Корона, Огонь и Медные Крылья - Максим Далин

Отец жестко усмехнулся.

— Любовь? Вот как?

Я отпил из чашки и поставил ее на сердоликовый столик у ложа.

— Я опасаюсь за здоровье Светоча Справедливости, — сказал я, изо всех сил стараясь говорить погромче. — Мне кажется, что последнее время Лучезарный не так здоров, как его подданные желали бы всем сердцем. И мой лекарь по моему приказу изготовил напиток, укрепляющий…

И тут Лучезарный расхохотался. Он смеялся искренне и весело, хлопая себя по коленям, как в молодости — и я улыбнулся в ответ:

— Лучезарный доволен?

Отец закашлялся от смеха и с трудом успокоился, вытирая слезящиеся глаза. Сказал с улыбкой:

— Ветер, волчонок, житье в диких горах не пошло тебе на пользу. Неужели ты не понимаешь, как нелепо то, что ты сказал? Ты что же, надеешься, что я тебе поверю, дурачок?

— Зачем мне лгать? — сказал я. — Я — аманейе, Лучезарный знает, что мои зрение, слух и обоняние отличаются от тех, какими наделены люди. Я чувствую, что Светоч Справедливости…

— Замолчи! — приказал Лучезарный, негромко и недобро. — Не суетись. Я часто слышу подобные речи от твоих братцев, не привыкать стать… но в первый же день, прожитый тобой в доме твоих предков увидеть в своей спальне тебя, убеждающего меня выпить это — не чересчур ли?

— Что удивляет Лучезарного? — спросил я, действительно ошарашенный. — Я не видел его так долго, не меньше восьми лет, кажется… Странно ли, что я, встретившись со Светочем Справедливости, сразу заметил перемены в его здоровье?

— Но ты же не ожидал, что я помолодел? — хмыкнул отец.

— Да. И не ожидал, что тебе настолько нехорошо, — не выдержал я.

— И поэтому ты решил поторопить события? — спросил Лучезарный саркастически. — Я стар и болен, а ты молод, здоров и обзавелся потомством, так? Решил, что мне пора освободить для тебя трон?!

— Это не яд, — сказал я, прося у богов терпения. — Ты же видел, как я пил это.

— О, конечно! — в голосе отца прибавилось сарказма. — Это не яд, это одно из тех зелий, которые варят огнепоклонники — ведь твой шаман неверный? Это зелье убивает без ошибки — именно того, на кого нацелено. Я прав?

— Нет, — сказал я безнадежно. — Но это можно было и не говорить, верно?

Лучезарный снова захохотал.

— Разумеется! — воскликнул он, смеясь и кашляя. — Если это — лекарство для меня, то зачем это тебе, а? Какая тебе корысть? Это так глупо, что просто смешно! Иди, Ветер, иди. Иди, а то уморишь меня со смеху!

Я поднялся с колен и взял чашку. Он смотрел на меня — старик, живущий в вечном пещерном сумраке, старик с обвисшим лицом, с красными слезящимися глазами, с набухшими венами, с распухшими скрюченными пальцами, с седой щетиной на подбородке, воспаленном от накладной бороды… он устал за сегодняшний день, подумал я. Сначала на него надевали церемониальный наряд, рисовали лицо, клеили церемониальную бороду и укладывали церемониальную прическу — а все это время Сумрак, Орел и еще кто-то высказывали ему свои соображения обо мне. Потом была сама церемония, утомительное сидение на холодном камне, неподвижно, в неестественной позе; тяжелый разговор, решение… У него ломит спину, подумал я. Кости болят, колет печень, сердце бьется сильно и неровно. Интересно, различает ли он черты моего лица? Его глаза, белесая, студенистая муть вокруг зрачков…

— Я тебя люблю, государь, — вырвалось у меня совершенно некстати. — Я не могу забыть, как играл ножнами твоего кинжала, когда ты принимал послов… и как разбил флакон с маслом пачули, а ты смеялся, что в эту залу теперь долго не смогут зайти ни живые, ни мертвые… и как ты подарил мне ручного сокола…

Щеку Лучезарного дернула судорога.

— А ты тоньше, чем я думал, Ветер, — процедил он сквозь зубы. — Ну довольно. Убирайся отсюда. Не надейся, что тебе удастся меня провести. Я буду жить ровно столько, сколько позволит Нут.

Я поклонился.

— Светоч Справедливости прав, как всегда. Он будет жить ровно столько, сколько позволит Нут, — и подумал, что ни один провидец не сказал бы точнее.

Я уходил, чувствуя спиной его настороженный презрительный взгляд. Лучезарный до такой степени меня презирал, что даже не приказал своим теням следить за мной.

Сумрак осклабился и поклонился. Я поклонился в ответ — он отлично знал свое дело. Что бы я ни сказал — все можно обернуть против меня. И что бы я ни сделал — все может выглядеть, как предательство. Самое главное — это трактовать правильно.

А Сумрак, проживший более полувека во дворце, трактовал правильно.

Когда начало темнеть, тяжелые цепи свалились с моей души.

Я с наслаждением послал за Яблоней и лежал на ложе, прислушиваясь, не раздадутся ли ее легкие шаги за дверью, по традиции украшенной резным изображением вздыбленных лошадей. И услышав их, эти шаги, которые нельзя спутать ни с одним звуком в мире подзвездном, возблагодарил и снова возблагодарил Нут за милость.

Она впорхнула, как маленькая птаха, как бабочка, сдернула и бросила на пол синий шелковый плащ, голубая и золотая — и я вскочил к ней навстречу. Она обхватила меня цепко и сильно, прижалась всем телом; я слышал, как сбивается ее дыхание, но не от восторга, услышь Нут — Яблоня не хотела расплакаться при мне.

Я поднял ее и понес на ложе. Она тронула мою щеку:

— Ветер… не торопись.

Я сел с Яблоней на коленях. Она вздохнула и горестно сказала:

— Слишком весело не выйдет. Нынче моя луна взошла рановато, — и хихикнув, добавила, — от ужаса, наверное. В тронном зале я думала, что умру от страха.

Я поцеловал ее в макушку.

— Не везет — так во всем не везет… Но в зале ты вела себя, как опытный интриган — я восхищен. И потом… нам запретна страсть, но не нежности?

Яблоня снова хихикнула, дыша мне в шею, и мелко укусила за мочку уха:

— Да, царевич, нежности позволительны. Или послать Одуванчика за Молнией? Она сегодня живет под солнцем.

— Маленькая негодяйка, — вздохнул я. — Если бы я хотел солдата — у меня за стеной дежурят Рысенок и Филин, за ними можно даже не посылать евнуха…

Яблоня прыснула, ласкаясь, как кошка.

— Прости… просто вы такие забавные, оба… Я ведь знаю, что откажешься, и знаю, что она постаралась бы улизнуть от необходимости идти… Хотя, кажется, она любит тебя.

— Как Гранатовый Венец, — пробормотал я. — И как молодым бойцам полагается любить своего командира. Я знаю, что ты с ней ладишь — но уволь меня, ради Нут, от разговоров о ней в нашей спальне.

— Снова прости, — сказала Яблоня, уже осознав и оттого виновато. — Я несу всякий вздор. Был тяжелый день.

— Да, — у меня кружилась голова от карамельного запаха ее тела, чуть сбитого металлическим привкусом крови, и я безнадежно попытался отвлечься беседой. — Тяжелый. Бабушка Алмаз очень непроста в общении?