КОГИз. Записки на полях эпохи - Олег Рябов

В ОРСе повезло: завскладом подсадил его в «запорожец», к какому-то своему приятелю, Генка подремал, очнувшись только в столице, прямо у нужной ему станции метро.

2

В Староконюшенный переулок возле Арбата, где у Генки жил приятель – московский писатель Юра (вот его имя помнил!), Генка добрался чуть ли не в полночь. Жил писатель с женой-ум-ницей и тремя очаровательными дочками. Как их зовут – хоть убей, сейчас никакие женские имена в голову не лезли.

Встретили Генку в Староконюшенном от чистого сердца, радостно: в доме любили гостей, новости и сплетни. И, хотя бутылку коньяку, которая заблудилась в объемистом его портфеле после утренней операции, хозяйка и не одобрила, на стол ее все же выставили к чаю с лимоном, сыром и какими-то копчеными рыбками.

Вот дальше и помнилось почему-то все смутно. Проснулся Генка в соседней с хозяйской квартире, которую он хорошо знал: в ней никто постоянно не жил, и его друзья как-то хитро умудрялись использовать ее для собственных нужд, размещая тут на ночь своих многочисленных приятелей и гостей.

Ночевал он, оказывается, комфортно: на полу, на надувном матрасе, на свежей белоснежной простыне, в трусах и майке, под байковым одеялом. Осмотрелся: за столом сидел и работал, в смысле писал, огромный лохматый мужик. Генка сразу узнал его. Это был единственный стоящий поэт (по мнению Генки) из современных – Глеб Як. Лауреат, орденоносец и вообще народная легенда: ведь не каждого страна начинает петь, забывая про авторство. «Когда фонарики качаются ночные»!

– Сейчас бы тебе фугаску сухаго, ты бы сразу в себя пришел, – не поворачивая головы на Генку, прогудел поэт. – Хочешь, я к Юрке схожу на ту квартиру да попрошу чего-нибудь?

Глеб был в глухой завязке уже несколько лет, но сочувственно относился к собратьям по этой неутолимой страсти. Завязал он после легендарной поездки на Дальний Восток, где сумел сначала утонуть. Его спасла, вытащив за ноги из океана, простая русская женщина Валентина. Вытащила, а потом еще и откачала, уже вусмерть нахлебавшегося.

Потом он умудрился спалить владивостокский телецентр: запнулся за какие-то провода, раскаленные осветительные софиты упали, и весь телецентр, вместе с коврами, занавесками и реквизитом так и полыхнул. Хорошо горело – на всю страну разговоров. Вот такой замечательный человек приветствовал Геннадия с утра в московской квартире.

Шатаясь, пошел Генка в ванную сполоснуться и посмотреть на свою рожу – иначе и не назовешь. Рожа была – не очень, но и не страшная, борода спасала. Вернувшись в комнату, Генка хотел обнять Глеба, но тот отстранился:

– Ну, ты это брось, я не люблю. Да и вонища от тебя, как от козла. Хуже – только духами бабьими. Сейчас пойдем к Валентине, на ту квартиру, она нам чего-нибудь сварганит, да и тебя поправит. И вот еще чего послушай. Вы с Юркой сейчас начнете трепаться про книги, про автографы и про прочую муть. Потом попретесь в ЦДЛ. Так ты мне его не порти. Завтра у нас со Стасом Пожлаковым премьера спектакля в театре оперетты. Запомни: Юрка мне там нужен в форме. Ну, я и тебя, конечно, приглашаю. На вот, выпей кружку холодного чая. Я, когда пишу, холодный чай пью. – Глеб протянул Генке большую кружку с чаем. Генка покорно выхлебал.

– Ты вообще способен чего-нибудь соображать или как? – продолжил Глеб.

– Да, нормально, – прокашлявшись, прохрипел Генка.

– Можешь послушать? Я тут за три дня тетрадку стихов нацарапал, – Глеб похлопал по школьной тетрадке, лежащей перед ним.

– С удовольствием послушаю, – согласился Генка, уже приходя в себя.

Глеб читал минут сорок, довольно монотонно читал. Тетрадка в двадцать четыре страницы была исписана целиком. Потом закрыл ее.

– Ну что?

Генке не хотелось ни врать, ни лебезить.

– Да так себе. Не очень! Не понял я ничего! Вот там, где-то в начале, было про жирафа в городе, который башкой задел провода – ничего! А остальное – на любителя, лабуда!

– Вот и мне кажется, что все это лабуда.

Глеб, пролистав тетрадку, нашел нужную страницу и недолго думая вырвал ее. Потом, свернув вчетверо листок и сунув его в карман, он взял своими железными руками тетрадь и разорвал ее пополам.

– Лабуду к лабудам. Пярду из Пярну!

– Чего-чего? – спросил изумленный Генка.

– Да ехал пять дней назад в купе с одним мужиком. «Как тебя зовут?» – спрашиваю. – «Пярду!» – говорит. – «А откуда ты родом?» – спрашиваю. – «Из Пярну!» – говорит. Ты подумай только: Пярду из Пярну! Ну, пойдем к Валентине с Юркой.

Обедал Генка с Юркой в ЦДЛ. Там встретили Володю Шленского, Егора Жеглова и Ираиду Натехину, стихи которых Генка знал по сборнику «День поэзии». Потом в зале ресторана откуда-то появился земляк – Уваров с большим портфелем, то есть с четырьмя бутылками самогонки. Оказалось, что вечером надо выступать во дворце АЗЛК. Юрка отнекался и побрел к себе в Староконюшенный, а Генка, вот дурак, подписался.

Зал дворца АЗЛК был огромный, на тысячу человек. Со сцены читали стихи, пели песни, потом всем выступавшим раздали гонорары в конвертах. Шленский чуть не подрался с каким-то самодеятельным певцом Никитиным, который то ли с женой, то ли с дочкой поет чужие слова: «Я спросил у ясеня, я спросил у тополя». Было обидно, что тому дали денег больше, чем всем.

Пропивать гонорар поехали в «Россию». И вроде бы все шло классно, весело, хорошо, без приключений. Но так не бывает!

Уже за полночь, после закрытия ресторана, набрав с собой всего вкусного и нужного, решили рвануть в гости к Ираиде Натехиной. Она жила где-то рядом с Останкинской башней.

Только Ирка вышла из такси, остановившегося у ее дома, как вдруг вскрикнула, присела и, показав пальцем на окна, бросилась в подъезд. Жеглов рванул за ней. Уваров с Генкой тупо и пьяно смотрели вверх, пока что-то вдруг не оторвалось от балкона на седьмом этаже и, пролетев и ударившись о бетонный козырек над подъездом, не свалилось почти к их ногам окровавленным мешком.

Всю ночь просидели в милиции. Разбирались.

Погибшая была подругой Ираиды Натехиной. Жила недалеко. Мать пятимесячной девочки. Наверное, хотела разыграть или попугать Ирку: перебралась с лоджии лестничного пролета на натехинский балкон, уцепилась руками за его металлические прутья, а подтянуться не смогла. Хотя, по словам Ирки, ее подруга была спортсменкой – гимнасткой.

Утром водку, взятую из ресторана «Россия» допили, теперь уже с горя.

3

Генка сидел на обрыве Ковалихинского оврага среди зарослей крапивы и репейников. В башке его была какая-то каша, а вокруг – полынь и очень красивая конопля с резными листиками.

Вот откуда они, эти листики, взялись на хохломских плошках Нади Лушиной. Ее мастерская в деревянной избушке с большой русской печкой, в которой сушились расписные чашки, была рядышком, прямо тут, за ковалихинской баней.

Генка сидел на краю оврага, напротив своего дома, но домой идти почему-то не хотелось. За последние два дня, точнее, двое суток, он выпил пятилитровую кастрюлю клюквенного морсу, трехлитровую банку томатного сока и съел четыре банки марийской тушенки, но башка отказывалась правильно работать, да и во всем организме была какая-то неуверенность.

Понедельник: вроде надо идти на работу, но пришлось позвонить, что заболел. Главное в его болезни было то, что он не мог принимать решения: что делать, как делать и в какой последовательности, и зачем. И еще он понимал, что это заболевание у него в голове, у него в мозгах.

Жена с детьми ушла к родителям. Это тоже определенный показатель: женщины всегда оберегают своих детей от контактов с больными. И начальник на работе вполне определенно сказал: «Поболей денек-два!» Конечно, есть радикальный способ – сто пятьдесят! И все пройдет! Точнее – все продолжится. Как в Москве…

События двух последних московских дней Генка не мог восстановить: не мог восстановить их порядок и взаимосвязь. Наверное, это оттого, что день и ночь в его жизненном расписании поменялись.

На премьере в театре оперетты он был. Цветы, которые ему дали, чтобы вручить композитору Пожлакову, он преподнес автору либретто Глебу, а тот, зло ворча, сунул их какой-то интеллигентной старушке, что перед началом спектакля рассаживала зрителей по местам. Из всей оперетты Генке запомнился только один сочный мясистый каламбур: героя по имени Арон Гутман называли «орангутангом».

После спектакля почему-то все решили, что Генку надо женить на какой-то кинозвезде Насте Бертинской. Она только что выгнала, а точнее, развелась со своим очередным мужем, рок-музыкантом Сашей Братским. Причина банальная: тот ложился в ее постель, в ее крахмальные простыни прямо в грязных джинсах и носках. И ботинки разбрасывал где попало. Вообще, трудно представить эту нежную белоснежную Ассоль и рок-музыканта вместе. Хотя предыдущий муж у нее тоже был не подарок: артист-мажор Никита. Здоровенный лось, всегда полупьяный и готовый радоваться чему попало, и Настя – миниатюрная куколка. Рассказывали, что она воткнулась лбом в косяк двери, когда он нечаянно задел ее плечом и попала в больницу, где ей наложили несколько швов. Поэтому – развод!