Пастушок - Григорий Александрович Шепелев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вот! – обрадовалась Меланья, пососав палец, – готова ли ты признать, премудрая Василиса Микулишна, что твой гнев на меня неправедным был?
– Готова, – сморщив от боли свой берендейский нос, ответила Василиса Микулишна, – ведь розга смирению учит!
Вольга бесшумно притворил дверь и потащил Ульку дальше по коридору.
– Идём, идём скорее к Евпраксии! Эти здесь без нас разберутся.
– Семь! – в тот же миг раздалось за дверью, – розга от лености избавляет! Восемь! Розга к правдивости приучает!
Евпраксия, между тем, быстро одевалась в маленькой комнатушке, где её заперли. Услыхав во дворе шум драки, она смекнула, что час свободы настал – подоспел Вольга. Но где же он, где? Почему он к ней не идёт, не ломает дверь? И вот, наконец, быстрые шаги! Сразу вслед за тем дубовая дверь страшно содрогнулась и затрещала. Евпраксия не могла представить, как Вольга сможет выломать эту дверь снаружи, если она открывается в коридор? Но в том, что он её выломает, никаких сомнений быть не могло. И он её выломал – так ударил по ней ногой, что она вся треснула пополам. От следующего удара она распалась.
– Вольга! – со слезами счастья заверещала Евпраксия, бросившись на шею богатырю, – Вольга, это ты! Ах, мой ненаглядный!
– Я тоже здесь! – прыгала от радости за спиной богатыря Улька, – моя прекрасная госпожа, мы тебя спасли!
Госпожа, конечно, не преминула расцеловать и её. А потом Вольга, как это обычно бывает в таких историях, подхватил любимую на руки и понёс её прямиком к парадным дверям. Чувствуя немыслимую, ужасающую силищу его рук и запах его молодого тела, Евпраксия расплывалась в такой блаженной улыбке, что семенившая то справа, то слева Улька над ней смеялась.
– Ах, госпожа! – пищала она, – вот визгу-то будет, если сестра твоя длинноносая с нами вдруг невзначай где-нибудь столкнётся! Вот будет буря так буря!
– Буря потом обрушится на тебя, если будешь с нами, – предупредила Евпраксия, – лучше спрячься, моя хорошая! Посиди с девчонками на поварне.
Ульки мгновенно и след простыл.
– А где Зелга? – быстро спросила Евпраксия, вдруг действительно услыхав за углом, к которому приближались, топот Меланьиных пяток и штук шести каблучков.
– Сидит в кабаке да хвастается без меры, – сказал Вольга и сразу остановился, так как Меланья, выскочив, преградила ему дорогу. Глаза белокурой праведницы, которая была ростом чуть-чуть пониже богатыря, смотрели в упор – да так, что будь на месте Вольги Алёша Попович, он бы Евпраксию уронил. За спиной Меланьи смешно кривлялись Настасья и Светозара. Кривлялась и Василиса Микулишна, но не весело. Вся румяная, она вздёргивала губу над ровными зубками и с шипением потирала ладонью мягкое место.
– Сёстры Микулишны! – радостно прокричала Евпраксия, обнимая двумя руками шею Вольги, – Светозара Тукиевна! А что вы здесь делаете, мои драгоценные? Вино пьёте с моей сестрицей?
– Именно так, – буркнула премудрая Василиса. Меланья же, овладев собой, холодно сказала:
– Вольга Всеславьевич, не посмеешь ты её увезти! Сам великий князь велел мне за ней следить до приезда батюшки!
– Значит, дура, не уследила, – бросил Вольга, – а ну-ка, быстро беги, открой нам ворота!
Тон его был таков, что Меланья сделала шаг назад. Но только один. Глаза её сузились.
– Ну, а если не побегу? Что ты со мной сделаешь? Я ведь княжеская племянница!
– Дёрну за нос! Слишком он короток у тебя, паскуда.
Хорошо зная Вольгу, Меланья помчалась к воротам так, что пёс-волкодав, спавший возле них, проснулся от топота и едва успел отскочить. Он хорошо знал, когда просыпаться нужно, а когда – нет. Вольга и Евпраксия, поклонившись остальным девицам, пошли следом. То есть, пошёл, конечно, Вольга – Евпраксия только болтала ножками в воздухе. Сняв с ворот тяжёлый засов, Меланья раскрыла их во всю ширь. А когда Вольга подошёл, она улыбнулась ему.
– Ах, Вольга Всеславьевич! Ты – красавец! Но паразит.
– И ты паразитка, – слюбезничал богатырь, – а более ничего не могу добавить.
И Вольга свистом позвал своего коня. Тот примчался вмиг. Усадив Евпраксию впереди седла, Вольга в него сел, попросив Меланью подержать стремя. Потом он дал коню шпоры. Большой белый жеребец взял с места галопом, И за плечами всадника поднялось голубое корзно. Ещё красивее заструились на ветру волосы Евпраксии – ярко-рыжие, как огонь.
– Куда мы с тобой поедем, красотка? – спросил Вольга, – на кружечный двор, к Ираклию? Или к Хайму? Или на край Земли?
– Нет, – нежно улыбнулась Евпраксия, – отвези меня, дорогой, в Печерскую лавру. А вечером я – твоя!
Глава двадцатая
Оставив Евпраксию у большой горы над Днепром, Вольга поскакал в княжеский дворец, чтобы рассказать Мономаху о своей краткой поездке в Любеч. Гора была знаменита. На ней стоял среди сосен красивый каменный храм с тремя куполами. Внутри горы находились кельи и коридоры монастыря, известного всей Руси. В самой отдалённой, самой глубокой части обители, куда вёл извилистый коридор, были усыпальницы. Там, среди прочих славных людей, покоился родной дядя Яна, Евпраксии и Меланьи – суровый тысяцкий Ян Вышатич, умерший в очень преклонном возрасте.
Солнышко уже грело над самым Киевом. Воздух был неподвижен. В нём ощущалась плотная, влажная духота. Хоть небо жарко сияло от одного края до другого, не было ни малейших сомнений, что ближе к вечеру хлынет ливень с грозой. Подойдя к пещере, Евпраксия объяснила двум чернецам, охранявшим вход, что ей нужно к Нестору. Они знали, кто эта рыжая, и безмолвно посторонились.
Иеромонах Нестор, которому князь доверил запечатлеть всю историю земли Русской от времён Кия, Щека и Хорива, ещё затемно принял гонца из Суздаля. Тот привёз ему летописный свиток, который Нестор давно хотел получить, хоть не был уверен в том, что его следует включать в главный свод. И вот этот свиток был привезён. Иеромонах его просмотрел и отдал своим въедливым помощникам для детального изучения. Вскоре после утренней службы к нему приехал великий князь, притом не один, а с митрополитом и Ратибором. Они хотели узнать, что думает иеромонах о суздальском свитке. Нестор ответил:
– Он вызывает некоторые сомнения, государь. К примеру, в нём говорится, что Святослав в девятьсот шестьдесят девятом году привёл на Дунай триста тысяч воинов и войну Цимисхию проиграл.
– А разве это не так? – прошамкал беззубым ртом святейший митрополит. Он не понимал, почему нельзя с радостью признать победу ромейских войск над язычником? Мономах, которому Святослав доводился никем иным, как прапрадедом, поглядел на митрополита с досадой.
– Во всяком случае, ни о каких трёхстах тысячах воинов даже речи идти не может! У Святослава было их десять тысяч. И после последней битвы под Доростолом Святослав отбыл на Русь с богатой добычей. Значит, война не была
