За чужую свободу - Федор Зарин-Несвицкий

Гриша торопливо оделся и, хотя ему не хотелось будить Данилу Ивановича, не вытерпел и вошел к нему.

Новиков сразу пришел в себя, почуяв в его голосе тревогу.

– Что случилось, Гриша? – спросил он.

– Я сам не знаю, – ответил Гриша. – Война объявлена…

– Объявлена! – прервал его Новиков, приподнимаясь. – Объявлена, – повторил он чуть не с отчаянием. – Это ужасно! Это безумие. Россия не прусская провинция, и наша кровь не вода.

Это известие также разрушало и его личные надежды найти Герту. Она в руках врагов, и он бессилен броситься за ней, искать ее и, быть может, спасти. И отчаяние все глубже овладевало его душой.

Он опустил голову и через минуту добавил упавшим голосом:

– Впрочем, я почти ожидал этого. Что ж! Будем воевать.

Но в настоящий момент Гриша пропустил мимо ушей слова Новикова, так как был полон одной только мыслью о князе.

– Да, конечно, будем воевать, – торопливо сказал он, – но, собственно, я разбудил вас из‑за князя…

– А что? – сразу встрепенувшись, спросил Данила Иваныч.

– Я боюсь за него, – ответил Гриша и в волнении рассказал случившееся. – Вот и его рапорт, – закончил он.

– Ну, рапорт – это вздор. Теперь не до того, – медленно и задумчиво произнес Новиков, – это обойдется… Тут есть более серьезное что‑то… Вы не знаете, где вчера был князь? А Зарницын вернулся?

Гриша покачал отрицательно головой.

– Зарницына еще нет, а князь ушел вчера поздно вечером, а куда – не сказал, последние дни он был вообще молчалив и словно расстроен чем‑то…

– А вы, Гриша, – помолчав, начал Новиков, – с этим рапортом не ходите к старому князю.

– Почему? – удивленно спросил Гриша.

– Так, – уклончиво ответил Новиков, – зачем путать в это дело старика. Дайте лучше его мне. У меня там есть кое – какие знакомства.

– Как хотите, Данила Иваныч, – сказал Гриша, отдавая бумагу.

В это время послышались шаги, и в комнату, веселый и оживленный, вошел Семен Гаврилыч.

– Ура! – закричал он с порога, – в поход, други, в поход!

– Чему ж ты рад? – угрюмо спросил Новиков.

– Чудак ты, – ответил Зарницын, – рука моя здорова. На что же я офицер, если не буду радоваться войне!..

– Ну, не в том дело, – прервал его Новиков, – а вот послушай, что с князем…

Зарницын сразу стал серьезен и внимательно выслушал Новикова. Потом пристально взглянул в глаза Даниле Ивановичу и многозначительно произнес:

– Конечно, ты прав. Старого князя в это лучше не мешать…

Новиков испытующе посмотрел на него и отвернулся.

– Тогда я еду за ним сегодня же! – воскликнул Гриша.

– Вот это очень хорошо, – отозвался Новиков.

– Я думаю, что на днях и я смогу присоединиться к вам.

– Жаль, что мы не вместе, – вздохнул Зарницын. – Как бы мне перемахнуть к вам в пятый драгунский? Надо похлопотать.

– Конечно, хлопочи, – заметил Новиков, – у нас в офицерах большая убыль. Ну, я встану и отправлюсь в штаб, – закончил он.

– И я пойду собираться, – сказал Гриша. – Сделаю еще кое – какие визиты и к вечеру выеду.

– Что могло случиться? – начал Новиков, когда Белоусов вышел. – Я подозреваю источник его настроений, но откуда нанесен удар? Вот загадка…

Зарницын пожал плечами.

– Я много заметил и понял на последнем балу, – сказал он. – Подозревать можно много, есть подозрения, которых не следует высказывать.

– Я хорошо знаю князя, – заметил Новиков, – и я боюсь за него… Теперь так легко найти смерть, – слегка нахмурясь, добавил он.

Несмотря на слабость, Новиков все же собрался и, забрав с собою рапорт Левона, отправился выручать товарища.

Зарницын после бессонной ночи завалился спать.

Когда он проснулся через несколько часов, Новиков был уже давно дома.

– Все устроил, – весело рассказывал он, – оказалось легче легкого. Там все голову потеряли, тут и планы будущих побед, и парадные обеды по случаю приезда знатных гостей. Дым коромыслом. На меня даже руками замахали – не до таких пустяков, мол, теперь… Словом, с этой стороны все обстоит благополучно… Сегодняшняя поездка показала мне, что через несколько дней я смогу вернуться в полк. Там мы с Гришей как‑нибудь отходим Левона… А кто отходит меня, – с тоскою, подумал он, и грядущая жизнь показалась ему темной, как тюрьма…

III

Весть о войне вызвала переполох в обществе, но нельзя сказать, чтобы встревожила. Хотя почти все были уверены в заключении мира, тем не менее общество чрезвычайно быстро освоилось с мыслью о войне. Переполох был вызван главным образом соображениями о дальнейших передвижениях императорской квартиры. Куда переедет она? Возможно ли следовать за ней? Где будет государь?

Никита Арсеньевич, узнав о разрыве мирных переговоров, ходил мрачнее тучи. Он отказался поехать на парадный обед, данный государем в честь австрийского императора, где присутствовали в качестве почетных гостей Моро и Жомини. Ирина получила от великой княгини особое приглашение и сочла неудобным отказаться. Она поехала одна. Евстафий Павлович беспокойно суетился, бегая от одного к другому из штабных знакомых, с тревогой расспрашивая, не грозит ли со стороны неприятеля опасность Праге.

Старый князь был сильно удивлен, что в такое время Левон не считает нужным побывать у него.

На парадном обеде Ирина имела головокружительный успех. В этом обществе, где присутствовали два императора, король, наследный принц и великая княгиня, она была истинной царицей красоты и вела себя с достоинством принцессы крови. Даже мутные глаза императора Франца оживлялись при взгляде на нее, и он снисходительно удостоил ее несколькими неясно произнесенными, но, по – видимому, лестными словами. Это было величайшей милостью, так как его величество считал вообще ниже своего достоинства обращать внимание на кого бы то ни было, в чьих жилах не текла царственная кровь.

Меттерних, не отходивший от нее, казался ее лакеем. Но Ирина была печальна и задумчива. Князь Пронский находился в числе свиты и напрасно бросал на нее ревнивые и восторженные взоры, она не замечала его.

Она вернулась домой все такая же печальная, словно утомленная.

– Я очень устала, – сказала она встретившему ее Никите Арсеньевичу, – я не понимаю их торжества… Они словно празднуют победу… Я не верю, – вдруг добавила она, словно отвечая кому‑то, – я не верю, чтобы это была воля Божья! Это море крови…

Она опустилась в кресло и закрыла лицо руками. Никита Арсеньевич подошел к ней и тихо погладил ее по голове.

– Что за странная идея, Ирен, – начал он. – Это не бредни ли нашего красноречивого проповедника Дегранжа? При чем здесь Бог? Неужели можно видеть Божий промысл в том, чтобы реками русской крови, нищетой, разорением и рабством России покупали свободу и благополучие Пруссии… – Голос Никиты Арсеньевича задрожал. – Ты не знаешь, – тихо продолжал он, – что творится там у нас, а я знаю по письмам моих управляющих. Нет, я не буду тебе рассказывать… Но скажу одно: у меня разрывалось сердце, когда я видел цветущие немецкие деревни, благоденствующих крестьян, но жадных и корыстных – этих, как там говорят, несчастных жертв тирании Наполеона, и когда я сравнивал их с нашими…

Ирина опустила руки и, странно неподвижная, молча слушала мужа, а он продолжал голосом, понизившимся до шепота:

– И наши солдаты, оставив пустующие поля и голодные семьи, идут и идут безропотно орошать своею кровью чужие нивы для тучной жатвы чужих и враждебных поколений!.. Это ли воля Божия!

Князь сел рядом с женой и взял ее холодную руку.

– А если, – задумчиво начала Ирина, – если из этой крови, проливаемой вместе, вырастет братство народов и народы соединятся в одну семью во имя благодарности, общего мира и общей свободы? Разве в течение двадцати лет не один Наполеон мешал общему миру? Быть может, и есть в том воля Божия, чтобы народы, соединившись, устранили это зло и водворили долгий и счастливый мир… И во главе этих народов, по христианскому завету, босая, голодная и нищая, но непобедимая, с мечом и крестом идет Россия!

Ирина встала, и ее глаза загорелись.

– Разве это не святое, не великое назначение и разве из этого испытания Россия не выйдет, вся осиянная лучами Христовой славы?

Но ее одушевление сейчас же погасло, она опять села в кресло.

– Я не знаю, – глухо сказала она, – я ничего не знаю… кто прав. Вы или другие… Я не знаю, только мое сердце болит… Ах, как болит оно!

Ирина откинулась на спинку, вытянув на коленях бледные руки и подняв полные слез глаза.

Князь бережно взял ее руку и поднес к губам.

– Не там ли, у себя, – медленно спросил он, – наше место теперь?

Ирина отрицательно покачала головой.

– Нет, – решительно сказала она, – наше место, мое, по крайней мере, здесь. Здесь мы тоже можем облегчить страдания. Предстоят бои, страшные, кровавые… и ничего нет. Я знаю это… Нет госпиталей, нет врачей, нет лекарств… Мне рассказывали, что после Будисинского боя люди умирали на дорогах, в канавах, среди поля. Заживо гнили без перевязок, умирали в сараях – госпиталях от жажды… Здесь тоже нужна помощь.