Первый после бога - Михаил Ахманов

Капитан опустился на землю.

– Донья Соледад…

– Да, дон Педро, – отозвалась она, не открывая глаз.

– Здесь можно принять теплую ванну. Хотите?

– Очень. Но я подожду до темноты. – Она вздохнула. – И попрошу вас посидеть рядом.

– Конечно, моя дорогая. Вы устали, но сможете отдохнуть. Мы выйдем только послезавтра.

Слабая улыбка скользнула по ее губам.

– Конечно, я устала… Но я вспоминаю о донье Исабель, думаю о тех днях, что она провела на судне вашего деда, не зная, что с ней будет… Как ей было страшно! Она плыла в неизвестность с грозным пиратом, который ее похитил… Страшно, страшно! А я, дон Педро, не боюсь. Не боюсь! Я устала, но ничего не боюсь!

Было новолуние, и узкий серп месяца не мог рассеять темноту. Мрак казался плотным, даже твердым; лучи, протянувшиеся от звезд, тонули в нем, словно стальные клинки в ночных океанских водах. Невидимые во тьме ледяные вершины хранили молчание, но снизу, из леса, доносились птичьи выкрики, шелест листвы и иногда грозный рык ягуара.

Шелтон, в одной рубахе и штанах, сидел на краю бассейна, свесив в воду босые ноги. Звездная полусфера вращалась над ним, но бег ее был нетороплив, словно духи стихий, крутившие небесный глобус, хотели дать ему время для раздумий или для чего-то еще более важного, чем мысли о пройденном и предстоящем пути. В конце концов, путь в горах и в лесу измеряется футами, милями или просто шагами, но есть ли мера сближению душ и сердец?

В лагере спали после сытной трапезы, оттуда наплывал мощный храп и треск горевших в костре ветвей. Прислушиваясь к этим успокоительным звукам, Шелтон высек огонь, зажег свечу в фонаре и утвердил его на камне у бассейна. Свет падал небольшим пятном на землю и воду, но по другую сторону углубления царила темнота. Там раздавался тихий шорох одежд.

Потом плеснула вода, и в круге света возникло лицо Соледад. Она прикрывала ладонями груди и блаженно щурила глаза; длинные волосы расплылись, ушли за границу круга, и казалось, что мрак тоже состоит из ее локонов и прядей – чудесная прическа, какая бывает только у волшебниц и сильфид. Ее черты тоже мнились Шелтону волшебными; отблески слабого света делали ее лицо то старше, то моложе, и он с радостным изумлением видел, какой была Соледад в семнадцать лет, и какой она будет в тридцать пять.

– Дон Педро…

– Да, донья Соледад.

– Вы говорили мне о цели нашего похода, о том, что Уильяк Уму ведет нас к сокровищам инков… говорили, что возьмете ровно столько, сколько нужно, чтобы покрыть долги вашей семьи… Еще говорили, что у вашего отца и дяди случилась полоса неудач – погибло несколько судов с ценными грузами, и доход, на который они надеялись, обернулся убытком.

– Я рассказал вам об этом, не желая, чтобы вы сочли меня искателем сокровищ, – промолвил капитан. – Такие люди обычно страдают легкомыслием и алчностью, и доверять им нельзя.

Соледад улыбнулась:

– Вам я доверяю безгранично, дон Педро. Я доверила вам свою честь. – Вода снова плеснула – она повернулась на бок, подняв лицо к Шелтону и глядя на свет фонаря. – Но хочу сказать о другом. Мне временами кажется, что наши странствия и лишения не нужны, что дело можно было бы уладить иначе. Конечно, у меня нет сокровищ инков, но все-таки…

– О чем вы, донья Соледад?

– Скажите, дон Педро, велик ли долг вашей семьи?

– Сумма очень крупная – около двухсот тысяч фунтов.

– Фунтов?

– Английских фунтов. Это около миллиона песо.

– О! – Ее губы беззвучно зашевелились, лоб прорезали морщинки. Потом Соледад огорченно сказала: – Я думала, если продать поместье, мои драгоценности и дом в Лиме, который я унаследовала от Орельяны, этого хватит… Но за всё не выручить и трети суммы, нужной вам.

Шелтон смотрел на нее и чувствовал, как теплеет в груди. Однажды она уже спасла его, спасла их всех – там, на пустынном берегу, когда он потерял корабль. Она сказала, что нельзя странствовать в горах без пищи, снаряжения и лам, без запасов пороха, теплой одежды и крепкой обуви, без котлов, веревок, топоров и сотни других вещей. Без этого путь к богатствам инков станет дорогой к смерти! И потому нужно вернуться в усадьбу, в дом, заваленный телами ее слуг, оплакать их, похоронить и подготовиться к походу. В поместье есть всё нужное, маис, вино и масло, ламы, инструменты и одежда, даже порох, а главное – верные люди, ее индейцы, работники и арендаторы. Они не любят белых людей, сказала она, но солдатам никого не выдадут, солдаты для них – самые ненавистные среди испанцев. Так что нужно вернуться и спрятаться в касе и других постройках, где хранят оливки и зерно, а лошадей отогнать к горам, на дальние пастбища. Она сказала это Шелтону и Уильяку Уму, и старый инка склонил голову и произнес: у этой женщины есть мужество и здравый разум. Слушай ее, сын мой!

Однажды она уже спасла его и хочет спасти опять…

– Дон Педро, что же вы молчите? Я обидела вас своим предложением? Вы не хотите вспоминать о деньгах?

– Милая, – промолвил он, – лучше вспомним то, что было в твоей касе. Я говорил, что если даже мы найдем сокровища, придется идти через лес, а это долгий и опасный путь. В Писко твой дом, Перу твоя родина… Я просил тебя подумать, моя леди.

– И я сказала, что уже подумала. Я ведь не сомневалась, что вы уйдете в горы и в лес навсегда… Навсегда! Уплывете потом на Ямайку, и я вас больше не увижу!

Свет окружал лицо Соледад волшебным ореолом. Питер наклонился и поцеловал ее.

– Так вы не обиделись, дон Педро? – прошептала она.

– Обиделся. Не называй меня доном Педро. Я Питер Шелтон, Пит. Просто Пит.

Внезапно она приподнялась в воде и обхватила его шею обеими руками. На секунду груди Соледад, две серебряные чаши, мелькнули перед Питером, и в следующий миг ее губы были на его губах. Он не видел ее глаз, скрытых тьмой и их близостью, но чувствовал, как бьется ее сердце, как трепещет жилка на виске, как покорны ладоням ее плечи. Это длилось долго-долго, целую вечность.

– Пит… – раздался едва слышный шепот, – Питер, любимый…

– Ты совсем не так неопытна, как считал твой покойный супруг. – Он снова прижался к губам Соледад, потом поднял голову. – Нет, совсем не так неопытна… И знаете, что я скажу вам, сеньора? Ваша честь под угрозой!

Она тихо рассмеялась.

– Честь женщины – в любви мужчины. Мне ли заботиться об этом – теперь, когда я встретила тебя?

Ее пальцы распустили завязки рубахи Шелтона.

Рев водопада был слышен за десять миль. Сначала он казался только одним из множества звуков лесной симфонии; шелест листвы, птичий щебет, шарканье ног и людские голоса почти заглушали его, и лишь чуткое ухо могло уловить этот негромкий монотонный гул. Но по мере того как отряд приближался к реке, гул делался громче, превращаясь сначала в рокот, а затем в грозный рык, не позволявший расслышать другие звуки. Это рычание растекалось над округой, напоминая о том, что есть силы, в сравнении с которыми мощь человека и его орудий – писк комара, попавшего в тайфун. Чудилось, что от этого грохота колышется земля, качаются деревья и что он сейчас расколет небо.