ЛЕСНОЙ ЗАМОК - НОРМАН МЕЙЛЕР

А ведь Старик из кожи вон лез, лишь бы угодить Алоису-младшему. Так с какой стати сын должен уважать отца? С его жуткой и постоянной нервозностью из-за пчел? И вечной беготней к Старику за советами? Только что вся семья устроила пиршество с собственным медом, а отец уже только и думает о том, как бы половчее извлечь мед из двух оставшихся ульев.

Несчастье не заставило себя долго ждать. Меня это не удивило. Алоис-младший ухитрился оставить один из драгоценных ульев непокрытым на самом солнцепеке. Без малейшей на то причины. Отвращение, питаемое им к отцу, было столь сильным, что он даже не осознал, что делает.

Алоис-старший подошел к улью, потрогал раскаленные доски, ужаснулся было, но тут же понял, что с пчелами еще ничего особо страшного не случилось. Он подоспел вовремя. И сразу же перенес улей в тенек.

— Где у тебя голова, идиот ты этакий? — заорал он на старшего сына.

Парню показалось, будто его ударили, — так гулко и грозно прозвучал отцовский голос. Подростки, когда на них внезапно обрушивается невиданное доселе наказание, сплошь и рядом ударяются в панику. Не только потому, что они безмозглы, вздорны и самонадеянны, но и в силу так называемого переходного возраста. Услышав отцовский крик, Алоис моментально перестал быть четырнадцатилетним мальчиком. До этих пор он ясно осознавал, что ему четырнадцать, и психологический возраст, как ему казалось, целиком и полностью совпадал с биологическим. Хотя на самом деле, как это часто бывает, он обладал умом и расчетливостью двадцатилетнего, оставаясь во многих других отношениях на уровне восьмилетнего ребенка. Который может исключительно по собственной дурости сделать какую-нибудь пакость и тут же на ней попасться. Как сам он только что попался на том, что оставил улей на солнцепеке. Алоис-младший почувствовал, что вот-вот расплачется.

И он взмолился. К собственному стыду, буквально взмолился:

— Папа! Дорогой, обожаемый папа! Ты рассказал мне столько интересных вещей. Интересных, полезных, поучительных, и всё мне было в новинку. — Он хлопнул себя по лбу. — Голова у меня здесь, но, пожалуй, в ней столько не помещается. Я допустил ошибку. Сейчас мне это понятно. А тогда мне казалось, что я поступаю правильно, оставляя улей на солнце. На пару минут, всего на пару минут. Мне захотелось, чтобы пчелам в нем стало тепло. Прошлой ночью было так холодно, и они, бедняжки, наверное, замерзли. Весна — и вдруг такой холод. Но, я надеюсь, не произошло ничего непоправимого. — Он слышал звук собственного голоса, непростительно детский, непростительно звонкий, без капли мужества! — Прости меня, папа. Это было чудовищной глупостью. Я просто не нахожу слов.

Он понимал, что этого недостаточно. Алоис-старший нависал над ним чернее тучи, и в глубинах этой тучи молниями сверкали страшные подозрения.

— Подумай-ка вот о чем, Алоис, — нарочито спокойным голосом начал отец. — Все эти пчелы, все эти наши пчелы живут строго по правилам. — Он уставился на сына, и тот не смог выдержать его взгляда. — Они не терпят в своей среде ленивых и слабых. Или слишком самонадеянных, чтобы выполнять возложенные на них обязанности.

Он взял сына за подбородок. И практически заставил его взглянуть себе в глаза. Сдавил ему подбородок со всей силы двумя пальцами — большим и указательным — как щипцами. Однако боль помогла подростку прийти в себя. Старик уважает его, Алоиса-младшего, куда больше, чем этого человека, Алоиса-старшего, который сейчас сдавил ему железными пальцами подбородок. Эта насмешливая мысль, придя в голову, отразилась и на лице. К тому времени, как приступ взаимной ярости миновал, Алоису-старшему едва не отказала всегдашняя самоуверенность. Тогда как Алоис-младший, напротив, теперь дерзко смотрел ему прямо в глаза.

Если этот инцидент и оскорбил отцовские чувства, то стал лишь первым звеном в цепи испытаний. Пришло время выслушать Клару. Она получила письмо от матери, которое развеяло робкие надежды, зародившиеся у нее по получении письма отца. Читая материнскую весточку, Клара удивлялась тому, что совсем недавно чуть было не поверила, будто Алоис-младший и впрямь способен измениться в лучшую сторону.

Разумеется, само по себе написание письма было для старой Иоганны сущей пыткой. Клара понимала это. Едва ей исполнилось девять, как на нее возложили обязанность вести семейную переписку, тогда, как и теперь, весьма скудную. Но на этот раз — словно бы затем, чтобы подчеркнуть важность послания, — старая Иоганна исписала целую страницу, с муками проехав по ней, как по ухабистой дороге. Поначалу она скрупулезно перечислила все достоинства Алоиса-младшего. Он толковый парень, очень толковый, на сей счет она с кем угодно поспорить готова. И красавчик, этого у него тоже не отнимешь. Мальчик даже напомнил старухе его отца, Клариного мужа и дядю, в те годы, когда сам Алоис был молод — и уже такой красивый, такой хороший, такой серьезный. Сколько воды утекло с тех пор.

«Вот что я тебе скажу, Клара, — написала она дальше, — мне страшно. Кого это мы тебе возвращаем? Алоис — чудовище. Он настоящее чудовище, Клара, а мы его тебе возвращаем. Но ведь иначе никак. Иоганну пришлось нанять работника, дурака и пьяницу. Мы отдаем долю этому пьянице. Вот на что нам пришлось пойти, потому как мы отослали тебе Алоиса. Но, Клара, этот никчемный пьяница все равно лучше Алоиса. Мы его хотя бы не боимся».

Клара полезла в корзинку для шитья и извлекла оттуда письмо Иоганна Пёльцля. Алоис-младший вручил его ей в день своего приезда. Она пошарила на верхней полке в буфете в поисках более раннего отцовского послания, которое когда-то завернула в тряпицу. Это была поздравительная открытка на рождение Эдмунда. И, едва начав сличать почерк, она поняла: рука разная. Каракули деда Алоис подделал довольно похоже, но тем не менее это была подделка.

Клара ничего не сказала мужу. До тех пор пока не закончили ужинать. И только ночью, в постели, когда он сам начал жаловаться на Алоиса-младшего…

— Не дождаться мне от него хорошей работы. Талдычу ему, а он все мимо ушей пропускает. И, глядь, уже умчался на лошади. Мне не хочется беспокоиться по пустякам, но не получается. Он может во что-нибудь вляпаться. Водится с девками на той стороне холма. Отчасти я сам виноват: решил не сажать в этом году картошку, вот для него и не осталось на ферме настоящей работы.

Да, тут-то Клара и поведала Алоису о материнском письме. А он, выслушав ее, просто кивнул. И вроде бы решил этим кивком ограничиться.

— Ты ведь с ним объяснишься? — спросила она.

— Я подумаю. Мне нужно время на размышления. Следующий шаг может иметь самые серьезные последствия.

Клара была в ярости. Ей не спалось. Как будто в постели ни с того ни с сего завелись клопы! Если Алоис не решается поговорить как следует с сыном, то ей придется сделать это самой. Но сумеет ли она, будучи этому дурню не матерью, а всего лишь мачехой?

На следующий вечер, незадолго до ужина, Алоис-младший повел себя так, словно ему каким-то образом стало известно о существовании вчерашнего письма. Иначе мне трудно объяснить, с какой стати ему вздумалось раскокать куриное яйцо о голову Адольфа.

На самом же деле причина была проста. Днем Грета Мария позволила ему разглядеть свою подлинную сущность и оказалась тупой коровой. Поэтому Алоису захотелось чего-то другого. Чего-то новенького. Решив дать Грете Марии от ворот поворот, он сосредоточил внимание на Анжеле. Его сестра хлопотала над курами-несушками и сама несколько походила на наседку: каждое заляпанное пометом невзрачное яйцо она укладывала в корзинку с такой осторожностью, словно оно было из чистого золота. Вот он и вынул яйцо у нее из корзинки. Просто чтобы послушать, как она завизжит. Но когда она и впрямь завизжала, ему захотелось разбить яйцо ей об голову. Только он этого не сделал. Как-никак она доводилась ему родной сестрой, никого ближе нее у него не было. Поэтому он положил яйцо на прежнее место. Хотя это и потребовало от него колоссальных душевных усилий. А тут еще маленький Ади — путается под ногами, и пахнет от него, как от гиены. Часом раньше, вернувшись с конной прогулки, Алоис застал Ади на конюшне — мальчик катался по полу и орал как сумасшедший. А старшему единокровному брату было паршиво и без этого. Он сгреб Адольфа, силком поставил на ноги.

— И прекрати орать!

— А ты попробуй меня заставить! — возразил маленький Ади. Алоис-младший понимал, что Ади непременно наябедничает матери. Он всегда ей ябедничал. У него была мать, а у самого Алоиса не было. С этим необходимо считаться. У них в семье это стало чем-то вроде негласного уговора.

А вот сейчас, ближе к вечеру, Анжела занималась курами и не обращала на него никакого внимания, тогда как маленький Ади, напротив, смотрел на брата с откровенной издевкой. И чувствовал себя в полной безопасности благодаря молчаливому соглашению. «А ты попробуй меня заставить!»