К причалу - Александра Марковна Тверитинова

— Что ж, пойдем. — Он взглянул на сдвинутые в угол чемоданы. — Пойдем, Маринка, устрою тебя. — Вадим взял два чемодана и понес в переднюю.

Я не двигалась. На стене, где были полки с книгами, темнели синие полосы обоев — те самые, которые были тогда, когда мы только что въехали. И чернильное пятно на паркете. Однажды Вадим перевернул пузырек с чернилами.

Я подошла к окну. В переулке не было ни души, в квартирах напротив ставни еще закрыты. В лавочке, где мы обычно покупали продукты, двери закрыты. Мадам выставила на тротуар табуретку с газетами и придавила их камнем. В тарелочке было пусто.

— Будет тебе, Маринка, пойдем, — позвал из передней Вадим.

Я перевесилась всем телом и заглянула под наши окна, — там у тротуара, бывало, Ваня и Сергей Кириллович ставили свои машины.

— Марина!

Я впилась пальцами в оконный балкончик. Кровь в висках тяжелыми ударами словно отсчитывала время. Впереди у меня только ночь и завтрашнее утро...

Мы вышли на улицу. Подождали, когда сменится светофор, перешли на другую сторону бульвара. Вадим шел впереди. Я смотрела на его крепкие плечи, нисколько не поддавшиеся тяжести чемоданов, на размеренную, ровную поступь.

Мы вошли в отель. Вадим оставил в вестибюле чемоданы, и мы зашли в контору, и он заплатил за комнату.

— Я на одну ночь, а жена останется на месяц-полтора, — сказал Вадим, и от этих слов внутри у меня будто что-то оборвалось.

Портье пошел впереди со связкой ключей. Мы поднялись по широкой лестнице на третий этаж и пошли по узкому коридору мимо длинного ряда коричневых дверей. Портье остановился у последней двери, отпер и распахнул ее перед нами.

Глава тридцать девятая

Комната была пронизана солнцем. Красные с золотыми прожилками обои казались пыльными. На окнах красные гардины, желтое атласное одеяло на громадной кровати. На каминных часах улыбался извечный бронзовый купидончик. Случайная комната, чужие, случайные вещи...

Вечером приехал Жано, потом Жежен. Жежен сказал:

— Марину не оставим, что́ бы ни случилось. Только не дело это всё-таки, надо бы вам вместе...

— Ненадолго, — сказал Вадим. Он взглянул на меня. — Марину же не высылают. Оформят визу, и она приедет...

— Чиновники — вот что я тебе скажу! — горячился Жано. — Убежден, что никаких таких указаний «верх» не дает. Не бывает, чтоб вот так, за здо́рово живешь, разлучали мужа и жену.

— Ну что ты знаешь, Жан! Закон есть закон. И давай об этом не говорить. — Вадим сердился, он не любил таких разговоров.

Днем мы заехали к папаше Анри.

— Езжай, парень, о жене позаботимся.

— Спасибо, папаша Анри.

Когда мы вернулись, в отеле нас ждал Девятников. Степан Гаврилович оставался недолго. Как всегда, больше молчал.

— И вам бы домой, в Россию, Степан Гаврилович? — сказал ему Вадим, когда мы вышли провожать его в переднюю.

— Нет уж.

— Вольному воля. Только это вы зря. Россия без каждого из нас может... знаете сами.

— Известное дело.

И только на площадке, сильно заикаясь, сказал:

— Вадим Андреевич, Родине земной поклон. Мне-то уж навряд доведется ее увидеть...

Мы стояли на площадке, смотрели, как ступает он по лестнице, тяжело ссутулясь, задевая башмаками за медные перекладины на ступеньках. Степан Гаврилович!..

Я лежала поверх одеяла и смотрела, как темнеет за окном. Главное — сохранять спокойствие и не портить Вадиму его радость. А вдруг война? Не будет войны. Я получу визу и поеду. Не будет войны. А если всё-таки война и я застряну? Не может этого быть. Да, но вдруг война — и Вадима убьют? А почему Вадима должны убивать? Не будет войны. Главное — сохранить спокойствие и не портить Вадиму его радость.

Я смотрела, как темнеет за окном. День уходил. Тьма надвигалась очень быстро. В комнате стало темно. Вадим и Сергей Кириллович сидели за столиком, окутанные дымом, и тихо разговаривали. Они говорили о том, что международное положение обостряется, что кровавая схватка неизбежна и что фашизм будет уничтожен.

Наконец Сергей Кириллович встал.

— Что ж, прощайте, Вадим Андреевич, — сказал он.

Вадим встал, отодвинул стул:

— До свидания, Сергей Кириллович.

— Не думаю.

— Почему же?

— Сроки прошли.

— Молодость не возраст, а мироощущение...

Они помолчали.

Крепкое рукопожатие:

— Поклонитесь Москве. Пишите... — В дверях обернулся: — Марина, я к вам завтра заеду.

...За окнами уже гремело утро, а мы еще не спали.

— Вадим, бывает так, что люди вместе, любят, счастливы, а потом вдруг каждый делается сам по себе?

— Мы так не будем!

— Ты будешь мне часто писать?

— Каждую неделю.

— А я — каждый день. — Я почувствовала, как слезы поползли у меня по щекам, попыталась улыбнуться. Кулаком вытерла щеку. — Ты не обращай внимания. Я не буду. Я просто не могу. Ты не смотри на это. Вот уже. Видишь? Уже перестала.

— Ты умница.

— Всё бы ничего, если бы не этот «порох».

— Не будет, Мариш, успеешь приехать.

Мы встали, оделись, Вадим позвонил и попросил принести в номер кофе.

— Марина, тебе не надо ехать на вокзал.

— Хорошо. Я не поеду. Я поеду на работу.

Он посмотрел на часы:

— Пора собираться.

— Я не хочу, чтобы нас разлучали, я не хочу, чтоб ты уезжал! Нет, нет, прости меня, Вадим...

— Мариш, тебе вышлют визу, ты успеешь приехать...

— Да, Вадим. Я приеду, и всё будет опять хорошо.

Мы стояли на остановке. Ждали моего автобуса.

Слева, со стороны Монпарнасского вокзала, лезла на солнце туча, но солнце еще было. Стало накрапывать.

Вадим сказал:

— Я с вокзала позвоню тебе.

— Хорошо, Вадим.

Автобуса всё не было. Туча поползла, закрыла солнце. Упали крупные капли дождя и... полило. Всё сразу стало серым и черным, начиналась гроза. Вадим обнял меня за плечи, прижал к себе. Стали под