На рубеже двух столетий. (Воспоминания 1881-1914) - Александр Александрович Кизеветтер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава VI. КАНУН КРИЗИСА
Итак, уже к 1899 г., к концу правления Горемыкина, начавшееся с 1891 г. общественное оживление приняло острую форму политического возбуждения, питаемого все более выяснявшимся сознанием того, что пути правительственной власти и общества расходятся все сильнее. А между тем те ретроградно-воинствующие группы дворянства, влияние которых на правящие круги все укреплялось, были уже недовольны Горемыкиным. Они находили, что Горемыкин хотя и проводит желательный для них политический курс, но делает это вяло, без одушевления, в рутинно-бюрократических формах. Им хотелось красочных манифестаций, победного шума, чтобы всем было ясно, что на их улице настал праздник. Апельсинной коркой для Горемыкина послужил проект введения земства в северо-западных губерниях, вызвавший разные осложнения и споры в правящих кругах. В ноябре 1899 г. Горемыкин был отставлен от поста министра внутренних дел и заменен Сипягиным.
Эта замена носила явно симптоматический характер. Ретроградные группы дворянства обретали в Сипягине в полном смысле слова "своего человека". Если Горемыкин представлял собой типического петербургского бюрократа, то теперь этот канцелярский сухарь был заменен подлинным барином, с размашистыми повадками жизнерадостного жуира и с непреклонной уверенностью в том, что он, как дворянин и барин, принадлежит к той особой расе, которой должны быть открыты все пути к наслаждению радостями бытия. Теперь выполнение ретроградно-дворянской программы должно было принять шумно вызывающий характер праздничного карнавала. Предоставление поместному дворянству привилегированного положения во всех отраслях государственной жизни и подчинение ему, как руководящему классу, всех остальных слоев и групп населения было объявлено теперь исторической особенностью русского национального жизненного строя. Политике контрреформ теперь старались придать характер возвращения к национальным заветам допетровской московской старины.
При этом не очень заботились об исторической точности. Как были бы разочарованы ликующие дворянские круги, доверившие Сипягину отстаивание своих интересов, если бы им удалось познакомиться с картиной подлинного быта служилого дворянства XVII века, прикрепленного безвыходно на всю жизнь к тяжелой государевой службе и беспрестанными походами отрываемого от ведения хозяйства на тех небольших поместьях, которые давались служилым дворянам из государственного земельного фонда не в собственность, а только в условное пользование с очень ограниченными правами распоряжения. Однако эти неприятные исторические справки были отброшены в сторону, а просто-напросто решено было считать, что на Руси якобы искони так повелось, чтобы всем верховодил помещик-барин, а мужики и купчишки кланялись бы этому барину как своему господину, работали бы на него и во всем подчинялись бы его приказаниям. Без дальних справок с исторической наукой этот идеал был признан истинным заветом предков. Либеральные бредни были объявлены наносной из чужих земель проказой, а ретроградная политика — русской старозаветной мудростью. И проведению этой ретроградной политики стали придавать характер какого-то политического маскарада: щеголяли старинным русским костюмом, показным соблюдением старинных домашних обрядов и т. п., - словом, всем тем, для обозначения чего теперь выдумана замысловатая кличка: "бытовое исповедничество". При Сипягине и в придворном быту вошли в моду археологические маскарады. Государь появлялся на них в костюме царя Алексея Михайловича, царская семья, великие князья, придворные чины — в костюмах XVII столетия, а сам Сипягин выступал в виде "ближнего боярина".
Наряду с этой невинной забавой давался энергичный дальнейших ход правительственным мероприятиям, направленным на всяческое ограничение всесословной общественности и на дальнейшее развитие дворянских сословных преимуществ.
Новые удары обрушились тогда на земские учреждения. Опять пошли внезапные набега на компетенцию земства, от которого стремились отрезать существеннейшие ее отрасли. Вновь выдвинут был вопрос об изъятии из компетенции земства продовольственного дела. 12 июня 1900 г. министру внутренних дел было поручено разработать и внести в Государственный совет проект общего продовольственного устава, а впредь до издания такого устава вводились в действие временные правила, и этими правилами продовольственное дело — наблюдение за засыпкой хлеба в общественные магазины, за пополнением продовольственных капиталов, за выдачею в неурожайные годы ссуд на обсеменение нолей и на продовольствие населения — было взято от земства и передано в руки администрации. Выработка плана продовольственной помощи при недороде возложена на уездные съезды, в составе которых представители земства составляли незначительное меньшинство. Распределение ссуд и пособий также было взято от земства.
Однако лишь только во многих местностях обнаружились признаки неурожая, министерству пришлось бить отбой, и Сипягин разослал циркуляр, коим предписывалось, чтобы в неурожайных местностях продовольственное дело ведалось по-прежнему земскими управами, якобы на том основании, что земские управы начали это дело еще до издания правил 12 июня 1900 г. К осени 1901 г. обозначилось столь критическое положение сельского населения ввиду обширного недорода, что правительство почувствовало себя беспомощным без содействия общественных сил, и 17 августа Сипягин опять разослал циркуляр, в котором предписывал губернаторам немедленно созвать экстренные губернские и уездные земские собрания для обсуждения плана продовольственной кампании и для призыва земства к участию в борьбе с последствиями неурожая, причем в циркуляре этом прямо было высказано знаменательное признание, что правила 12 июня 1900 г. подходящи "только в мирное в продовольственном отношении время, но не в годины серьезных бедствий". Не было ли это лучшим доказательством того, что стремление урезать деятельность земства вообще противоречило народным и государственным нуждам? Однако такого вывода правящая власть сделать никак не хотела и, в критические моменты хватаясь за содействие земства, затем опять возвращалась к своему утопическому идеалу бюрократического всевластия и к гонению на общественную самодеятельность.
В начале 1901 г. была сделана попытка занести руку над правами земства и в другой чрезвычайно важной области земской деятельности: Министерство народного просвещения выработало "проект наказа училищным советам". По смыслу этого проект, земство почти совершенно отстранялось от руководительства начальным народным образованием, по отношению к которому вся распорядительная власть передавалась правительственным директорам и инспекторам народных училищ[13]. Эта мера до такой степени не согласовалась с жизненными потребностями, что вызвала самый резкий отпор даже в наиболее "благонамеренной" части общества, и правительству пришлось от нее отступиться.
Зато земскому делу был нанесен тяжелый удар законом "О предельности земского обложения". Согласно этому закону, земские собрания могли впредь повышать земский сбор с недвижимых имуществ без предварительного утверждения администрации не более как на 3 % в год. При всяком увеличении свыше этой нормы требовалось согласие губернатора, а в случаях возражений с его стороны, —
