Хедлайнеры - Александр Кушнир

Чтобы не искушать судьбу, с неугомонным Аликом Джигия пришлось срочно расстаться, и все басовые партии на альбоме сыграл русский музыкант Игорь Тимофеев. Конфликтов в студии больше не было, и в начале сентября 96 года запись “Морской” была завершена.

На следующий день Бурлаков вместе с Ильей оказался на передаче Севы Новгородцева “Севаоборот”. Я слушал этот эфир в Москве, и когда на волнах Би-би-си раздались фразы на китайском языке, у меня возникло ощущение, будто на радиоприемнике сбилась настройка. Ни фига не сбилась. Это Илья на английской радиостанции пропагандировал русский рок-н-ролл на китайском языке.

“А вам Китай нравится?” – спросили у Лагутенко редактора Би-би-си. “Мне очень нравится…” – начал отвечать Илья. “И мне”, – жизнерадостно перебили вокалиста “Троллей” хозяева студии. Больше его никто не слушал, а Лагутенко не имел дурной привычки перебивать старших.

Разбавляемая звоном бокалов беседа пошла обо всем на свете – от Марса до Маркса, от Ричарда Брэнсона до владивостокских гастролей ВИА “Добры молодцы”. В какой-то момент передача незаметно превратилась в бенефис Леонида Владимировича. Он сумел переговорить не только Севу Новгородцева, но и его соведущих. В полемическом азарте Леня про Илью совсем забыл.

“Я – русский Ричард Брэнсон, в будущем, конечно. – Промоутера “Троллей” несло по коротким волнам мирового эфира. – Я взял себе жизнь Брэнсона за основу… Мы с ним не знакомы, но то, как он продает компакты, мне очень нравится. Я изучал его опыт, когда в 93-м году впервые попал в Англию – конкретно в Бристоль и Эдинбург. И когда все наши моряки шастали по супермаркетам, я посещал музыкальные магазины – изучал, как можно продавать компакт-диски…”

Когда мне подарили кассету с записью этого эфира, я часто ставил его сотрудникам – в качестве примера, как делать не надо. Лагутенко – по идее, главный герой программы – практически всю передачу был вынужден молчать. Я понял это не сразу, а лишь спустя некоторое время, когда жизнь распорядилась раскручивать “Морскую”. Про название альбома в эфире не было сказано ни слова. А зачем? Позиционирование “Троллей” отсутствовало как класс. Как подавать “Морскую” в медийной среде и как продвигать группу на рынок, было непонятно. Ни Бурлакову, ни Лагутенко, ни мне.

…Вернувшись в сентябре из Лондона, Леня вручил мне хромовую кассету с записью “Морской” и сказал, что планирует выпустить “Троллей” в октябре на кассетах и в ноябре – на компакт-дисках. То есть где-то через месяц-полтора. Откуда взялись эти сроки, я в принципе понимал. Это были дни рождения Лагутенко и Бурлакова соответственно. Даты были абсолютно нереальные, но я решил не спорить. “И каким тиражом ты собираешься выпускать альбом?” – скептически спросил я. “Ну, тысяч десять-пятнадцать”, – задумавшись, изрек Бурлаков.

Я решительно возразил, что продать 15000 экземпляров неизвестной группы “Мумий Тролль” невозможно – ни физически, ни химически. “Ва-Банкъ”, “Телевизор” и Настя Полева продавали в то время от 3000 до 5000 компактов. Данные были точные – во всех лейблах у меня работали друзья, которые не имели дурной привычки хранить коммерческие тайны. “Если так рассуждать, то можно напечатать тысячу дисков и все их пораздарить”, – раздраженно пробормотал Бурлаков.

Наша беседа проходила на высоте 9000 метров – на борту самолета Москва—Владивосток. Мы направлялись на крупномасштабный рок-фестиваль “Владивудсток’96”, где вместе с “ДДТ”, “Аквариумом”, “Туманным стоном” и несколькими гранжевыми группами из Сиэтла был заявлен “Мумий Тролль”.

На родину героев мы везли две новости: хорошую и плохую. Позитив заключался в том, что у нас был записан шикарный альбом “Морская”, который с нетерпением ожидали все местные радиостанции. Негатив – “Тролли” на фестивале выступить не могли по банальной причине отсутствия у Лагутенко концертного состава.

Изначально предполагалось, что вместо группы прилетят Бурлаков с Кушниром, типа все в белом, и начнут давать интервью – мол, какой классный альбом записал “Мумий Тролль”. С точки зрения Бурлакова, раскруткагруппы должна была начаться именно с Дальнего Востока. Мне эта идея нравилась, поскольку появлялась возможность слетать к знакомой журналистке Наташе, с которой у меня за пару лет до этого был чумовой роман. Совмещая приятное с полезным, я также планировал подзарядиться местной энергетикой, о которой Бурлаков прожужжал мне все уши.

…Первое впечатление от Владивостока напоминало картины ранних импрессионистов. Город – где было развито романтическое начало, где в центре плещется море, а набережная усеяна стройными девушками в мини-юбках, где лимонник уже не лимон, но еще не конопля, – казалось, жил по своим приморским законам. Я искренне попытался их понять и почувствовать. Я жаждал впечатлений – я их получил. Выше крыши.

В первый же вечер, во время просмотра пиратской видеоверсии новехонького фильма Пола Верхувена “Showgirls”, во всем микрорайоне вырубили свет – точно так же, как поется в песне “Владивосток 2000”. В итоге вместо фильма я начал подзаряжаться разливным американским вином – из картонных коробок с краником, которых в Москве тогда днем с огнем было не найти. Компанию мне составила симпатичная продавщица из бурлаковского магазина. Нам было хорошо. О работе никто не думал.

Теплый приморский ветер сносил мне крышу. Остановиться перед местными соблазнами оказалось невозможно – поэтому про все последующие события я узнал исключительно из рассказов очевидцев. От них я услышал, как оказался на сцене стадиона – аккурат в момент исполнения Шевчуком песни “Фонограммщик”. От ментовской кутузки меня спасло лишь журналистское удостоверение газеты “Известия”.

Мне старались не рассказывать, как глубокой ночью я поставил пластмассовый электрический чайник на газовую плиту и уверенно зажег конфорку. Наверное, меня просто жалели. Но то, что осталось от чайника, мне попытались всучить в аэропорту в качестве инсталляции – вдруг на подмосковной даче пригодится…

Затем мне поведали, как после бессонной ночи мы с Бурлаковым посетили прямой эфир на “Radio New Wave”. Блок, посвященный “Троллям”, мы отпиарили выше всяких похвал. Я понял, что Лагутенко в этом городе знают, поэтому нам оставалось только разжигать огонь всенародной любви. Что мы и сделали, прокрутив “Морскую” целиком. Леня не растерялся и притащил с собой небольшую шпаргалку – типа самодельного пресс-релиза, который он с выражением зачитывал в эфире. Это был такой добрый и наивный текст, несколько строк из которого зацепили даже меня.

“Театральность голоса Лагутенко наполнена отнюдь не мхатовскими интонациями, – вещал Бурлаков на все Приморье. – Пустив его к себе в душу, вы становитесь его рабами и в этом видите смысл сего. Ибо через грязь, через боль сердца вы, как феникс из пепла, восстаете в новой божественной красе своей души. И происходит это всего за сорок семь минут – время, пока длится „Морская“… Новый альбом „Троллей“ – это очередной разворот на 182 градуса, и надеюсь, сегодня стрелка успеха снова вернется к отметке 1985 года. Но это будет новая музыка для новых людей XXI века…”

Речь Бурлакова произвела на окружающих сильное впечатление. Самое время было сделать паузу и скушать Twix. Но беда Лени состояла в том, что остановить его в прямом эфире практически невозможно. Будь то Би-би-си или “Radio New Wave”. Поэтому через несколько минут Леонид Владимирович ринулся учить жизни местных музыкантов: “В России рок-н-ролл надо исполнять на родном языке! И передайте, пожалуйста, группе „Тандем“, что до тех пор, пока они не запоют по-русски, я ими заниматься не буду…”

В целом все было бы ничего, но в какой-то момент словоохотливая диджейка Алена рискнула узнать мое мнение на тему только что завершившегося рок-фестиваля “Владивудсток’96”. Зная, что через три часа у меня самолет, я раньше времени поверил в собственную безнаказанность и решил оторваться. Наследить, так сказать, на прощанье. И прогнал телегу о том, что в отсутствие “Троллей” фестиваль, в общем-то, превратился в гранжевую вакханалию – особенно во время выступления группы “Аквариум”.

Сказал, что когда Гребенщиков вышел на сцену, тень Курта Кобейна мрачным облаком нависла над приморским стадионом. К чему я гнал все эти мистические ужасы, не знаю. Наверное, выдергивался перед владивостокскими журналистками. Единственное, что меня хоть немного оправдывало, – это то, что я и близко не догадывался о степени популярности “Radio New Wave”.

В этот пикантный момент группа “Аквариум” ехала на тот же рейс, на котором должен был лететь и я. В гробовой тишине они внимательно выслушали по автобусной радиоточке весь этот бред и мрачно встретили меня через час в холле аэропорта. Их обветренные продолжительным туром лица искажали недобрые улыбки. И не надо злорадствовать – лично мне в тот момент было невесело.