Семья Зитаров, том 1 - Вилис Тенисович Лацис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— За что это у тебя? — поинтересовался Янка.
— Да так… кое за что. Потом расскажу, а пока закусим.
Нечего делать, пришлось Янке попробовать принесенные им бисквиты и шоколад. Это было очень вкусно, и Карл, заметив это, усиленно угощал, радуясь его аппетиту. В общем, получилось, что Янка угостил себя предназначенными для брата лакомствами. Он сообразил все это значительно позже, и ему стало стыдно, а пока некогда было думать, уж очень бисквиты пришлись ему по вкусу, а рассказы брата о военной жизни оказались настолько интересными, что, слушая их, можно было забыть обо всем на свете. Карл умышленно ничего не приукрашивал, чтобы вновь не пробудить в Янке тоску по военной жизни. Он рассказывал о том, как стрелки мокнут в болотистых окопах, как кусают их насекомые, как случается, что несколько дней подряд приходится сидеть без еды, о трудных переходах с полной выкладкой на спине и бессонных ночах. Жизнь солдата — нелегкая жизнь, она никого не балует, и ежеминутно тебя подстерегает смерть.
— А как на Острове смерти? — спросил Янка.
Карл нарисовал ему такие картины, от которых мурашки забегали по телу: люди с оторванными головами, вырванными боками, из которых вываливаются наружу внутренности, юноши с изуродованными лицами, без носа и рта; люди, легкие которых отравлены ядовитыми газами, извиваются в страшных судорогах с кровавой пеной на губах, их мучения может облегчить лишь смерть. Вороны и крысы терзают убитых, тела которых не успели похоронить. Даже живые пропахли трупами, люди живут в полубредовом состоянии. Постепенно они привыкают к опасности, потому что нет смысла бояться, если знаешь, что от нее нельзя избавиться.
— Но ты дома обо всем этом не рассказывай, — предупредил Карл. — Ведь я рассказал тебе правду, чтобы ты знал, какова война.
— А как ты сам переносишь все ужасы? — спросил Янка.
— Я себе все представлял несколько иначе. Но когда оказалось, что это не так, пришлось привыкать. Только привыкать нелегко, ох, нелегко! И я не желаю тебе испытать такое. Не стоит, Янка… Право, не стоит… Ну, а теперь рассказывай, что дома делается. Все там по-старому?
Янка сообщил обо всех домашних, кто чем занимается, какие он получил в школе отметки, и все, что его просили передать Карлу.
— Валтеры еще живут у нас? — спросил Карл, делая вид, что возится с больной ногой. — Все по-прежнему? Черт, что там с этим бинтом? Проклятый… А Сармите?.. Все так же работает на строительстве дороги? Придется позвать сестру, чтобы перевязала, — Карл повернул к брату покрасневшее лицо.
— Сармите?.. — Янка опять вспомнил про букет и, наконец, собрался с духом: — Сармите послала тебе это и велела передать привет.
— Да? Спасибо, — Карл нюхал цветы, стараясь скрыть улыбку, но глаза его весело сияли и дыхание стало неровным. — Передавай ей привет от меня.
— Хорошо, передам.
— Как она поживает, как ее заработки?
— Она работает на лошади.
— Вон что. А Эрнест… все так же целыми днями на море? Не завел себе невесту? Он же теперь взрослый парень.
— Как будто нет, я ничего такого не замечал.
— Так, так… Надо будет попросить, чтобы принесли свежей воды, а то цветочки завянут.
«Как хорошо я это придумал…» — решил Янка, видя радость брата, которую тот пытался скрыть. И хотя эта радость была результатом заблуждения, а волнение вызвано ложью, сердце Янки оставалось спокойным: Карл никогда не узнает, как это произошло.
Этим надеждам тут же пришел конец.
— Знаешь что, я напишу ей письмо, а ты передашь, — сказал Карл. — Я служил в одном батальоне с Ансисом, и он просил меня сообщить об этом сестре при встрече.
«Вот так влип!.. — забеспокоился Янка, когда брат достал блокнот. — Напишет ей про цветы, и все обнаружится. Что Сармите подумает? Придется ей все рассказать».
Пробыв еще около часа, Янка ушел, чтобы с последним пароходиком добраться до Милгрависа, а утром отправиться домой.
На обратном пути не оказалось ни одной попутной подводы, и Янка, валясь с ног от усталости, лишь к вечеру третьего дня добрался домой. Когда, наконец, домашним все подробно было рассказано и прекратился нескончаемый поток вопросов матери, Янка вышел во двор и до тех пор вертелся там, пока не дождался Сармите.
— Я был в Риге у брата, — сообщил он ей. — Он лежит раненый в госпитале.
— Я знаю. Но почему ты не сказал мне, что идешь в Ригу?
— Да так…
— Я бы ему привет послала…
Янка чуть не рассмеялся от удовольствия.
— Я это сделал и без твоей просьбы. Ты не сердишься?
— Нет. Почему же? Но ты мог мне сказать об этом раньше.
— Не удалось. И вот еще что… только не вздумай рассердиться: я снес Карлу цветы.
— На так что же? — засмеялась Сармите. — Почему бы тебе не снести? Какой ты чудак!
— Да, но я сказал, что их прислала ты, потому что ему приятнее получить их от тебя.
— Ах, вот ты какой? — Сармите, густо покраснев, погрозила Янке пальцем. — Погоди, я расскажу ему…
— Ради бога не делай этого. Если ты мне это обещаешь, я тебе что-то дам, — Янка показал письмо.
Сармите покраснела еще больше.
— А если это письмо опять дело твоих рук? — смеялась она.
— Честное слово, от него.
— Тебе теперь нельзя верить.
— Но я же тебе говорю. Да и потом, разве это мой почерк?
Добившись от Сармите обещания, что она будет молчать, Янка отдал ей письмо и убежал. Наконец-то все устроено, и маленький дипломат мог спокойно растянуться в кровати после тяжелых трудов.
«Все будет хорошо, — думал он, — я поступил правильно. Ведь я понимаю, что у них на уме. Они еще когда-нибудь поблагодарят меня…»
3
После шести недель, проведенных в госпитале, бедро Карла Зитара зажило. Прошел почти целый год, как он не видался с родными, трудный год солдата, проведенный в ученье и боях. Поэтому легко понять радость Карла, когда главный врач госпиталя предложил ему пойти в двухнедельный отпуск. Батальон стоял еще на Острове смерти, но, по слухам, скоро должен был отправиться на отдых вместе с другими латышскими батальонами, которые собирались переформировать в полки.
Кое-как, то с воинскими обозами, то на крестьянских подводах, а иногда и
