Галерные рабы - Юрий Пульвер

В ночь на двадцать третье число двенадцатой луны родичи Хуа проводили своего Цзао-вана, бога домашнего очага, к Владыке Неба Юйди, чтобы он доложил о хороших и дурных делах, совершенных семьей за прошедший год. По сторонам изображения Цзао-вана прикрепили изречения: «Попадешь на небо — докладывай только о благих поступках», «Вернешься — даруй счастье». Губы ему смазали медом — пусть уста шепчут на ухо Яшмовому Владыке лишь сладкие слова. Для священной лошади, на которой хранитель домашнего очага отправлялся наверх, поставили блюдце с водой, положили маленькое седло, клочок сена и уздечку, сплеченную из красного шнурка.

Затем бумажное изображение вынесли во двор и сожгли под треск хлопушек.

Утро следующего дня мальчик провел в Перечном доме. Дедушка уехал по делам, и урок ему давала мать.

То глядел на нее с обожанием. До чего же мамочка красива! Овальное лицо поражает своей белизной. Предел мечтаний любой китаянки — такой цвет лица, как у Ян Гуйфэй, кожа которой не уступала по нежности нефриту и не нуждалась в белилах. Мамочка тоже ими не пользуется. Глаза у нее — формы миндаля и чисты, как осенняя волна.[124] Брови — тонкие полумесяцы. Черные волосы убраны ущербными лунами на вершине головы и украшены нефритовыми шпильками. До четырнадцати лет, поры совершеннолетия, когда она стала прислуживать папе с метелкой и совком,[125] мамочка носила детскую прическу. Достигнув возраста шпилек, заколола волосы в узелок на затылке, сделав сложную прическу. Нефритовые шпильки ей подарил папа. Этот камень, как и жемчуг, приносит бессмертие. Нефритовые изделия преподносят в знак пожелания счастья и долголетия.

Одета она, как знатные дамы на лубках. Вся в шелках: длинный бледно-голубой халат, голубые брюки, легкая зеленая накидка с коричневыми пятнами. Мягкие тапочки на крохотных ножках. Личико ее обычно омрачено печалью, когда папы нет дома. Ей тоскливо. Домашние дела, конечно, отнимают много времени, но они однообразны. Со мной в основном занимается дедушка. Мамочка нигде не бывает. Обряды предписывают женщинам замкнутое строгое существование, а дамы благородных сословий даже не имеют права открыто появляться на людях. Она не раз говорила, что каждый час общения со мной для нее праздник.

— Что тебе рассказывал дедушка на последнем уроке, свет очей моих?

— Истории о знаменитых красавицах, которые погубили древние царства. Правда, что ты красотой им не уступаешь?

— Я всего лишь простая безобразная женщина. Впрочем и у этих прославленных дам имелись серьезные изъяны во внешности.

— Даже у Ян Гуйфэй?

— Даже у нее. Отец моего мужа упоминал, что она изгнала из столицы Ли Бо?

— Да.

— Знаешь, почему? Заносчивый и всесильный евнух Гао Лиши завидовал великому поэту и наклеветал на него фаворитке. Дескать, в своих знаменитых «Чистых ровных мелодиях» Ли Бо посмеялся над ней, сравнив с изящной красавицей глубокой древности по прозвищу «Летящая ласточка», которая славилась тонкостью стана.

— Что же тут плохого?

— Да ведь Ян Гуйфэй была весьма полной! Она посчитала такое сравнение скрытой насмешкой!

— А Пань Шуфэй имела изъяны?

— Волшебник-даос превратил фазанью самку в девушку — это и была Пань Шуфэй. Красотой она превосходила всех женщин, но у нее остались маленькие птичьи лапки. Влюбленный Дун Хунь уверял ее, что ему нравятся такие крохотные ножки, заставлял ее ходить по золотым лотосовым лепесткам, восклицая: «Каждый твой шажок рождает золотой лотос!». Именно она придумала обычай бинтования ног. И теперь главный признак девичьей красоты — «золотые лотосы» или, как их еще называют, «нежные побеги бамбука» и особая покачивающаяся «утиная» походка. Только такая девушка достойна быть женой или наложницей, ведь ее ноги не годятся для обычной черновой работы. Удел женщин с простыми ногами — оставаться крестьянками, амами, проститутками низшего класса, рабочими.

То слушал во все уши: о жизни противоположного пола он знал очень мало.

— Мамочка, а бинтовать ноги не больно?

Женщина непроизвольно содрогнулась, вспомнив, как в шестилетнем возрасте ее ступни были впервые сжаты бинтами, подобными злым питонам. Узкие, шириной в цунь с четвертью, и длинные, протяженностью в три с четвертью чжана.[126] Мокрые, противные, они туго обхватили ее ноги — вокруг пяток под подъемом и под стопой. Подогнули под стопу четыре маленьких пальца, оставив свободным только большой. Высыхая, повязка стянула ногу, вызвав нестерпимую боль. Шли годы, пятка подтягивалась к носку, подъем выгибался. Но родные сочли, что недостаточно быстро. Пригласили знахаря с ножом и мазями, он сделал разрез по середине стопы, и пятка стала сближаться с носком куда быстрее. Раз в неделю повязку снимали, ноги вычищались. Маленькие пальцы отсохли, их убрали.

— На каждую пару лотосовых ножек приходилось озеро слез, сынок. Слезы и боль — пустяк. Мне не стыдно позволить измерить мои ступни, они не превышают трех цуней.[127] Иметь «золотые лотосы» — дело чести. Гордость позволяет вынести любые мучения. А «нежные побеги бамбука» болят все время. И если теперь снять повязки, они заболят еще больнее. Но давай поговорим о твоем папе…

— А где он сейчас?

— Пытается достать цветок корицы…

То соображает: «чже туй», сломить ветку корицы, звучит так же, как «стать знатным». Это выражение — образное обозначение сдачи государственных экзаменов.

Со 121 по 1905 год гражданскими чиновниками в Китае назначались только те, кто выдерживал государственные экзамены и получал ученую степень.

Испытаний было три. Первое проходило раз в полтора года в уездном центре и продолжалось один день. Выдержавший получал низшую ученую степень сюцай («совершенствующий способности») и допускался к экзамену в провинциальном центре, который состоялся раз в три года и длился девять дней. Прошедшие второй этап удостаивались звания цзюйчжень («представляемый»). Оно служило пропуском к третьему — пятидневному — экзамену, проходившему в столице весной раз в три года.

Собирались на него обычно восемь-девять тысяч претендентов. Делился он на три стадии. Первая длилась три дня и являлась повторением провинциальных испытаний. После нее оставалось три-четыре сотни лучших, которых допускали к дальнейшим экзаменам. Их число уменьшалось раз в десять после второй стадии — и тогда они получали звание цзиньши («поступивший на службу»).

В последний день новоявленные цзиньши сдавали дворцовый экзамен, введенный в 973 году. Десять наиболее достойных заслуживали особую почесть — их представляли императору, который считался главным экзаменатором. С 1375 года трое лучших из этой десятки с почетом выходили из дворца через центральные ворота. Самый способный получал звание «образцовое око» и сразу назначался на должность в Ханьлиньюане — учреждении, которое европейцы называли первой в мире академией наук. Ученые-ханьлини занимались толкованием и составлением императорских указов, подготовкой бумаг для Сына Неба и т. п.