Скучный декабрь - Макс Акиньшин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Большевизм же этот, нежданно упавший с небес, был сторона не изученная. Все при нем было непонятно, скажут на голове ходи, так и ходи. А как не можешь, то и ответ, по всей вероятности один. Нееет. С мозолями и прочим надо было осторожней. Как бы чего. Все-таки не май месяц, а декабрь на дворе. И босым у стеночки против ружей стоять было совсем неудобно.
— Все, что украдено буржуазией у нас на Родине, должно быть возвращено народу! — надрывался товарищ Зиновий.
— Говорит, возвращайтесь на родину… — доносили до подпиравших забор.
— Это куда? — недоумевали в задних рядах.
— Куда, куда, в Палестину! — додумывали на ходу переводчики. — Идите, говорит на родину Господа нашего, в Палестину. Чего непонятного?
— Так он же большевик?
— Так у него на лице написано, какой он большевик.
Леонард, затесавшийся в толпу, мило развлекался подобным образом на протяжении всей речи товарища Зиновия. Коверкая любую мысль, изреченную маленьким комиссаром. Особенно ему удался пассаж про всеобщую и повальную национализацию и борьбу за светлое будущее.
— …зажжет новые горизонты! И это слово — национализация! Излишки поступят в общее распоряжение и будут поделены!
— Говорит, излишки отнять и сжечь за горизонтом, — перевел он глуховатой бабке Вахоровой, топтавшейся рядом.
— Дерьмище, эт самое, — точно определила ситуацию та и выпустила из-под пыльных вишенок облачко растворившегося в воздухе пара. Когда речь зашла за излишки, толпа толстых жителей Веселой горы заволновалась. Каждый поглядывал на соседа, а то и на голодных Городских обитателей. У кого они были? И что есть излишки в этих скучных временах? Ответов на эти вопросы не знал никто.
Глава 26. Механическая корова с одной сиськой
Вот предложение яростной классовой борьбы встретило шумное одобрение, тем более что пан Штычка перевел товарища Певзнера следующим порядком: классовую борьбу назначить на среду, и с каждого двора выбирать борца. А бороться следует по правилам, в глаза не тыкать и на нежное сапогами не наступать.
— Это що, вроде как ярмарка будет? — уточнил у музыканта рябой крестьянин в перелицованной австрийской шинели, на спине которой красовалась криво зашитая дыра от штыка в бурых пятнах.
— А то! — заверил его тот. — Еще и товару хозяйственного завезут.
Под мышкой у отставного флейтиста был зажат веник, его он намеревался подарить пани Смиловиц. А в желудке тихо переливалась из стороны в сторону звенящая пустота. Запасы веселого обоза давно подошли к концу, горох, из которого выходило мерзкое месиво, тоже. Занимать же под честное слово у знакомых пан Штычка стеснялся.
— Веник-то с Ляшек у тебя, пан? — спросил собеседник, уловив мысль про хозяйственный товар.
— То не веник вовсе, — важно ответил отставной музыкант.
— Так что же? — удивился рябой.
— То не веник, пан, то есть знак большой неразделенной любви! — Леонард сцементировал сказанное, помахав перед пораженным крестьянином невольным даром изобретателя Хворовского.
— …и чтобы это будущее наступило скорее, всем записаться в рабоче-крестьянскую армию! — оглушительно прервал разговоры оратор. — Каждому записавшемуся — отрез на обмотки и брошюру «О мировой революции». Каждый ее незамедлительно получит, товарищи!
Охотников на запись не нашлось. Тем более что подозрительная, состоявшая из пятнадцати страниц книжица была плодом фантазии самого товарища Певзнера и содержала туманные рассуждения о повальной национализации всего и вся. Особенное внимание автор уделил всеобщей национализации женщин. Описанные на первых десяти страницах откровения были настолько поразительны и безыскусны, что наивная порнография мужских привокзальных уборных казалась сущей ерундой. Прочитавший это красный командир Тарханов немедленно затосковал и пил три дня в Малинове, раз за разом посылая за особо удающимся в тех местах бурачным бимбером. Его взгляды на будущее и настоящее были иными.
Впрочем, божья роса в карих навыкате глазах Зиновия Семеновича, не просыхала ни при каких моментах, и он продолжил агитацию, неожиданно свернув с темы грядущей мировой революции на светлый проспект изобличения старых времен.
— Не везде еще видно то самое сияющее лучами народовластия будущее, — надрывался товарищ Зиновий, — не все контрреволюционные элементы в жизни и быту искоренены! Но мы должны бороться. Бороться всеми силами с мировым капиталом, опутывающим трудового человека! чтобы никакая болезнь или, скажем, хворь… Кхм… Вот скажу вам, про эти случаи…
Тут он немного прервался, потому что подобающих случаев не помнил. Единственной болезнью, которую на его памяти, трудовой человек получил посредством мирового капитала, был перелом ноги форточника Башука. Который был получен в ходе ограбления квартиры главы уездной канцелярии в Волчанске. Умело замаскировав паузу, товарищ Певзнер погладил национализированного котенка и продолжил в новом ключе.
— Есть приметы, товарищи!
И торжественно указал на плакат с человеком-ящерицей, накалывающим на вилы пару темных пятнышек.
— Вот они! Приметы новых времен, что наступают сегодня! Их нужно видеть и им следовать. Верить! Потому что возврата к старому уже не будет! Они повсюду.
— Чтой-то? — уточнила любопытная бабка у пана Штычки.
— Про приметы говорит, пани Вахорова. Вот я вам скажу, что примета на сегодняшний момент самое что ни на есть первое дело. Был у нас прапорщик один в полку, так обязательно как с пушек стреляют, так в штаны срец. И ни разу не ошибся на этом деле, лопни мой глаз. А если в штаны навалить, то это к чему?
— К чему? — спросила собеседница и пожевала усы.
— К печалям и огорчению, пани.
Та согласно кивнула и добавила еще, что если куда пошел да споткнулся, то это тоже не к добру и лучше сидеть дома. Еще лучше плюнуть три раза за порог, тогда вообще ничего дурного случиться не сможет. А если и случится, то так, ерунда, вон
