Если нам судьба... - Лилия Лукина

Матвеев смотрел на Власова-старшего большими, округлившимися от удивления глазами и потрясенно молчал, не в силах выговорить ни слова. Андрей, впервые видевший отца таким, тоже ничего в происходящем не понимал. Он только с ужасом ждал, что скажет Артамон Михайлович, когда ему надоест эта фамильярность.

А Егор Карпович тем временем достал из-под воротника гимнастерки иголку с ниткой и, глядя на Матвеева, сказал, подсмеиваясь над самим собой:

— Не удивляйтесь. Право же, одичали мы, совсем одичали.

Он почти до конца воткнул иголку в неприметное, едва различимое отверстие на одной из серебряных пластин, и тут же большой медальон, украшавший затыльник ружья и казавшийся навечно прикрепленным к прикладу, отскочил в сторону, откинувшись на крохотных петельках, и под ним оказалось небольшое углубление. Егор Карпович наклонил ружье, и в руку ему выкатилось что-то, завернутое в истлевшую от времени материю.

— Ну, вот, и в вашем, оказывается, тайничок был, — сказал он и протянул Артамону Михайловичу открытую ладонь. — Посмотрите, что ваш предок здесь хранил.

Матвеев совершенно машинально взял это что-то, но материя расползлась под его пальцами, и на стол, звякнув, упало мужское кольцо — черная печатка из простого металла с очень причудливым выпуклым узором серебристого цвета. Артамон Михайлович потрясенно смотрел на нее, губы его задрожали, по виску потекла тонкая струйка пота, казалось, он вот-вот потеряет сознание. Чудовищным усилием воли он сохранил самообладание, взял дрожащими руками кольцо, погладил его и очень аккуратно надел на безымянный палец левой руки.

В это время раздался осторожный стук в дверь, и в ответ на произнесенное Матвеевым нетвердым голосом «Войдите» в кабинет вошел высокий стройный голубоглазый блондин в выгоревшей на солнце солдатской гимнастерке.

— Мой Бог! — увидев его, изумился Артамон Михайлович. — Дорогой, как вы сюда попали? И в таком виде? Вы же при штабе оставались, когда меня в госпиталь увезли?

— А это, Артамон Михайлович, мой младший сын, Владимир, — совершенно спокойно сказал Егор Карпович, и только где-то в глубине его голубых глаз затаилась усмешка.

— Я ничего не понимаю, — Матвеев в полной растерянности сел около стола и обхватил голову руками. — Что вообще происходит в моем доме? — и он с надеждой посмотрел на своего верного денщика. — Андрей, может быть, ты мне объяснишь? Кто эти люди?

— Артамон Михайлович, — не менее растерянно начал было Андрей. — Да я же вам еще вчера говорил…

В этот момент в кабинет без стука вошла Мария Сергеевна.

— Том, я хотела у тебя спросить…

Но тут она заметила стоящего около двери Владимира, и на лице у нее появилось выражение некоторого замешательства. Она смотрела на него, не отрываясь, зажмурилась и снова посмотрела. Потом она перевела глаза на остальных и встретилась взглядом с Егором Карповичем, который при виде ее просто окаменел и испытывал очевидное желание не то что спрятаться куда-нибудь, а просто провалиться под землю.

— Жорж… — только и смогла сказать она, страшно побледнев, и стала тихо сползать по стене, на которую оперлась, когда увидела Владимира.

— Мари, — бросился к ней Егор Карпович, подхватывая на руки и перенося на низкий диванчик около окна. — Андрей, воды, скорее воды! — он растирал ее руки, согревая их своим дыханием и целуя их. — Мари, ты слышишь меня? Мари, я умоляю тебя, очнись!

Веки Марии Сергеевны затрепетали, она приоткрыла глаза и еле слышно прошептала:

— Жорж, ты жив… — и снова лишилась чувств.

Андрей и его отец перенесли Марию Сергеевну в ее

комнату, оставив на попечение Елизаветы Александровны и Глафиры, и вернулись к Матвееву в кабинет. Он встретил их стоя.

— Георгий Карлович, граф Остерман, я рад Приветствовать в своем доме вас и ваших сыновей. К сожалению, обстоятельства таковы, что мое гостеприимство резко ограничено моими же возможностями, но весь дом в вашем распоряжении, чувствуйте себя здесь совершенно свободно.

— Нет, ваше сиятельство, нет больше графа Жоржа Остермана. Когда я понял, что натворил, то, не желая брать на душу грех самоубийства, ушел искать смерти в тайгу. И спасли там уже не меня, а совсем другого человека, — печально, но твердо сказал отец Андрея. — Перед вами простой мужик Егор Карпович Власов. Вот в этом качестве и прошу вас меня воспринимать. И прошу вас великодушно простить меня за глупое, непозволительное панибратство.

— Граф… — пытался остановить его Матвеев.

— Нет, — прервал Артамона Михайловича Власов-отец. — Подождите, дайте мне сказать. Но даже нынешнее мое положение не способно искупить те ужасные несчастья и переживания, которые я доставил Марии Сергеевне и всем моим родным, поддавшись безумству, забыв свой долг перед семьей, поправ честь своих предков, — подумав, он добавил: — Я могу допустить, что Мария Сергеевна, женщина необыкновенной доброты и благородства, способна простить меня, но сам я себя простить не смогу никогда. И единственное мое желание — всячески поспособствовать тому, чтобы она и все дорогие для нее люди оказались в безопасности, избегли той участи, которая, как я слышал, постигла в этих краях уже очень многих. Поэтому прошу и настаиваю, располагайте мной и моими сыновьями так, как вы сочтете нужным.

Матвеев отрицательно покачал головой:

— Нет, граф, все в этом мире предопределено. Значит, все так и должно было случиться, как случилось. Иначе не появилась бы на свет Лизонька, а у вас не было бы Андрея. Кто бы тогда родил мне сына? Кто бы мне жизнь спас? Разве не счастливый случай свел всех нас вместе, здесь, в Сосенках? Разве мы не найдем выход из положения? И я верю, что если нам судьба, то все у нас будет хорошо. А пока я очень просил бы всех вас звать меня просто по имени и на «ты». Мы здесь все равны.

— Ну, что ж, Артамон, пусть будет так, как ты решил, — после заметно нелегкой внутренней борьбы и сомнений сказал Жорж, в очень недавнем прошлом Егор Карпович Власов.

И в усадьбе началась нормальная размеренная жизнь. Общими усилиями были приготовлены для перевозки книги, однако Андрей заметил, что некоторые из них Артамон Михайлович отложил в сторону и потом оставил в доме, но вопросов не задавал.

Очень часто в беседке над Волгой можно было увидеть то Марию Сергеевну с Жоржем, то Глафиру с Владимиром, который быстро шел на поправку. Доктор Добрынин регулярно приезжал к своим пациентам и привозил свежие новости, которые раз от раза становились все более и более тревожными. Забегавшие пару раз к Семену Катька с Петькой ничего настораживающего заметить не смогли — никаких приготовлений к отъезду не было видно. Андрей все так же ездил по деревням менять вещи на продукты.

Только Артамон Михайлович частенько сидел один, задумавшись, отрешенно размышляя о чем-то своем. Андрей несколько дней не решался завести с ним разговор, но, видя, что тревожащее его настроение Матвеева никак не проходит, все-таки собрался с духом и подошел. Он так и не смог заставить себя обращаться к Матвееву по имени и на «ты», как, впрочем, и Владимир.

— Артамон Михайлович, простите за вольность, но что-то не то с вами происходит. И видеть вас таким мне — что нож острый. Вы скажите, может, сделать что надо? Мы с вами уже на фронте все прошли, и вы мне жизнь спасали, и я вам. Говорите откровенно. Если вы Злобновых опасаетесь, то я этот грех на себя возьму, и совесть меня мучить не будет. Вот вам крест, все сам сделаю, — и Андрей истово перекрестился.

Матвеев долго и изучающе смотрел на Андрея, и в глазах у него было сомнение, которого раньше никогда не было. Он молчал, что-то обдумывая, а потом сказал:

— Пошли, Андрей, в беседке посидим, поговорим. Нам там никто помешать не сможет.

Стоящая на открытом месте беседка действительно была идеальным местом для откровенных разговоров, недаром то одна пара, то другая так любила в ней уединяться. Сейчас в ней, по счастью, никого не было.

— Андрей, ты уже знаешь, что этот дом был предком моим, Андреем Артамоновичем, выстроен, он-то и тайник здесь устроил. Скала ж под нами, вот и выдолбили. Когда Петр Алексеевич умер, то не императрица* Екатерина Алексеевна править начала, а Меншиков всем заправлял. Только отношения у них, у предка моего со светлейшим, прохладные были, вот и стал он опалы опасаться. В это время и велел он со всех других имений, а их ведь у нашей семьи по всей России много разбросано, все самое ценное сюда свезти, и в тайник поместил. Усадьба эта среди всех прочих поместий самая бедненькая, вот и рассчитывал он, что уж ее-то семье оставят. Опала его, слава Богу, миновала. Так вот, где этот тайник находится и как открывается, все мужчины в нашем роду знали, и я знаю. Только ключа не было, спрятал его Андрей Артамонович, а где, сказать не успел, умер в 1728 году.

— Так это его мой отец в ружье нашел? — отважился спросить Андрей, слушавший до этого Матвеева так, как дети слушают сказку, затаив дыхание.