Только ты - Наталия Костина

Особо разбираться было некогда, но приводить хвост за собой к свидетельнице было нельзя ну просто категорически. Поэтому Катя нырнула в одну из подворотен, которую знала с незапамятных времен, и быстро вошла в подъезд, из которого был выход на другую улицу – но не прямой, а через лестничную площадку между этажами. Хитрый выход, одним словом. Даже войдя в нужное парадное, сразу его не заметишь. А потом, если и поймешь, куда ведет с лестничной площадки какой-то странный дополнительный пролет, – объект преследования уже до метро доскакал, сел в поезд и был таков!

– Когда это было, число помните? – чуть не с порога стала она допытываться у свидетельницы, тетки лет шестидесяти, любительницы собирать сплетни и подслушивать под чужими дверьми. Хотя сейчас такое нездоровое любопытство свидетельницы было только им на руку: и вопросов наводящих задавать было не нужно – одинокая, страдающая от недостатка общения тетёха сама тарахтела без остановки.

– Да чего ж я не помню? Помню… какое число, точно не скажу, а вот соседа моего как выпустили, так на следующий день за ним снова и приехали! В аккурат в семь утра! Я ведро как раз выносила, а они в машину садились.

– Сам он шел или вели его?

– Да зачем же «вели»? Сам… вроде как даже веселый был.

– А о чем они говорили, не помните?

– Все не слыхала – потому как они с одной стороны машины-то были, а я как раз с другой… остановилась, потому как камень в туфлю попал. Ну, думаю, надо вытряхнуть, а то пока домой дойду, и ногу разотру… и носки в клочья!

Кате и без реверансов было понятно, что этой бойкой пенсионерке с большими ушами и шныряющими по сторонам глазками больше всего в то утро хотелось подслушать и подсмотреть, – поэтому историю про камень, очень вовремя забравшийся в туфлю, старлей Скрипковская проглотила с непроницаемым видом и даже понимающе покивала.

– Тот, ну чью фотку вы мне показали, говорит: «Ты только документы подпишешь, что претензиев к нам не имеешь. А там, глядишь, через месяц все уляжется и мы тебя обратно в отделение возьмем, нам что, нормальные ребята не нужны, что ли? А пока оформим тебе хоть и за свой счет». Да, тот уже и дверцу открыл, а он навроде рыпнуться захотел – то ли забыл чего… Ну, а тот и говорит: «Да зачем нам твой паспорт, все ж копии в отделе кадров есть, мы по-быстрому все подпишем, и я тебя обратно сам привезу!»

– А Зозуля домой потом не вернулся, не видели?

– Вот чего не видала, того не видала… хотя на кухне долго сидела – сначала чай пила, потом завтрикала… Соседи все, считай, прошли: кто на работу, кто зачем; эти, с верхнего-то этажа, собаку свою страшнючую тоже на машине куда-то повезли… небось на выставку уродов, не иначе!

– Так что Зозуля больше домой не возвращался? – еще раз, на всякий случай спросила Катя.

– Он-то не возвращался… А этот, который его забрал, приходил, да!

– Когда? – насторожилась та половина Кати, которая была опером. Та же половина, которая все еще никак не могла включиться в работу, сидела, уныло перебирая бахрому плюшевой скатерти, и машинально заплетала ее в косички.

– Дак ближе к вечеру… Нет, уже и ночь, считай, была. Я как раз и сериал уже досмотрела, и ноги помыла. Слышу: шебаршат на лестничной площадке! Я сразу – смотреть… а ну как воры! Во втором подъезде две квартиры обнесли, так никто ничего и не видал!

– Это вы очень правильно делаете, – поощрила свидетельницу Катя. – Во многих странах даже программа такая есть – «Помощь соседей». Там все соседи присматривают за жильем друг друга, и если что подозрительное – сразу звонят в полицию!

– Да… а у нас позакрываются все и сидят, носу не кажут! Моя хата с краю, как говорится… Хоть до нитки все повыноси, никто и не почешется! Вон, во втором подъезде, говорю, даже уголок мягкий кожаный сперли, и мебеля старинные, тяжеленные, вчетвером с этажа не спустишь. И что? Повытащили на улицу средь бела дня и грузовиком вывезли, а никому и не надо! Хозяева с отпуску вернулись, а там – одне стены голые!

– Так что, – вернула Катя бдительную гражданку обратно, – и что там было? На площадке?

– На какой площадке?..

– Да на вашей! Когда там шебаршилось!

– А-а-а… это тот самый пришел, с которым сосед мой уезжал! Должно быть, он ему ключи дал, потому как смотрю: он дверь отпер – и шасть в квартиру!

– И долго он там пробыл?

– Дак с полчаса, не меньше… Мне все думалось: что он там делает? А потом скумекала – это он вещи собирает! Ваньку-то, соседа моего, никакие не документы подписывать повезли, а опять в камеру определили! А он же без ничего уехал, в одних спортивках, даже без пинжака! Наверное, тот, с ключами который, ему вещички кой-какие собрал, потому как с сумкой вышел.

«Или собрал, но, скорее, подбросил. И шнур, и позолоту, – подумала Катя. – А может, и то, и другое. Последний раз живого Зозулю эта тетка видела в спортивках, а повесили его в джинсах и куртке… причем в его собственных».

– А он с сумкой сразу пришел, не видели?

– Да почему ж не видела! Видела! Потому как во втором подъезде-то тоже здоровенные баулы несли, а куда – хоть бы поинтересовался кто!

– А точно это был один и тот же человек? – на всякий случай уточнила Катя.

– Да голову на отсечение! Только утром он в форме был, а уж ночью, когда приходил, – как все люди.

– Узнать вы его сможете?

– Так чего ж не смогу? Я ж еще не в маразме! А зачем? – вдруг насторожилась она.

– Документов кое-каких в деле не хватает… у Маргариты Павловны, – кротко улыбаясь, пояснила Катя.

– Для Маргариты Павловны я – что хошь! – раздулась от гордости бесценная свидетельница, которая и видела, и слышала, и точно могла опознать. – Такая женщина приятная! И карамельками меня угощала, и чаем с печеньем! И поговорить с ней за жизнь можно, такая женщина понимающая, не то что некоторые… Вот говорят – оборотни в погонах, а я теперь всем объясняю – у нас в милиции хорошие люди работают!

«Всякие работают… в том числе и оборотни, и упыри… и даже людоеды», – мрачно думала Катя, которая была старлеем. И даже та Катя, которая, казалось бы, думала совсем не о работе, в конце концов с ней согласилась.

– Ну, я считаю, можно уже потихоньку подниматься на поверхность… Кать, ну ты спишь, что ли? – обиженно спросила Сорокина, и она очнулась. – Я тут проверяла связи погибших женщин, и знаете, что всплыло?

Рита Сорокина не могла не доставить себе удовольствия выдержать драматическую паузу.

Однако Катя сорокинскую мизансцену не оценила, так как снова впала в сомнамбулическое состояние, связанное с тем, что она узнала в последние дни. Возможно, случись это раньше или позже, она бы и не обратила на это особого внимания, но сейчас у нее были слишком обострены все чувства. И ее буквально физически мучило сознание того, что человек, которого она знала, с которым не раз разговаривала и который был одним из них, – этот самый человек смог хладнокровно задумать, а затем осуществить убийство одиннадцати ни в чем не повинных женщин! Кому тогда можно доверять? Выходит, что никому?!

Этот факт так потряс фундаментальные основы ее мироощущения, что все личное как-то скукожилось, стеснительно ушло на второй план, а сама она решала и никак не могла решить один и тот же вопрос: может, бросить все это к чертовой матери? Нет, не левое расследование, на которое они с Игорешей подписались и которое вот-вот должно было подойти к концу, – но саму работу: эту чертову, паскудную работу в убойном отделе. Потому что это теперь разрушало ее саму. Как личность. Как человека. И особенно – как женщину. Ну, может быть, не разрушало, но деформировало точно… и не потому ли от нее и ушел Тим?! Может, он почувствовал, как она постепенно превращается в автомат, для которого убийство – самая страшная вещь на свете – это нечто обыденное… просто работа. Аванс, зарплата, премиальные, оплачиваемый отпуск. Может быть, за эти годы перед ней прошло столько преступлений, что она действительно непоправимо очерствела? Загрубела, окаменела душой – и, чтобы повернуть этот процесс вспять, понадобилось покушение на нее саму, а затем и разрушение представлений о профессиональной чести и порядочности – иначе в ней окончательно и бесповоротно атрофировалось бы нечто важное? Потому что она почти разучилась сострадать.

Нет, она не хочет превращаться просто в винтик, часть системы… она помнит, как ей было больно и как раньше она сочувствовала всем: и жертвам насилия, и родственникам погибших и даже свидетелям, которым пришлось пережить шок от увиденного! А что сейчас, сегодня? Пришла, отработала свое, хладнокровно осмотрела место происшествия, да еще и на безответную практикантку походя наорала… А потом поехала к подруге на день рождения, веселиться и пить вино! И даже аппетита не потеряла! Нормально ли такое? Или это просто-напросто издержки профессии? Говорят, с врачами со временем также происходит нечто подобное… особенно с хирургами. Однако в Тиме она этого не замечала. Или просто не хотела замечать? Почему она не спросила его об этом раньше, пока они еще не расстались? Почему не попросила совета? Не поговорила по душам? Почему отмахивалась, когда он настаивал, что эта работа в конце концов ее убьет – если не физически, то морально уж точно! Да потому что раньше, когда у них все было хорошо, она не хотела об этом задумываться – как и о многих других, очень важных и нужных вещах. Не хотела – и баста! Ей было удобно, комфортно, а остальные… они должны были подлаживаться под нее. И они подлаживались… жалели ее… и даже уважали ее выбор. А нужен ли он ей теперь, этот самый выбор? Сегодня, сейчас? Катя весь день размышляла над этим, так мучившим ее вопросом, но так и не смогла прийти к однозначному выводу.