Пляска смерти - Бернгард Келлерман

Затем, излив на гаулейтера поток красноречивых слов и лести, она упросила его присутствовать при этом событии. Отказаться он, конечно, не смог и обещал быть.

– Надеюсь скоро встретиться с вами в вашей новой квартире, которую фрау Фабиан так замечательно перестроила, – сказал он Фабиану на следующий день.

Фабиан все еще не решался переехать в те две комнаты, которые Клотильда предназначала для него в новой десятикомнатной квартире. Но теперь это, по-видимому, было уже неизбежно.

Однако гаулейтер на доклад не пришел. По-видимому, он не очень-то интересовался тем, как зарабатывают Рыцарский крест.

X

Со стуком и топотом, как человек, решивший показать, что никаких церемоний он разводить не намерен, ваятель Вольфганг поднялся по лестнице в бюро Фабиана.

В приемной сидели клиенты, но он, ни слова не говоря, прохромал мимо них прямо в комнату личного секретаря Фабиана, фрейлейн Циммерман, которая испуганно вскочила из-за машинки.

– Брата еще нет? – резко спросил он, не снимая шляпы.

Фрейлейн Циммерман отшатнулась, ее худое, высохшее лицо побледнело.

– Господин профессор! Вы ли это? – воскликнула она. – Боже мой, как я испугалась! Господин правительственный советник сейчас придет, прошу вас, пройдите в его кабинет.

Она открыла дверь и пропустила Вольфганга в кабинет Фабиана. Вольфганг швырнул шляпу на диван и достал сигару из ящика, стоявшего на столе. Он остался в своем старом, поношенном пальто; и то, что его сапоги были облеплены грязью, по-видимому, нисколько его не смущало.

В комнате, обставленной с большим вкусом, было тепло. Свет проникал в нее через высокие окна со светлыми занавесями. Уединенный спокойный кабинет, располагающий к сосредоточенности! За дверью по-прежнему усердно стучала на машинке фрейлейн Циммерман.

Вольфганг осмотрелся. Над диваном висела фотография брата. Он стоял в форме артиллерийского капитана возле полевого орудия с видом гордым и властным, как то и подобало офицеру, повелевающему пушками. Вольфганг иронически усмехнулся.

Заметив на письменном столе небольшой бюст Гитлера, он взял в руки эту дешевенькую статуэтку, с добродушной улыбкой оглядел ее и, не задумываясь, швырнул в корзину под столом.

Комендант Биркхольца, бывший полевой жандарм, а ныне властелин над жизнью и смертью, обещал Вольфгангу освободить его еще весной, ибо комендантша, красавица из бара, осталась очень довольна его работой и ходатайствовала перед мужем за скульптора.

– Ну, как? Теперь вы, надо полагать, подумаете, прежде чем подметать улицы за евреев? – спросил коренастый, круглоголовый и плешивый комендант.

Вольфганг ничего не ответил, только пробормотал в свою растрепанную бороду что-то невнятное. Ответ не понравился круглоголовому, и Вольфгангу пришлось пробыть в лагере еще полгода.

– Видеть больше не могу вашу чванную морду, убирайтесь! – крикнул комендант, решив, наконец, освободить его.

Когда Вольфганг углубился в изучение фотографии, на которой он узнал своих племянников Гарри и Робби, до него донеслись шаги брата.

Фабиан стремительно открыл дверь и пораженный воскликнул:

– Это ты, Вольфганг?!

Вольфганг перестал смотреть на фотографию.

– Да, я, – сказал он низким голосом; глаза его угрожающе сверкнули.

Фабиан бросился к нему и схватил брата за руку.

– Слава богу, что это страшное время уже позади, Вольфганг, – продолжал он, быстро снимая свое элегантное пальто и вешая его на крючок у двери.

– Ты и не представляешь себе, как я счастлив, – снова начал он, но ликующие нотки в его голосе зазвучали глуше, так как Вольфганг молчал, а глаза его грозно блестели. Фабиана обидело и то, что Вольфганг едва коснулся его руки. Вольфганг намеревался и вовсе оттолкнуть руку брата и лишь в последнее мгновение, глядя на фотографию мальчиков, настроился более миролюбиво. Только сейчас Фабиан внимательно рассмотрел его.

– Боже мой, как ты выглядишь! – воскликнул он. – Что у тебя с зубами?

Вольфганг рассмеялся грубо, резко, почти невежливо.

– С зубами? – переспросил он. – В Биркхольце мне выбили их в первый же вечер. Там так принято.

Он широко открыл рот; в верхней челюсти недоставало трех зубов, и зияющая черная дыра выглядела страшно. Да и вообще Вольфганг, в поношенном пальто и грязных сапогах, с коротко остриженными, поседевшими волосами и худым, голодным, серым лицом, являл собой плачевное зрелище.

Фабиан испугался, слова замерли у него на языке, и краска сбежала с румяных щек.

– Не удивляйся моему виду, – громко продолжал Вольфганг. – Биркхольц не санаторий. Ничего, это все образуется. Не удивляйся и тому, что я пришел в благоустроенный буржуазный дом в этом жалком пальто. Твои люди украли мою одежду.

– Мои люди? – раздраженно переспросил Фабиан. Было бы бесчеловечно не считаться с нервным состоянием Вольфганга, но в его тоне сквозила такая неприкрытая вражда, он держал себя так вызывающе, что Фабиану трудно было сохранять спокойствие.

– Не сердись, Франк! – засмеялся Вольфганг. – Этого еще только недоставало! 'Конечно, я знаю, что среди коричневых и черных ландскнехтов попадаются приличные парни. Но банда, производившая у меня обыск, сплошь состояла из наглых мерзавцев. Они вылакали мое вино, переломали мебель и под конец еще украли те несколько костюмов и пальто, которые у меня были.

– Преступные элементы встречаются повсюду, – спокойно заметил Фабиан, пожимая плечами. Он старался умиротворить брата.

– Допустим, – отвечал Вольфганг и снова возвысил голос. – Однако с тех пор, как вы систематически обираете Чехию и Польшу, Голландию и Францию, грабеж в германской армии, а также среди коричневых и черных банд стал, по-видимому, заурядным явлением.

Фабиан побледнел.

– Я понимаю, что ты озлоблен, Вольфганг! – взволнованно воскликнул он, садясь за письменный стол. – Но это еще не дает тебе права оскорблять меня.

– Я пришел сюда не для того, чтобы тебя оскорблять, – побагровев от гнева, закричал Вольфганг, – я пришел сюда, чтобы сказать тебе правду! – Он выкрикнул это так громко, что машинка в соседней комнате смолкла.

– Хорошо, говори правду, – Фабиан указал головой на дверь. – Но не обязательно всем слышать, что ты мне говоришь.

– Прости, – спохватился Вольфганг, понизив голос – Прости меня. Биркхольц не институт для благо-; родных девиц. Но я должен говорить громко, для того чтобы ты правильно понял меня, Франк! Ведь вы, национал-социалисты, ничего не хотите понимать, ничего не хотите слышать! Когда вам говорят правду, вы утверждаете, что это ложь и пропаганда, когда же эта правда неоспорима, вы заявляете, что нет правила без исключения. Преступные элементы встречаются повсюду, говоришь ты. Прежде ты, бывало, уверял, что такое-то явление временное, а такая-то мера необходима лишь на данный момент, и что вскоре все изменится и вернется нормальная жизнь.

Вольфганг, обессиленный, опустился на диван и перевел дыхание. Он помолчал и снова заговорил, все еще дрожа от волнения:

– Почему вы не съездите в Биркхольц, спрашиваю я? Нет, туда вы не торопитесь! Ха-ха-ха! Посмотрите только, во что вы превратили молодежь а ваших гитлеровских школах, в лагерях принудительной трудовой повинности, в учебных лагерях? В этих высших школах зверства, в этих университетах бесчеловечности! В диких зверей, в людоедов, в скотов превратили вы немецкую молодежь! Вам хорошо известно, по рассказам крестьян, что в деревнях слышны крики истязуемых и пытаемых. Почему вы не расследуете эти слухи? Почему? Я скажу тебе прямо: потому что вы любите ваши удобства и вашу хорошую жизнь, потому что у вас уж не осталось совести, не осталось даже намека на человеческие чувства! Вы недостаточно громко протестовали против наглости и бессовестности ваших фюреров, вот они и делались все бесстыднее и бессовестнее. И в этом ваша тягчайшая вина! – снова выкрикнул он.

– Я еще раз убедительно прошу тебя… – прервал его Фабиан и поднял голову.

– Это означает, – рассмеялся Вольфганг: – если хочешь, чтобы я выслушал правду, то будь любезен выбирать выражения, как это принято среди благовоспитанных людей, так, что ли? Вы избиваете людей до смерти в буквальном смысле слова, и вы же требуете вежливого обхождения! – Вольфганг громко расхохотался. – Побывай в Биркхольце, там тебя обучат вежливости, будь спокоен! Там эти черные скоты бросят тебя в нужник и будут гоготать при этом! – опять прокричал Вольфганг.

Фабиан встал. Он был очень бледен, лицо его осунулось.

– Я не в состоянии слушать тебя, – сказал он, с трудом переводя дыхание, – если ты намерен продолжать в том же тоне, Вольфганг.

Его измученное, усталое лицо испугало Вольфганга. Он решил взять себя в руки.

– Прости, – снова начал он, садясь на стул возле письменного стола. – Я еще очень взволнован, ты можешь себе это представить; я приложу все усилия, чтобы говорить спокойнее. – И он продолжал уже более сдержанно: – Ты, конечно, слышал о пресловутых каменоломнях в Биркхольце. Да хранит тебя бог от близкого знакомства с ними. Три месяца я работал в этом аду, три месяца! Сегодня, и завтра, и послезавтра, и вот в эту самую минуту двадцать – тридцать иссушенных голодом людей, обливаясь потом, ворочают тяжелые камни, отбитые в каменоломне, и по крутому склону тащат их вверх, к баракам каменотесов. Камни, разумеется, можно было бы подать наверх машинами, но этого не делают. Арестантам для подъема камней предоставлено только несколько десятков ломов и железных брусьев. Худые, как скелеты, эти несчастные шатаются от слабости и непосильного напряжения. Стоит им замедлить шаг, чтобы, скажем, глотнуть воздуху, – и сейчас же на их истекающие потом тела сыплется град ударов, и кровь льется по их рваным рубахам. Каторжники и уголовники избивают их кнутами, а не то их самих изобьют, если они будут недостаточно жестоки с заключенными.