Корона, Огонь и Медные Крылья - Максим Далин

— Да, — у меня кружилась голова от карамельного запаха ее тела, чуть сбитого металлическим привкусом крови, и я безнадежно попытался отвлечься беседой. — Тяжелый. Бабушка Алмаз очень непроста в общении?

— Очень, — кивнула Яблоня. — Она всем недовольна. Хуже всего, что она недовольна Одуванчиком, а если бы не его молчание, мне не позволили бы прийти к тебе сегодня. Сделай что-нибудь — если его отошлют, и мне, и ему самому будет очень плохо.

Я хлопнул в ладоши, чтобы евнух вошел, и сам не удержался от смешка. Госпожа Алмаз так рьяно взялась переделывать деревенского воробья в райскую птицу, что только перья полетели. Но разве можно красить воробьев золотом? Им же будет тяжело летать…

Он подошел и сел на ковер у моих ног, глядя настороженно и хмуро. Я погладил его по голове:

— Одуванчик, ты молодец. Дерись за свою госпожу, дерись — с кем бы ни пришлось. Я сам подтверждаю твою должность — слышишь?

Он взглянул снизу вверх и грустно улыбнулся:

— Царевич не командует на темной стороне.

— Там командуют люди, — сказал я. — Всего-навсего люди. Покажи им, что ты — аманейе, не стесняйся. Покажи, что ты — мой солдат. И они подожмут хвосты, вот увидишь.

Яблоня рассмеялась.

— Нет у них никаких хвостов, — сказал Одуванчик, чуть повеселев.

— Я по привычке, — сказал я. — И потом, за тобой — сила близнецов-теней. Зови их, если почуешь опасность.

Одуванчик несколько недоверчиво пожал плечами; Яблоня сказала укоризненно:

— Что, эти… чудовища, которые пришли перед обедом — это и есть те самые близнецы, с которыми ты в детстве в прятки играл? Спаси Бог-Отец, когда ты рассказывал про них, я думала, они милые! Я вообще едва догадалась, что эти… эти существа и есть твои близнецы…

— Вообще-то, они милые, — сказал я, несколько смутившись. — Я как-то не подумал, что тебе может быть… ну, в общем, я решил, что ты их узнаешь, госпожа сердца моего.

— Я не такая смелая, как ты, — сказала Яблоня. — Я даже не такая смелая, как Молния.

— Неправда, неправда, — возразил я. — Ты — отважна, как настоящая тигрица…

— Да уж… — усмехнулась Яблоня. — Тигрица с полосками на животе… Они ведь так и останутся, да? Эти полоски?

Я задрал ее рубашку из полупрозрачного голубого шелка и поцеловал ее живот:

— Не бывает тигрицы без полосок, владычица души моей. Они — знак доблести и чести женщины, как шрамы воина — знак доблести мужчины. Скажи мне, кто говорил при тебе обратное — и я прибью его кожу к дверям твоих покоев!

— Старшая жена Орла, — сказала Яблоня. — И ее кожа мои двери не украсит… она всего лишь горько пожаловалась на мужское непостоянство. Я много узнала за этот день, Ветер. О твоих отношениях с братьями, о твоих отношениях с отцом… Жены твоих братьев очень любезны и милы со мной, но все, что они говорили — это сплошной яд. Я просто не думала, что меня могут настолько ненавидеть и быть при этом настолько любезными.

— Ты жалеешь о Каменном Гнезде? — спросил я, зная, что она ответит.

— Я — мать царевича и жена царевича, — сказала Яблоня, перебирая мои волосы. — Я так люблю тебя и так люблю малыша, что жалею о Каменном Гнезде — тебе, а потом и ему, здесь будет очень тяжело. Но ты когда-нибудь станешь царем…

Я промолчал. Мы встретились взглядами — и Яблоня покачала головой:

— Ты… тебе тяжело об этом думать? О том, что ты будешь сидеть на каменном троне в подземном зале, что тебя будут называть Лучезарным, и тебе придется существовать только в церемониях, да? И о том, что ты получишь власть — и потеряешь свободу?

— Приблизительно, — сказал я.

— Женщины твоих братьев говорят, что ты не создан для дворца, — продолжала Яблоня с усмешкой. — Ты — Медное Крыло, свободная птица, тебе здесь душно и тесно. А вот их мужьям — в самый раз. Уже тысячу лет здесь существует определенный порядок вещей: Светоч Справедливости — царь Ашури и раб церемоний и ритуалов, которые нельзя изменить. А ты можешь захотеть изменить. Ты — птица, не человек.

— Захочу, — сказал я ей в ухо, еле слышно. Она поцеловала меня в уголок губ:

— За это они и ненавидят тебя и меня заодно. За это они уже успели возненавидеть и Одуванчика, и Молнию, и Сейад. В Гранатовом Дворце живут рабы, просто рабы и рабы обстоятельств, судьбы, ритуалов, правил и принципов — а ты сам не раб, да еще притащил сюда целую компанию смутьянов. И твой сын вряд ли будет добропорядочным рабом. Я права?

— Да, — шепнул я, вдыхая теплый сливочный запах ее волос.

— Нам придется драться, драться и драться, да? Кто как умеет?

— Да, госпожа сердца моего, — сказал я, прижимая ее к себе. — Да. Драться, кто как сумеет. За нашу свободу — за свободу гранатовой крови. Долго. И жестоко.

— Я поняла, — сказала Яблоня, и ее глаза вспыхнули. — Я все поняла. Одуванчик, оставь нас. Я собираюсь быть особенно нежной с царевичем, дабы у него были силы для грядущих драк.

И коснулась меня наирискованнейшим образом прежде, чем евнух успел до конца закрыть дверь.

Я закрыл за собой дверь и подпер ее спиной. И чуточку так постоял. Подышал поглубже, ага.

Чтобы перестать злиться на нее, хотеть убить его, ненавидеть себя и роптать на Нут. Я уже знал, что сейчас пройдет — кое-какой опыт появился. Пройдет, надо только поглубже подышать и спокойно подумать.

Надо вспомнить, что я ее люблю, и она меня любит, как может. Как царевна вообще может любить евнуха — или даже, кажется, побольше, чем царевна может любить евнуха. И что злиться на нее я совершенно не смею. Вот еще кто-нибудь влепил бы мне по морде, чтобы я не бесился — совсем было бы ладно, ага.

Что еще? Что его я тоже пытаюсь любить. Пытаюсь, пытаюсь, у меня получится, я терпеливый. Он — не такая уж и мразь… Ладно, уймись уже, он — просто удивительно, насколько не мразь. Меня-то он ни разу не пнул, ни словом, ни как иначе. И сейчас — говорил такие вещи, какие евнухам не говорят, вообще-то. Он — мой господин, неплохой, в сущности, господин… надо попробовать его полюбить, хотя бы ради нее.

И себя ненавидеть не за что. Ведь знаю, что от этого только хуже. Вот так поговоришь с собой, помянешь Нут — оно и отпустит. Уже, как будто, и не так тянет забиться куда-нибудь в угол и выть там в голос о жизни своей разнесчастной.

А ведь не такая уж она у меня, тли, разнесчастная.

Ах, мне уши прокололи! Ах, нарядили в женские тряпки, накрасили глаза и пообещали солдат из свиты братьев Ветра! Гаденько похихикали? А что я еще хотел от убогих — они же тут точно в том же положении! Да ладно, не в том же — хуже!

Меня, положим, бывало, лупили до полусмерти. Шакалы хозяев, деревенщина… Но с ними-то, с этими здешними куклами, если спокойно подумать, поступали и покруче — им же не просто так это все в голову ударило! Тюльпан такой расфуфыренный, а усмехался так горько… много ему счастья принесли эти побрякушки? Да эти дворцовые слуги еще понесчастнее, чем я, чем мои знакомцы из деревни. А Изумруд еще взял меня за плечо и подтащил к стене, на которой сушилась кожа какого-то бедолаги — только что носом туда не ткнул. Вот, мол, имей в виду — никто не гарантирован.