Гроза в Безначалье - Генри Олди

Снаружи занимался рассвет.

…Рама уже разворачивал колесницу боком к нему, изготавливаясь к стрельбе, но до начала сражения еще оставалось немного времени, и Грозный успел оглядеться. Хмуро катил свои волны Предвечный Океан, огибая ледовое ристалище, скрылось в дымке Великое Древо, над головой нависли косматые тучи, а дальше, в вышине, виднелась Свастика Локапал и толпы свитских полубогов. Взгляд скользнул по Владыке Индре, который готовился подать сигнал к началу битвы, вдалеке непроницаемой маской застыло лицо Шивы, холодная бирюзовая вспышка опалила регента — и, морщась, Грозный обругал себя за любопытство.

Индра медлил, глаза перестали слезиться, и Гангея узрел обоих Наставников, Словоблуда с Ушанасом, сейчас, как никогда, похожих друг на друга. Оба старца сидели рядом, сварливо переговариваясь и менее всего интересуясь своим бывшим воспитанником. Из-за их спин на Гангею глядела богиня Ганга, и лик матери был именно таким, каким он видел его во сне.

«Откажись…»

«Поздно, мама».

А вот Благих-дарителей нигде видно не было.

В вышине раскатился гром, и в ледяную, плоскую, как стол, поверхность Прародины ударила прямая ослепительно белая молния.

В то же мгновение колесница Рамы ожила, взорвавшись огнем и грохотом почище кастета Громовержца!

Лазурная паутина яростно замерцала, прогнулась под напором целого роя бешеных мух, паук-обжора проворно засновал из угла в угол — и «Грохочущие стрелы» Прадараны расшиблись вдребезги о невидимую стену, прошитую серебряными строчками, осыпавшись наземь дождем искр.

Юный возница невольно вскрикнул, но регент только усмехнулся:

— Правее… Правей бери! А теперь — вперед!

Упряжка взяла с места в карьер, и с пальцев Грозного сорвался веер огненных чакр, способных рассечь на куски целое войско. Но в ответ со стоном расступился обожженный воздух, и стена ревущего пламени двинулась наперерез, поглотив чакры и Раму-соперника. Воздвигнутый щит затрещал под натиском божественного огня, жаркие струйки лавы потекли к обреченной жертве — тщетно! Грозный уже воздел руки к небу, а губы кровавыми сгустками выплюнули нужные слова. На миг он кощунственно ощутил себя Индрой, повелителем ливней и гроз — и лавина воды рухнула с неба, гася злобно шипящее пламя, прибивая его к земле, клубами пара возносясь обратно, навстречу все новым и новым потокам.

А сквозь ливень уже летела гудящим смерчем черная саранча, напоминая собой капли смолы или глаза учителя, злобно впиваясь в тело, колотясь в доспех, заставляя отшатнуться, сбивая дыхание…

И еще: почему-то бесило присутствие богов-зрителей, наслаждавшихся битвой со стороны.

На стадионе Бенареса все было наоборот.

— Проклятие!

Защита опоздала, но возница не оплошал, ловким маневром вывел колесницу из-под обстрела, и черный рой умчался прочь, быстро затерявшись в просторах Безначалья.

Гангею охватил злой азарт. Довольно! Всякому терпению есть предел! Грозный против Рамы и Ублюдка? Что ж, значит, так тому и быть!

Наскоро восстановив полуразрушенный щит, регент дал себе волю. Паутина раскалилась добела, и теперь ее сияние слепило внутренний взор. Паук забегал, засуетился, пожирая муху за мухой, и Грозный провозгласил мантру, которую буквально только что создал из двух более простых.

Ответ не заставил себя ждать!

Содрогнулась ледовая равнина, поплыла, мгновенно становясь зыбкой, из недр Безначалья хлестнули кипящие столбы пара, колесница учителя покачнулась, и Гангея, уже торжествуя победу, послал вслед «Колебателю Тверди» «Пишача-Весельчака» вкупе с «Дремотой Чрева» — твои уроки не прошли даром, учитель!

Он видел, как задергался возница Ублюдок, не в силах сдержать позывы желудка, как неуправляемая колесница начала медленно заваливаться на бок — и тут все скрылось в клубах серного дыма, что вырвались из гигантской полыньи, язвы на теле оледенелых Предвечных вод.

«Все? — растерянно подумал Гангея. — Я победил?»

«А как же, малыш!» — насмешкой громыхнул простор, и объятая пламенем колесница вынеслась из чадного облака, срезая угол ристалища.

Рама правил конями сам, давая Ублюдку время отдышаться.

— И тогда стала дрожать земля вместе с ее горами, лесами и деревьями, — взвился над Безначальем пронзительно-приторный фальцет какого-то гандхарва, который не нашел лучшего момента для панегирика. — И все существа, палимые жаром битвы, пришли в крайнее уныние!..

Небо треснуло, хлестнув осколками на голос, и восторженный певец разом пришел в то самое крайнее уныние вместе с иными существами, и песня оборвалась.

И начался ад. Ярясь, Грозный осыпал учителя тучами стрел и метательных дисков, выли в поднебесье огненные змеи, разевая пасти-геенны, валы ужаса и ледяного холода обрушивались на регента, вокруг с грохотом рвались стальные шары, сознание кипело, грозя сжечь плоть и освободиться из смертного плена, — а Рама все бил и бил, раз за разом прошибая броню, которую воздвиг вокруг своей колесницы Грозный, и в какой-то момент рука Гангеи сама нащупала маленькую безделушку.

Золотую раковинку с жемчужиной внутри.

Явь стала сном. И Долг Кшатрия заговорил, выпуская в мир подарок Благих.

Паук в паутине замер, принюхиваясь к неведомой добыче, и вдруг стал разбухать, словно стремился заполнить собой всю Вселенную. Огненные скрижали проступили на охваченном проказой небосводе, и по мере того, как губы Гангеи шептали тайные слова, океан вздыбился на горизонте и начал расцветать цветком Пралаи, Судного Дня. Стебель его воздвигся клубами всесжигающего пламени, способного расплавить Мироздание, раскрылся наверху жадным ртом, дымным венчиком — и в кипень огневорота полетели люди и нелюди: отрешенно-спокойный Рама вместе с изумленным Ублюдком, отец Шантану, мать-Ганга, Наставники, Восемь Благих и Восемь Локапал, упрямый сотник Кичака, Сатьявати, к которой за миг до смерти вернулась ее былая красота, волосатый староста Юпакша, Черный Островитянин, тайный сын-урод — и дальше, дальше, десятки, сотни, тысячи людей, корчась в огне, тела падали в ненасытную пасть, и этому потоку, казалось, не будет конца…

Долг Кшатрия победно расхохотался — и секундой позже Гангея понял, куда на самом деле исчезают эти люди: их пожирал непомерно раздувшийся паук, паук его гордыни и тщеславия, оплетая паутиной страшный цветок!

— Нет!

Слово, с которого начинается свобода, сорвалось с губ Грозного, прервав зловещую вязь тайной мантры, и Долг Кшатрия захлебнулся хохотом. Стебель Судного Дня дрогнул, надломился, паук злобно зашипел, прижав к земле налитое гноем брюхо, — но отступать и не подумал.

Словно издалека, из другого мира. Грозный ощущал содрогания щита под ударами Рамы — но у него не оставалось времени укреплять броню. Он должен был совладать с чудовищем, которое сам же выпустил на волю.

А потом можно и умереть.

Сейчас перед ним уже не было учителя, богов и брахманов-свидетелей, и не мчалась по Безначалью колесница Рамы-с-Топором. Вокруг сомкнулся иной, его собственный мир, где живых осталось двое: он, Гангея Грозный, и паук-исполин по имени Долг Кшатрия, готовый пожрать всю реальность без остатка! И если он проиграет ЗДЕСЬ, то ТАМ, оставшись внешне прежним, он сам превратится в ненасытного паука, пожирающего одного человека за другим!

ЭТОТ бой он не имел права проиграть.

Паук скачком придвинулся вплотную, зазубрины жвал скрежетнули перед самым лицом Гангеи, регент нашарил на поясе рукоять меча — и внезапно осознал, что до сих пор сжимает в кулаке золотую ракушку.

Избавиться от предательского дара! Немедленно!

Но в следующий миг жвалы мертвой хваткой вцепились в руку, не давая выбросить талисман. Выхватив меч левой, Гангея вслепую нанес удар, хлынула зловонная жижа, грозя затопить с головой, лишить дыхания, — и перед меркнущим взором возникло видение.

Трезубец. И откуда-то из мглы грозно замычал белый бык, поддев тьму на рога.

Три лезвия со скрипом вонзились в тело паука, чудовище задергалось, уменьшаясь на глазах, словно из него выпустили воздух, — и Гангея, выдернув руку из ослабевших жвал, с размаху швырнул талисман в пустоту.

Внутренняя реальность, в которой он пребывал, подернулась зыбью, начала распадаться гнилыми клочьями — и сквозь прорехи на Грозного устремились огненные сполохи «Южных Агнцев». Нападение Рамы просто обязано было увенчаться успехом, но грохот унесся прочь, пожирая сам себя, и вокруг стало оглушающе тихо.

Долг Кшатрия исчез? На время? Навсегда? Осознание реальности накатило слепящей морозной волной, и Гангея понял, что сейчас сделает.

Проигрывать надо достойно.

Лед уходил из-под ног, когда ты, спешившись, шел к своему гуру. Из могучего тела сквозь щели доспеха торчали обломанные древки стрел, предплечье левой руки, вместе с наручем, было рассечено метательным диском, на запястье чернели следы паучьих жвал, кровь струилась по ногам, донимало колотье в обожженном боку, тяжесть век казалась неподъемной, каждый шаг грозил стать последним — но ты, закусив губу, упрямо гнал себя навстречу учителю.