отправиться в зимний поход — туда, куда готовится эта экспедиция. Она даже не спросила их об этом. Никто не устраивает походы зимой.

— Ты идиотка, — вслух пробормотала она и почувствовала, что улыбается в темноте.

Утром батиарец вспомнил имя своей матери, понял, где он находится, назвал день недели и имена своих командиров. Когда она спросила, несколько смущаясь, имя его отца, он залился пунцовым румянцем.

Разумеется, Джеана изо всех сил постаралась никак не реагировать на это. И тут же поклялась себе именем Галинуса, отца всех врачевателей, что скорее умрет, чем расскажет об этом Аммару ибн Хайрану или Родриго Бельмонте.

Эту клятву, по крайней мере, она сдержала.

Глава 9

Ветер дул с севера. Язир ощущал вкус соли в воздухе, хотя они находились в песках Маджрити и до моря надо было ехать верхом полдня. Было холодно.

За спиной хлопала ткань шатров — налетал ветер и теребил ее. Они забрались так далеко на север и встали лагерем, чтобы встретиться с гостем.

На побережье, невидимый за высокими, подвижными дюнами, лежал новый порт Абенивин, его стены служили укрытием от ветра. Язир ибн Кариф предпочел бы стать мертвым в царстве Ашара среди звезд, чем зимовать в городе. Он плотнее закутался в плащ. Поднял глаза на солнце. Солнце не представляло угрозы теперь, на грани зимы и так далеко на севере, оно выглядело бледным диском на небе с несущимися наперегонки облаками. Еще оставалось немного времени до того, как в третий раз призовут на молитву. Они могли продолжить этот разговор.

Однако какое-то время никто не произносил ни слова. Их гость явно был этим встревожен. Это хорошо, в целом; встревоженные люди, это Язир знал по опыту, скорее выдают себя.

Язир посмотрел на брата и увидел, что тот стянул вниз повязку, закрывающую нижнюю часть лица. Галиб давил панцири жуков и высасывал из них сок. Старая привычка. Из-за этого его зубы были покрыты пятнами. Их гость ранее отказался от предложенного блюда. Это, разумеется, было оскорблением, но Язир уже привык к манерам их собратьев, обитающих по ту сторону залива, в Аль-Рассане, и это его не слишком трогало. Галиб был более импульсивным человеком, и Язир видел, как брат борется с гневом. Гость, разумеется, об этом не подозревал. Ужасно продрогший и явно недовольный дурно пахнущим, колючим плащом из верблюжьей шерсти, который они ему подарили, он неловко сидел на одеяле для встреч перед Язиром и шмыгал носом.

Он болен, так он им сказал. Он очень много говорил, их посетитель. Долгое путешествие в Абираб и затем вдоль побережья до места зимовки предводителей мувардийцев наградило его болезнью головы и груди, объяснил он. Он дрожал, словно девушка. Язир ясно видел презрение Галиба, но человек из-за пролива этого тоже не замечал, даже когда Галиб спустил повязку.

Язир уже давно понял — и пытался заставить понять брата, — что изнеженная жизнь в Аль-Рассане не только превратила тамошних мужчин в неверных, она сделала их почти женщинами. Собственно говоря, даже более жалкими, чем женщины. Ни одна из жен Язира не могла выглядеть так убого, как этот принц Хазем Картадский, у которого на этом слабом ветерке из носа текло, словно у ребенка.

И этот молодой человек, как ни прискорбно, исповедовал истинную веру. Один из истинных, преданных последователей Ашара в Аль-Рассане. Язир вынужден был все время напоминать себе об этом. Этот человек уже давно переписывался с ними. Теперь он сам приехал в Маджрити, проделав долгий путь в столь трудное время года, чтобы изложить свою просьбу двум вождям мувардийцев здесь, на одеяле, перед хлопающими шатрами в бескрайней пустыне.

«Возможно, он надеялся встретиться с ними в Абирабе или, в худшем случае, в Абенивине», — подумал Язир. Города и дома — это то, что знакомо изнеженным мужчинам Аль-Рассана. Постели с душистыми перинами, подушки, на которые можно прилечь. Цветы и деревья, и зеленая трава, и больше воды, чем любой человек мог бы использовать за всю свою жизнь. Запретное вино и обнаженные танцовщицы, и раскрашенные женщины джадитов. Наглые торговцы-киндаты, эксплуатирующие истинно верующих и поклоняющиеся своим женщинам-лунам, а не святым звездам Ашара. Мир, где в ответ на призыв колоколов на молитву люди небрежно кивают головой в сторону храма или даже этого не делают.