Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев - Райан Корнелиус

Конечно, попадались контрольно-пропускные пункты и заграждения. В переулках, дворах, вокруг правительственных зданий и в парках были свалены большие кучи фортификационных материалов: мотки колючей проволоки, множество стальных противотанковых «ежей», старые грузовики и трамваи, набитые камнями. Ими должны были перегородить магистрали, когда начнется штурм города. Но остановят ли подобные баррикады русских? «Остановят. На целых два часа пятнадцать минут, — шутили берлинцы. — Два часа красные будут хохотать до упаду, а за пятнадцать минут разнесут баррикады». Линии обороны — траншеи, противотанковые рвы, баррикады и артиллерийские позиции — проходили лишь на окраинах, но даже они, как ясно видели берлинцы, были далеки от завершения.

Один человек, выехавший в тот день из города, назвал укрепления «крайне бесполезными и смехотворными!». Это был эксперт по фортификациям, генерал Макс Пемзель, выполнявший в день «Д» обязанности начальника штаба 7-й армии, защищавшей Нормандию. Поскольку его армия не смогла остановить вторжение, Пемзель вместе с другими офицерами армии с тех пор был у Гитлера в немилости. Его отправили командовать ничем не прославившейся дивизией, сражавшейся на севере.

2 апреля изумленный Пемзель получил приказ генерала Йодля вылететь в Берлин.

Плохая погода повсюду задерживала самолеты, и генерал прилетел в столицу лишь 12 апреля. Йодль упрекнул его за опоздание: «Знаете, Пемзель, вас собирались назначить командующим обороной Берлина, но вы прибыли слишком поздно». Впоследствии Пемзель скажет, что в тот момент «огромный камень упал с его сердца».

Сейчас, вместо командования Берлинским гарнизоном, Пемзель спешил на Итальянский фронт: Йодль назначил его начальником штаба к маршалу итальянской армии Родольфо Грациани. Все происходящее казалось Пемзелю ирреальным. Он сомневался в том, что армия Грациани до сих пор существует; тем не менее Йодль так тщательно инструктировал его, словно война шла блестяще и должна была продолжаться еще много лет. «Ваша работа, — предупреждал Йодль, — будет очень сложной, поскольку она требует не только военных знаний, но и дипломатического искусства». Хотя Йодль явно витал в облаках, Пемзель с радостью ехал в Италию. По дороге он проедет через Баварию и впервые за два года увидится с женой и родственниками, а когда он доберется до Италии, война уже закончится. Покидая Берлин, Пемзель чувствовал, что судьба и погода необычайно добры к нему.

Он прекрасно понимал: город защитить невозможно. Проезжая мимо противотанковых заграждений из стволов деревьев, стальных шипов и бетонных блоков в форме конусов, он лишь покачал головой. Чуть дальше пожилые фольксштурмовцы вяло копали траншеи. «Я благодарил Бога за то, что он пронес мимо меня чашу сию», — вспоминал впоследствии Пемзель.

В своем штабе на Гогенцоллерндам командующий обороной города генерал Рейман стоял перед огромной настенной картой Берлина, смотрел на линии, обозначающие оборонительные укрепления, и задавал себе вопрос: «Что же, бога ради, мне делать?»

В последние три дня Рейман почти не спал и едва держался на ногах. С самого утра он без конца разговаривал по телефону, присутствовал на совещаниях, инспектировал оборонительные сооружения и издавал приказы — большинство из них, как он втайне полагал, вряд ли успеют исполнить до того, как русские войдут в город.

Утром Геббельс, гаулейтер и самозваный защитник Берлина, проводил свой еженедельный «военный совет». Днем Рейман, которому эти совещания казались чуть ли не фарсом, поведал начальнику своего штаба полковнику Рефьёру, что Геббельс не сказал ничего нового: «если битва за Берлин скоро начнется, в вашем распоряжении будут все виды танков и полевых орудий разных калибров, несколько тысяч легких и тяжелых пулеметов и несколько сотен минометов плюс огромное количество соответствующих боеприпасов». «Послушать Геббельса, так мы получим все, что захотим… если Берлин будет окружен», — возмущался Рейман. Затем Геббельс вдруг сменил тему разговора: «Где вы намереваетесь разместить ваш штаб, когда начнется битва за Берлин?» Сам Геббельс планировал переехать в бункер зоопарка и предложил Рейману руководить войсками оттуда же. Рейман сразу же понял, что гаулейтер задумал держать Реймана и оборону Берлина в своих руках, и как можно тактичнее отклонил предложение: «Я хотел бы воздержаться, поскольку шальной снаряд может одним махом лишить город и политического, и военного руководства». Геббельс не стал настаивать, но Рейман заметил появившуюся в его отношении холодность. Гаулейтер прекрасно знал, что практически невозможно разрушить огромный бункер зоопарка даже десятком больших бомб.

Рейман понимал: рейхсминистр не забудет того, что его приглашение отвергли, однако в этот момент его больше занимала другая, почти безнадежная задача, и Геббельс — последний человек, которого он хотел видеть рядом, пока пытался подготовить город к обороне. Рейман не верил ни заявлениям, ни обещаниям гаулейтера. Всего несколько дней назад, обсуждая вопросы снабжения, Геббельс заявил, что защитники Берлина получат «по меньшей мере сотню танков». Рейман попросил список обещанных поставок, и когда наконец получил его, то сотня танков оказалась «двадцатью пятью собранными и семьюдесятью пятью находящимися в стадии сборки». Да и сколько бы их ни было, Рейман знал, что не увидит ни одного. Одерский фронт получал столь необходимую технику в первую очередь. По мнению Реймана, лишь один член кабинета действительно понимал, что ждет столицу, — рейхсминистр Альберт Шпеер, но даже он представлял себе далеко не все.

Сразу после военного совета у гаулейтера Рейману приказали явиться к Шпееру. В бывшем французском посольстве на Паризерплац, где теперь располагалось министерство вооружений и военного производства, бушевал обычно спокойный Шпеер. Указав на магистраль, пересекавшую всю карту города, Шпеер спросил Реймана, что он «задумал на оси восток — запад». Рейман с изумлением воззрился на рейхсминистра.

— Я строю взлетно-посадочную полосу между Бранденбургскими воротами и колонной

Победы, а в чем дело?

— В чем дело? — взорвался Шпеер. — В чем дело? Вы сносите фонарные столбы — вот в чем дело! А вы не смеете это делать!

До этого момента Рейман думал, что Шпеер полностью осведомлен о плане. В сражениях за Бреслау и Кенигсберг русские почти сразу же захватили аэропорты на окраинах, и, чтобы не допустить подобной ситуации в Берлине, решили построить взлетно-посадочную полосу почти в центре правительственного района вдоль оси восток — запад, проходящей через Тиргартен. «По этой причине, — вспоминал впоследствии Рейман, — по согласованию с люфтваффе, место для взлетно-посадочной полосы было выбрано между Бранденбургскими воротами и колонной Победы.

Требовалось снести бронзовые фонарные столбы и деревья на 30 метров с каждой стороны. Когда я упомянул об этом плане Гитлеру, он сказал, что против столбов не возражает, но деревья должны остаться. Я изо всех сил старался переубедить его, однако он и слушать не хотел о вырубке деревьев. Даже когда я объяснил, что, если не вырубить деревья, полосой смогут пользоваться только маленькие самолеты, Гитлер не изменил своего решения. Каковы были его мотивы, я не знаю, но вырубка нескольких деревьев вряд ли на той стадии могла принести большой ущерб красоте города». И вот теперь Шпеер возражал против сноса фонарных столбов.

Рейман объяснил Шпееру ситуацию, в заключение отметил, что имеет разрешение фюрера на снос столбов, но это не произвело на рейхсминистра никакого впечатления.

— Нельзя сносить фонарные столбы, — настаивал он. — Я возражаю. Вы, кажется, не сознаете, что я отвечаю за восстановление Берлина.

Тщетно Рейман пытался переубедить Шпеера, тщетно доказывал необходимость взлетно-посадочной полосы именно в этом районе. Рейхсминистр его не слушал. Как вспоминал Рейман, «разговор закончился тем, что Шпеер выразил намерение обсудить этот вопрос с фюрером. А тем временем фонарные столбы остались на месте, и работа над взлетно-посадочной полосой приостановилась… хотя русские упорно приближались к нам». Перед самым концом встречи Шпеер заговорил о берлинских мостах. И снова он заспорил с Рейманом, как накануне с Хейнрици в штабе. Шпеер доказывал, что нельзя разрушать мосты, потому что через многие из них проходят водяные, газовые трубы и электромагистрали, и «разрушение этих жизненно важных коммуникаций парализует крупные районы города и еще больше затруднит задачу восстановления».

Шпеер настаивал на том, чтобы все это спасти, однако в упрямстве Рейман ему не уступал. Если не будут получены контрприказы Гитлера, он выполнит инструкции и взорвет оставшиеся мосты. Ему это нравилось не более, чем Шпееру, но он не собирался спасать мосты, рискуя собственной жизнью и карьерой. После беседы со Шпеером Рейман заскочил в один из оборонных секторов на окраине Берлина. Каждая из подобных инспекций лишь усиливала его убежденность в том, что укрепления Берлина — иллюзия. В годы триумфа надменные нацисты и представить себе не могли, что наступит день, когда придется оборонять столицу. Они строили фортификации повсюду: «линию Густава» в Италии, «Атлантический вал» вдоль европейского побережья, «линию Зигфрида» на западных границах Германии, но ни одной траншеи вокруг Берлина. Даже когда бесчисленные войска русских прокатились по Восточной Европе и вторглись в фатерланд, ни Гитлер, ни его военные советники не подумали укрепить город.