Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев - Райан Корнелиус

Решительная мать-настоятельница надеялась, что битва будет недолгой. Всего несколько дней назад сбитый самолет союзников упал в ее сад, пробив крышу монастыря. Опасность подобралась слишком близко. Давно пора закончиться этой глупой и ужасной войне. А пока матери-настоятельнице надо было заботиться о двухстах душах: 107 новорожденных (из которых 91 был незаконнорожденным), 32 матерях и 60 монахинях и послушницах).

Хотя у сестер было вполне достаточно работы, мать-настоятельница поручила им еще больше. С помощью сторожа несколько монахинь рисовали белой краской огромные круги с яркими красными крестами на стенах здания и на новой крыше из толя, перекрывавшей весь второй этаж (третий этаж исчез вместе со старой крышей).

Реалистичная мать-настоятельница поручила санитаркам переоборудовать столовую и комнаты отдыха в пункты первой медицинской помощи. Столовая медсестер, ставшая часовней, день и ночь освещалась свечами; подвал теперь был разделен на детские комнаты и крохотные кельи. Мать-настоятельница даже приказала заложить кирпичом и зацементировать здесь все окна и еще завалить их снаружи мешками с песком. Как обычно, она была ко всему готова. Только к одному она просто не знала, как подготовиться: она всецело разделяла тревогу их духовника и наставника, отца Бернарда Хаппиха: женщины могут быть изнасилованы оккупационными войсками. Отец Хаппих собирался поговорить об этом с сестрами 23 апреля. Сейчас, в свете сведений, полученных от друзей-журналистов, мать-настоятельница Кунегундес надеялась, что он успеет это сделать. Ей казалось, что русские могут войти в город в любой момент.

В ожидании новостей берлинцы маскировали свою тревогу черным юмором. В городе появилось новое приветствие. Совершенно незнакомые люди пожимали друг другу руки и подбадривали: «Bleib übrig» — «Желаю выжить». Многие берлинцы пародировали радиообращение Геббельса десятидневной давности. Настоятельно убеждая, что судьба Германии внезапно переменится, он произнес: «Фюрер знает точный час перемены. Судьба послала нам этого человека, чтобы мы в это время величайшего внешнего и внутреннего стресса стали свидетелями чуда». Теперь эти слова повторялись повсюду, обычно с насмешливой имитацией гипнотизирующего стиля министра пропаганды. В обиход вошла еще одна поговорка. «Нам вовсе не о чем беспокоиться, — торжественно уверяли люди друг друга. — Gröfaz спасет нас».

Gröfaz — давнее прозвище, которым берлинцы наградили Гитлера; аббревиатура от «Grösster feldherr aller Zeiten» — величайший генерал всех времен.

Даже под угрозой обстрела русской артиллерией подавляющее большинство берлинских промышленных концернов продолжало производить продукцию. Снаряды и патроны отправлялись на фронт прямо с заводов в Шпандау. Электрооборудование производилось на заводе Сименса в Сименсштадте; огромное количество шарикоподшипников и металлорежущих станков выпускали заводы в Мариенфельде, Вейсензе и Эркнере; орудийные стволы и лафеты создавались на заводе «Рейнметалл-Борзиг» в Тегеле; танки, грузовики и самоходные орудия с грохотом скатывались с конвейеров Алкетта в Рулебене; а танки, отремонтированные на заводе Круппа и Друкенмюллера в Темпельхофе, рабочие отправляли прямо в войска. Время поджимало настолько, что руководство даже предлагало иностранным рабочим — по желанию — переправлять танки на фронт. Французский рабочий Жак Делоне отказался наотрез. «Ты поступил очень мудро, — сказал ему водитель танка, вернувшийся на завод во второй половине дня. — Знаешь, куда мы пригнали те танки? Прямо на передовую».

Продолжали функционировать не только заводы, но и предприятия сферы обслуживания, и коммунальные предприятия. На главной метеостанции в Потсдаме метеорологи выполняли рутинные наблюдения: в полдень температура была 65 градусов по Фаренгейту, а к полуночи, как и ожидалось, упала до 40 градусов. Небо было чистым, лишь с редкими облаками, дул слабый юго-западный ветер, который к вечеру сменится на юго-восточный. Перемену погоды предсказывали на семнадцатое — низкая облачность, вероятны грозы.

Отчасти потому, что погода стояла прекрасная, улицы были полны народа. Домохозяйки не знали, что принесет будущее, и закупали все, что могли найти.

Каждая лавка могла похвастаться собственной длинной очередью. В Кепенике Роберт и Ханна Шульце три часа простояли за хлебом. Кто знает, когда доведется в следующий раз купить хлеб? Как тысячи берлинцев, чета Шульце пыталась найти способ позабыть о тревогах. В этот день, бросив вызов капризному общественному транспорту, они шесть раз пересаживались с автобусов на трамваи, чтобы добраться в Шарлоттенбург — в кинотеатр. Это было их третье за неделю подобное приключение.

В разных районах они смотрели фильм «Человек, похожий на Максимилиана»; «Ангел с лирой» и «Большой номер». «Большой номер» был фильмом о цирке, и Роберту он понравился больше всех остальных на этой неделе.

Французский военнопленный Раймон Легатьер решил, что в неразберихе, царившей в военном штабе на Бендлер-штрассе, его отсутствия никто не заметит, и потихоньку взял выходной на вторую половину дня. В эти дни охранникам, похоже, было не до заключенных. Легатьеру удалось достать билет в кинотеатр около Потсдамер-плац, предназначенный для немецких солдат. Сейчас он расслабленно сидел в темноте, а на экране разворачивалось действие картины, созданной по заказу министерства пропаганды Геббельса. Это был цветной исторический фильм под названием «Кольберг», рассказывавший о героической обороне померанского города графом фон Гнейзенау во время наполеоновских войн. Легатьера заворожил не столько фильм, сколько поведение окружавших его солдат. Они были в полном плену иллюзий. Кричали «Ура!», аплодировали, окликали друг друга, словно перенеслись в сагу об одной из легендарных военных личностей Германии. Легатьеру пришло в голову, что очень скоро этим солдатам представится шанс самим стать героями.

Сигнал был дан без предупреждения. В своем кабинете в филармонии, комплексе зданий, где размещались концертные залы и репетиционные студии Берлинского филармонического оркестра, доктор Герхарт фон Вестерман, администратор оркестра, получил весточку от рейхсминистра Альберта Шпеера: сегодня вечером Филармонический сыграет свой последний концерт.

Фон Вестерман давно знал, что сигнал поступит неожиданно и всего за несколько часов до концерта. Согласно инструкциям Шпеера, все музыканты, покидавшие Берлин, должны сделать это сразу же после концерта. Их путешествие закончится в районе Кульмбах — Байройт приблизительно в 240 милях юго-западнее Берлина — как раз там, куда Шпеер уже отослал большую часть бесценных музыкальных инструментов оркестра.

Как сообщил рейхсминистр, американцы займут район Байройта буквально через несколько часов после прибытия туда оркестра.

Оставалось всего лишь одно осложнение. По первоначальному плану Шпеера удрать должен был весь Филармонический оркестр, но этот план сорвался. Первоначально, опасаясь, что о плане может разнюхать Геббельс, фон Вестерман сообщил о нем только самым доверенным оркестрантам. К его изумлению, подавляющее большинство — из-за семьи, сентиментальных или других уз, связывающих их с городом, уезжать отказались. Когда план поставили на голосование, его отклонили. Герхарда Ташнера, скрипача-виртуоза и первого скрипача оркестра, попросили проинформировать Шпеера. Рейхсминистр отнесся к этой новости философски, но предложение оставил в силе: его личный автомобиль с шофером будет ждать в финальную ночь тех, кто захочет уехать. Определенно покидали город Ташнер с женой и двумя детьми и дочь музыканта Георга Дибурца. Больше никто. Даже фон Вестерман, приняв во внимание результаты голосования, решил, что должен остаться.

Однако сомневающихся тоже должны были предупредить. Им оставляли возможность передумать и использовать последний шанс. Итак, когда до вечернего представления оставалось едва ли три часа, фон Вестерману пришлось пересмотреть программу.

Назначать репетицию было поздно, и музыкантов, не подозревающих о плане эвакуации, изменения безусловно удивят. Однако и для осведомленных, и для неосведомленных музыка, выбранная Шпеером как сигнал к последнему концерту, несомненно будет иметь трогательный и мрачный смысл. Партитура, которую фон Вестерман приказал поставить на пюпитры музыкантов, называлась «Die Götterdämmerung» — трагическая музыка Вагнера — «Гибель богов».

Всем берлинцам уже стало ясно, что «крепость Берлин» — просто миф; даже самые плохо информированные видели, как отвратительно подготовлен город к надвигающемуся штурму. Главные дороги и шоссе все еще были открыты. Слишком мало было видно пушек и бронетехники, а кроме пожилых фольксштурмовцев в форме или просто с повязками на рукавах курток, в городе практически не было войск.