Мартовские дни 1917 года - Сергей Петрович Мельгунов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почему же Государь решил направиться в Псков? Разделял ли он те соображения своего окружения (или части его), которые выразил Дубенский в процитированной записи в дневнике? Очевидно, для того, чтобы произвести на иностранного читателя большее впечатление, Керенский говорит (в издании 38 г.), что Псков был единственный город во всей России, куда Николай II мог еще поехать. Почему? Ведь литерные поезда, не подвергаясь никакой опасности, могли бы вернуться в Могилев. Такая мысль была бы естественна, если бы Алексеев действительно так настойчиво предупреждал Царя о риске выезжать в смутные дни из Ставки. Лукомский говорит: «Некоторые объясняют это тем, что в бытность в Могилеве при начале революции он не чувствовал твердой опоры в своем нач. штаба генерале Алексееве, и решил ехать в армию на северный фронт, где надеялся найти более твердую опору в лице ген. Рузского». Дубенский в Чр. Сл. Ком. показывал, что большинство настаивало на Пскове потому, что там был Рузский, «человек умный, спокойный, имевший большое влияние на Государя»: он мог бы «выяснить положение» – или «послать войска», или войти в «какие-нибудь сношения». Между тем мы знаем, что командующий Северным фронтом целиком разделял точку зрения нач. штаба Верховной Ставки. И Царь это знал из телеграммы Рузского 27-го. Авторитет Алексеева, укрепившийся за долгие месяцы совместной работы, стоял в глазах Царя несравненно выше, следовательно, и более внушительно было личное влияние: сам Рузский, рассказывая впоследствии вел. кн. Андр. Влад. о событиях, в которых ему пришлось сыграть такую большую роль, указывал, что он и раньше чувствовал, что Государь ему «не доверяет». Очевидно, мотивы, которые выставляли Лукомскому, не играли роли в решении «тянуться к Пскову».
Дворцовый комендант довольно правдоподобно объяснил в Чр. Сл. Ком., почему поехали в Псков. Когда ночью в М. Вишере он доложил Царю, последний приказал «повернуть и ехать к ближайшему юзу». Ближайший юз находился в Пскове, где можно было, таким образом, связаться и со Ставкой, и с Петербургом, и с Царским Селом, и получить информацию. Дубенский впоследствии вспоминал, что Царь относился к задержке в пути «необычайно спокойно»: «Он, мне кажется, предполагал, что это случайный эпизод, который не будет иметь последствий и не помешает ему доехать с некоторым только опозданием в Царское Село». Воейков подчеркивал, что на обратном пути царский поезд прибыл на ст. Дно без опоздания против нормального времени, несмотря на то что он шел без «официального наряда». Находившийся в свите императорского поезда фл.-ад. полк. Мордвинов так и считал, что они вернулись для того, чтобы проехать в Царское Село по Виндавской дороге через ст. Дно и Вырицу, т.е. по линии, по которой проследовал эшелон ген. Иванова. По словам Мордвинова, лишь по прибытии в Ст. Руссу стало известно, что мост по Виндавской ж. д. то ли испорчен, то ли ненадежен, и тогда решили ехать на Псков, а оттуда по Варшавской дороге через Лугу на Царское. Свидетельство Мордвинова не очень авторитетно – он сам рассказывает, что на вопрос его Воейкову: «Почему мы едем назад?», тот ответил «как будто шутливо, но с сильным раздражением: «Молчите, молчите, не ваше дело». Во всяком случае, именно в Старой Руссе около часа дня была дана телеграмма Рузскому о приезде Царя в Псков. «Я получил от Воейкова телеграмму, – рассказывал Рузский вел. кн. Андрею, – что литерные поезда следуют на Псков и чтобы были приняты меры к их беспрепятственному пропуску в Царское Село. На сделанное мною по этому поводу распоряжение я получил ответ по всей линии до Царского, что путь свободен и литерные поезда могут следовать беспрепятственно». Из предосторожности был заготовлен особый «поезд с рабочей командой, которая в случае необходимости могла бы исправить путь». Так и было до вечера 1 марта, когда произошли известные события в Луге и ген. Болдырев сообщил в Ставку в 8 час. веч.: «Весьма вероятно, что литерные поезда из Пскова не пойдут, так как задержка в Луге. Во всяком случае, вопрос этот выясняется». Последние сомнения отпадают при чтении лаконической, как всегда, записи, сделанной Царем в дневнике и подводящей итог дню первого марта: «Стыд и позор! Доехать до Царского не удалось. А мысли и чувства все время там. Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события. Помоги нам Господь».
Издали А.Ф. чувствовала, что муж ее как бы попался в «западню». В письме, которое не дошло до Царя и само по себе запаздывало (оно было написано 2-го в ответ на телеграмму с сообщением о прибытии в Псков), А.Ф. писала: «Все отвратительно, и события развиваются с колоссальной быстротой. Но я твердо верю – и ничто не поколеблет этой веры – все будет хорошо… Не зная, где ты, я действовала, наконец, через Ставку, ибо Родз(янко) притворялся, что не знает, почему тебя задержали. Ясно, что они не хотят допустить тебя увидаться со мною прежде, чем ты не подпишешь какую-нибудь бумагу, конституцию или еще какой-нибудь ужас в этом роде. А ты один, не имея за собой армии, пойманный, как мышь в западню, что ты можешь сделать? Это – величайшая низость и подлость, неслыханная в истории – задержать своего Государя… Может быть, ты покажешься войскам в Пскове и в других местах и соберешь их вокруг себя? Если тебя принудят к уступкам, то ты ни в коем случае не обязан их исполнять, потому что они были добыты недостойным путем».
Это был крик души, но крик почти истерический. И только крайне тенденциозное нежелание разобраться в фактах могло привести к тому, что автор местами фантастически-легендарной книги «Царь и революция» повторяет истерический возглас о «западне», в которую
