Перехлестье - Алёна Алексина

— Отпусти! — Милиана отпрянула в ужасе.

— Ты поняла меня?

— Отпусти!

Но Василиса только сильнее сжала плечо Повитухи, не обращая внимания на боль, огнем полыхающую во всем теле.

— Ты меня поняла?

— Да, да, только отпусти! — в голосе Милианы слышался неподдельный ужас.

Василиса отдернула руку, и магесса отпрянула, глядя на стряпуху глазами, в которых плескался страх.

— Если ты не врешь, и в «Пятаке» тебя действительно держит дэйн, то не попадайся ни мне, ни Йену на глаза. А если соврала… — Лиска снова схватила соперницу, но на сей раз уже двумя руками, встряхнула, словно пыльное одеяло и четко, раздельно произнесла:

— Я из тебя всю душу вытяну и по ветру пущу.

О несомненной пользе доверительных бесед

Глен сидел напротив дэйна и растерянно смотрел тому в глаза. Впервые за долгое время колдун не находил, что сказать. Все эти месяцы он прятался, таился, боялся разоблачения, боялся выдать себя, потому что был уверен — дэйн, увидев его, найдет способ уничтожить бесплотного отщепенца. Поэтому сейчас вышеозначенный отщепенец оказался буквально раздавлен простой истиной — палачу магов нет до него никакого дела.

— Ты мертв, — спокойно сказал дэйн. — Духи и призраки — это дело Отцов. Дэйны же отвечают за материальное.

— То есть ты сообщишь Отцу? — севшим голосом спросил Глен.

— Я в дела духовные не вмешиваюсь, — дэйн даже не смотрел на собеседника, предпочитая наблюдать за посетителями харчевни. — Единственное, на что я имею право — сделать так, чтобы ты не мог больше подчинять себе Василису или кого бы то ни было еще. Так что мне от тебя ничего не нужно. Можешь… быть свободен.

Какое‑то время колдун молчал, пытаясь осознать услышанное, а потом, понимая, что терять все равно нечего, спросил:

— А если мне от тебя нужно?

Похоже, этим вопросом ему, наконец, удалось заинтересовать дэйна, по крайней мере, тот перевел взгляд на бесплотного наглеца.

— Прощение этой хромоногой девушки?

— Мне нужно снова стать живым, — раздельно произнес колдун, готовясь к вспышке гнева со стороны палача магов.

Но вспышки не последовало. В воздух камнем упало всего одно слово.

— Нет.

— Но…

— Я не торгуюсь с магами и колдунами. Не помогаю им. Не заключаю сделок.

Глен прищурился. Помолчал. И вдруг усмехнулся:

— А я не колдун. Как ты сам сказал — я дух. Очень полезный дух.

В его голосе прозвучало такое неприкрытое ехидство, которого слуга богов не мог не заметить. Дэйн повернулся к Глену и вопросительно вскинул бровь, позволяя тому говорить.

— Никто из колдунов не знает, что я раскрыт. Они уверены — я на их стороне, прячусь тут, выведываю. Я могу продолжать беспрепятственно ходить к ним и рассказывать, что они задумали, могу…

— Я понял, — прервал поток его красноречия собеседник. — Ты решил примерить на себя личину предателя. А взамен хочешь жить. Вот только, понимаешь ли ты при этом, что, как только станешь живым, я сразу же тебя убью?

Лицо духа застыло.

— Скотина бессердечная, — жестко произнес он.

Дэйн пожал плечами.

— Ты осознаешь, что это случится сразу же после твоего возрождения? И уйти ты не сможешь. Так стоит ли вообще начинать?

Колдун открыл было рот, чтобы обрушить на палача магов обличительную тираду, как вдруг у него из‑за спины раздался спокойный ровный голос:

— Он может отдать свой дар во время обряда возвращения и стать обычным человеком. Думаю, эта плата из числа тех, которые не вызывают возражений, — Грехобор появился бесшумно и, не спрашивая разрешения, опустился на скамью. — К тому же, я пообещал ему помощь. Он спас мою жену.

— И? — дэйн сложил руки на груди. — Для проведения обряда нужна моя кровь, отданная добровольно.

— Я знаю, — по-прежнему невозмутимо кивнул маг.

— И как ты собираешься взять ее у меня?

— Никак.

Палач магов смотрел с удивлением. Грехобор, пожав плечами, пояснил:

— Во мне течет та же кровь.

Теперь пришло время удивляться колдуну. Стыдно говорить, однако лишь сейчас Глен заметил удивительное, но отчего‑то столь неуловимое сходство между мужчинами.

— Вы братья? — неверяще спросил он и тут же сам себя поправил: — Не может быть…

В ответ на него так выразительно посмотрели, что недоверчивый призрак опустил голову, пристыженный.

— У меня странное чувство, — вновь перевел взгляд на брата дэйн. — Словно ты ищешь проблем.

— Тебе кажется, — Грехобор тоже сложил руки на груди, отчего сходство между этими двумя усилилось многократно.

— Хочешь сказать, чутье меня подводит?

— Такое бывает, — маг мельком взглянул на колдуна и продолжил: — Как бы то ни было, я ему помогу. На нем много грехов, и некоторые из них не очень‑то просто искупить. Есть и такие, какие и не загладить никогда. Но он хочет попытаться.

— И?

— Как много ты встречал колдунов, желавших искупить вину, дэйн?

Тот задумался, а потом кивнул, подтверждая правоту сказанного.

— Хорошо. Делай, что считаешь нужным, но… — палач магов смерил Глена тяжелым взглядом. — Если он решит остаться колдуном — проживет недолго. Иди, я тебя отпускаю. Пока отпускаю.

Дэйну не пришлось повторять дважды, дух растаял в воздухе, словно его и не было. Волоран же перевел взгляд на брата.

— Итак?

— Я никогда не задавал тебе этого вопроса, — задумчиво проговорил Грехобор, выводя пальцами замысловатые узоры на столешнице. — Но зачем ты тогда так поступил?

Собеседник хотел было, как обычно, промолчать, но вдруг его собственный дар обострился до предела. Дэйны прекрасно чувствуют, когда маги балансируют на грани, когда боль и ярость усиливает их темную силу, грозящую вырваться из‑под контроля. И сейчас в Грехоборе откуда‑то поднималось отчаянье, которое грозило бедами всем находящимся поблизости. Опять. Волоран обреченно вздохнул.

— Это было необходимо.

— Зачем? — глухо повторил брат.

— Чтобы не допустить твоей смерти. Повитуха… она тебя губила.

— И ты решил принести в жертву себя, да? — раздражение звенело в его голосе, кончики пальцев покрылись мерцающим инеем. — Неужели ты не понимал, что со мной произойдет, когда я узнаю, какую жестокость ты с ней сотворишь?

— Предполагал, — коротко ответил дэйн, с удивлением глядя куда‑то за спину мага. — Однако думал, ты себя переборешь, как обычно.

Он вновь перевел взгляд на брата. Иней уже поднялся по рукам Грехобора до самых локтей — серебрился на коже, на ткани безыскусной рубахи. Не к добру.