Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735) - Игорь Курукин

В данном случае любезность вместе с обещанием «отцовского шамхальского наследства» как будто окупилась. Через некоторое время Казбулат «в ссоре» убил своего родного брата Будая, женатого на дочери Сурхая, что ослабило «Сурхаеву партию» и явилось «весьма полезно ее императорского величества интересам», как с удовлетворением отметил Левашов, сдавая дела в 1733 году, а сам Казбулат получил к «окладу» еще тысячу рублей{722}. Но, отбывая с Кавказа, Левашов все же был настроен скептически и указал преемнику, что горцы «в верности к российской стороне сумнительны и никогда на них обнадеживатца не возможно»; как только турки начнут действовать, горцы «по однозаконству» соединятся с ними и «против России неприятельски выступить не замедлят»{723}.

Так и произошло, как только относительный мир между двумя державами был нарушен появлением крымских татар, которым султан приказал прибыть на помощь своим армиям в войне с шахом. В июне 1733 года крымское войско под командованием Фетхи-Гирея вышло на Терек. После упорного сражения отряда генерал-майора Д.Ф. Еропкина с татарами в урочище Герзель Людвиг Гессен-Гомбургский приказал ему отступить в крепость Святого Креста, и крымцы прорвались в приморский Дагестан.

Часть владельцев (аксайский Али-бек, Айдемир из Эндери) остались верными России. Казбулат предупредил командующего, что посланцы двигавшегося на юг Фетхи-Гирея явились к уцмию и он «присягался» на том, чтобы прибыть к крымцам «…и всех кумыков, и тавлинцов, и протчих усмею самому собрать на Дербент или на Сулак, со всеми им итти и окружить, и воды перекопать. И тогда на Дербент пойдут, тогда из Табасарана несколько людей, тако же из собранных несколько ж людей отправить на Мускур, и ограбить и разорить Мускуры и тех, которые к ним не пристанут, чтоб чрез то им правианту достать. И на сих пунктах договорились и условились». Однако сам Казбулат против татар выступать не стал даже вместе с русским отрядом, используя различные «отговорки»{724}.

Другие же князья не только не мешали вторжению, но и имели с татарами «обхождение дружеское и пересылки». Шпионы доносили командующему о соединении мушкурцев, табасаранцев, куралинцев и акушинцев во главе с табасаранским майсумом и «марагинским бабой» с целью ударить сзади готовящийся отражать нападение гарнизон Дербента{725}. В то же время старая вражда не забывалась, и казикумухский Сурхай так и не помирился с уцмием.

Бои под Дербентом начались 18 июля; татары понесли потери (жителям города платили по рублю за неприятельскую голову) и через несколько дней отошли от стен и двинулись на Шемаху в обход, «турецкою границею». Поход успеха не имел, тем более что в татарском войске было много больных. Российское же командование, получив пополнение, перешло к решительным действиям. В сентябре командующий отправил к Дербенту Еропкина с пятью тысячами драгунов и казаков наказать «бунтовщиков».

Генерал приступом взял окруженную стенами и укрепленную пушками столицу уцмия, «деревню Барашлы». В итоге сражения «с лишком 2000 дворов обывательских созжены, башни и стена вконец разорены, огороды вырублены и созжены, и множество хлеба, которой в той деревне в ямах находился, отчасти войском ее императорского величества травлен, а достальной весь созжен»; на поле боя осталось 400 неприятельских тел, был взят только один пленный, поскольку горцы «по их варварскому обычаю и жестокосердию никогда живы не отдаютца». В ходе дальнейших действий «лучшие и славные ево (уцмия. — И. К.) деревни… разорены и созжены», хлопковые поля «потоптаны» и захвачено две тысячи голов скота. Табасаранский «Максум-бек» сдался русским, «повалясь на землю», но Ахмед-хан даже после разгрома собственных владений «покаяние и покорение отлагал»{726}.

Прибывшему на Кавказ Левашову вновь предстояло отлаживать систему отношений с владельцами. Пришедший к власти после смерти Аслубокера акушинский кадий Аджи-Айгун в январе 1735 года присягнул о вступлении в российское подданство с тридцатью деревнями, входившими в Акушинский, Цудахарский, Мекегинский, Мугинский и Усишинский союзы сельских общин. Тогда же Левашов принял очередную присягу от уцмия Ахмед-хана Кайтагского и взял в крепость Святого Креста в аманаты его племянника Заузана. Но к тому времени состоявшим под российской властью провинциям оставалось быть в составе империи всего год. Мечта же Петра I об эксплуатации природных богатств новых владений и о процветании восточной торговли оказалась неисполнимой, что стало ясно еще задолго до ухода его армии.

Несбывшиеся надежды

Отправляясь в последний поход, Петр, можно полагать, надеялся реализовать на юге тот же план, что и на севере: «ногою твердой стать при море», обеспечить плацдарм для дальнейших действий на Кавказе или в Иране и «оседлать» стратегический перекресток древних торговых дорог Востока. Однако в отличие от Балтики здесь царь намеревался не ждать «все флаги в гости», а установить российское господство на море и перенаправить поток восточной торговли, идущий по караванным путям к портам турецкого Средиземноморья, на магистраль Каспий — Волга — Петербург.

Петр создавал не только военное производство — он мечтал о том, как на отечественных судах в другие страны поплывут продукты российского производства. В «новозавоеванных провинциях» он предполагал найти источники сырья для первых российских мануфактур, производивших цветные металлы, сукно, шерстяные и шелковые ткани, краски, сахар.

Вернувшись из похода, император стал по обыкновению энергично «понуждать» своих генералов и министров к освоению приобретенных территорий. Его внимание царя привлекали богатые земли и города Ширвана и Гиляна — хозяйственный император требовал присылки оттуда образцов нефти, овчин, фруктов. Горный Дагестан, кажется, интересовал его меньше — за исключением Дербента с его старинными, но мощными укреплениями, плантациями шафрана и виноградниками. В полюбившемся городе царь оставил «виноградного мастера», который приступил к работе по организации казенного виноградарства и виноделия вместе с местными «садовниками» и отряженными им в помощь сорока казаками; следом он прислал еще одного специалиста, Пастьяня, но тот скоропостижно скончался по прибытии, как доложил комендант Юнгер в январе 1723 года{727}.

Главными пунктами новых владений Петр считал Баку с лучшей гаванью на побережье, где «суда от всех ветров стоять могут безопасно», и устье Куры, которое по указу царя от 2 ноября 1722 года Федор Соймонов осматривал дважды, в ноябре 1722-го и марте 1723-го, а затем лично докладывал о результатах в Петербурге. По мнению Соймонова, Петр «хотел при устье реки Куры заложить большой купеческий город, в котором бы торги грузинцев, армян, персиян, яко в центре, соединялись и оттуда бы продолжались до Астрахани»; в дальнейшем новому центру предстояло стать «первым купеческим городом для всего западного берега Каспийского моря». Оттуда российские купцы с товарами направлялись бы в Тифлис и сухим путем в Шемаху{728}. Страстно желавший как можно скорее видеть плоды своих усилий, царь, однако, был достаточно осторожен. Очевидно, результат осмотра побережья был не слишком благоприятным, и Петр приказал Матюшкину «строение крепости на Куре» отложить, а после консультаций с командующим и Соймоновым поручил первому «о Куре разведать, «до которых мест мочно судами мелкими идтить, чтоб подлинно верно было», а еще лучше — обследовать течение реки вплоть до Тифлиса{729}.

Порт предстояло построить и в Дербенте — важнейшем стратегическом пункте, контролировавшем сухопутную дорогу вдоль побережья. Петр сам «изволил ездить по берегу морскому для осмотрения места, где строить гаван», а перед отъездом из Астрахани в Москву в ноябре 1722 года приказал Матюшкину делать «гавань по чертежу». Работы начались в следующем году.

Помимо водных и сухопутных путей царя интересовали всевозможные плоды земные. Еще в ноябре 1722 года он инструктировал Матюшкина, что после овладения Баку ему надлежит заняться экономическими вопросами: «…розведать о пошлинах и доходах, а особенно о нефти и шафрану, сколько было в доброе время и сколько ныне, и что шаху, а что по корманам»{730}.

После занятия города генерал приказ исполнил и доложил, что в окрестностях Баку имеются 66 колодцев с «черной нефтью» и четыре с «белой», которую оттуда возят на верблюдах в «нефтяные анбары» и продают первую по четыре деньги за батман, а вторую, считавшуюся лечебным средством, по одному рублю две деньги за батман (1 батман оценивался в 14 фунтов. — И.К.){731}.

С состоянием финансов разбираться пришлось дольше: только в ноябре 1723 года Матюшкин отрапортовал, что бывший султан из полученных доходов бесконтрольно брал «себе в жалованье без указу» и на нем насчитана недоимка в 103 389 рублей и 14 алтын{732}. Следом летели новые указания. «Сахар освидетельствовать и прислать несколько, и какой может быть… 7. О меди тако ж подлинное свидетельство учинить, для того взять человека, который пробы умеет делать. 8. Белой нефти выслать тысячу пуд или сколько возможно. 9. Цитроны, сваря в сахаре, прислать, сего для поискать здесь мастера. Единым словом как владение, так сборы всякие денежные и всякую экономию в полное состояние привесть», — требовал Петр в мае 1724 года{733}.