Изнанка - Дмитрий Александрович Видинеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прапор смерил его уничижительным взглядом.
— Что ты несёшь? Что, бляха муха, ты несёшь, а? Ты на самом деле предлагаешь отдать Шуру этой твари?
— Мы ведь все можем ошибаться насчёт… — Кеша пересилил себя и заставил себя произнести ненавистное прозвище Хесса, — насчёт бледного человека. Может, он действительно заботится о тех, кого забирает.
На лбу Прапора вздулась вена. Он сжал кулаки так, что костяшки побелели.
— Заткнись, хомяк чёртов! Просто заткни свой поганый рот и больше не раскрывай! Ты видел, что эта тварь сделала с Маргаритой и Валентиной? И после этого ты говоришь о какой-то заботе? Валентина точно знала, что это хуже смерти! И я это тоже знаю, чувствую. А значит, Шура ему не достанется. Иди, хомяк, лучше печенье своё погрызи, но что бы я больше тебя не слышал!
Поджав губы, Кеша ретировался из комнаты. Опять его обозвали хомяком, как полное ничтожество. Обидно. И зачем только вообще полез со своим мнением? Знал ведь, что предложение отдать бабу Шуру Хессу все воспримут в штыки. Впредь будет помалкивать и, как и раньше, будет действовать скрытно. Как показал опыт, это лучший вариант.
— Не делайте ещё одной ошибки! — призывали шелестящие голоса. — Одумайтесь!.. Отдайте эту женщину мне, пока не поздно… Я чувствую, ей осталось жить считанные минуты… Не будьте такими жестокими, спасите её…
Прапор посмотрел на Бориса, Виталия, Марину.
— Ребят, вы лучше идите. Ни к чему вам глядеть, как человек умирает. А я с ней останусь. Я должен.
Все молча вышли из комнаты. Прапор обхватил ладонями руку бабы Шуры, тяжело вздохнул.
— Ты уж, Шурка, извини меня, что я на тебя часто ругался. Сама знаешь, характер у меня поганый. Но я ведь без злости ругался, а это главное, — он умолк, прижав руку женщины к своему лбу. Спустя минуту снова заговорил: — Ты вчера мне сказала, что я должен верить, что мои жена и сын ждут меня. И знаешь, Шура, кажется, я действительно теперь в это верю. Нет, правда, верю. И когда думаю об этом, мне легче становится, — он усмехнулся, с трудом сдерживая слёзы. — Не ожидала от меня таких слов услышать, да? Да я и сам для себя теперь какой-то непонятный… В голове мысли странные. Изменился я за эти дни. Ощущение, что маленькую, но сложную жизнь прожил, отдельную от той, прошлой.
— Она сейчас умрёт! — взревели сумеречные люди. — Почему вы так поступаете? Почему обрекаете эту женщину на смерть? Если прямо сейчас принесёте несчастную мне, я сделаю так, что бы вы вернулись в свой мир! Обещаю, я это сделаю! Я готов на всё, лишь бы она не умерла!..
Прапор поглядел на окно.
— Слышишь, Шурка, как эта тварь запела? Похоже, очень хочет заполучить тебя. Но ты не волнуйся, я тебя не отдам. Спи спокойно, старая подруга. Спи спокойно.
— Отдайте её мне! — в голосах бесцветных уже вовсю сквозила ярость. — Отдайте, сейчас же! Она должна жить! Я подарю ей бессмертие! Я сделаю так… — на несколько секунд воцарилась тишина, а потом её разорвали злобные вопли: — Что вы наделали? Вы убили её!
Прапор вгляделся в лицо женщины и понял, что она уже мертва — тихо, спокойно ушла из жизни. Он отпустил её ещё тёплую руку, поднялся и вышел из комнаты. Наткнулся на печальные взгляды обитателей зелёного дома.
— Всё, — сообщил он. — Её больше нет.
Капелька прижалась к Марине и тихонько заплакала. Борис опустился в кресло, погрузил лицо в ладони. Виталий как-то заторможено осенил себя крестным знамением.
Прапор долго стоял и смотрел в пол перед собой, его ладони сжимались в кулаки и разжимались. Наконец он тряхнул головой и поцедил сквозь зубы:
— Тварь! Сколько людей уже эта падаль забрала! Хороших людей! Ненавижу!
Он быстро пересёк гостиную, коридор и вышел из дома. Спускаясь с крыльца, вынул пистолет, который был заткнут за ремень, снял с предохранителя. Гнев полностью завладел его разумом, и он плохо соображал, что делает. Выйдя со двора, Прапор побежал к периметру. В паре метрах от границы остановился, выстрелил в одного бесцветного, в другого. Те даже не покачнулись и не сдвинулись с места. Пули словно бы сквозь них прошли, не причинив вреда.
— Ах так, да? — Прапор нервно сплюнул, заткнул пистолет за пояс. — Ну ладно, это мы ещё посмотрим. Поглядим, кто кого!
Он развернулся и зашагал к своему дому, повторяя:
— Мы ещё посмотрим!.. Ещё поглядим…
— Нужно его как-то успокоить, — обеспокоенно сказал Виталий.
— Никакие слова ему сейчас не помогут, — возразил Борис. — Пускай лучше выплеснет всю свою ярость. Если честно, я и сам с трудом сдерживаюсь. Хочется хоть что-то сделать, перебеситься. У меня от злости к этой твари, кажется, мозги вот-вот взорвутся.
Они с Виталием наблюдали за Прапором с веранды. Рядом за столом сидел Кеша. Он был подавлен из-за смерти бабы Шуры, и ему казалось, что его окружают совершенно ненормальные люди. Борис, Виталий, Прапор, Марина… Ну как они могли так поступить? И ведь у них даже малейших сомнений не возникло. Взяли да обрекли несчастную женщину на смерть. И после этого считать их нормальными? Нет, с ними явно что-то не так. Видимо, страх лишил их здравого смысла. Но больше всего Кешу тяготила мысль, что Хесс будет в ярости. После стольких лет подготовки, после всех ожиданий, потеря даже пожилой больной женщины для него тяжела. И Кеша ощущал вину за то, что сделал не достаточно, за то, что у него не хватает ума и совершенно отсутствует дар убеждения.
Тем временем Прапор зашёл в сарай, нашёл подходящую палку, обмотал её тряпками. Затем, взяв канистру с бензином, вернулся к периметру.
— Чую, ничем хорошим это не кончится, — проворчал Виталий.
Борис тоже начал тревожиться — уж слишком близко старик подошёл к границе. Видимо, злость убила остатки самосохранения.
— Пойду-ка я к нему.
— Я с тобой, — сказал Виталий.
Хищно улыбаясь, Прапор открутил крышку у канистры. Сначала пропитал бензином факел, затем принялся брызгать горючим на сумеречных людей. Без малейших эмоций на лицах, те тянули к нему руки. Их скрюченные серые пальцы хватали воздух буквально в нескольких сантиметрах от старика.
— Мы ещё посмотрим, кто кого, — бормотал он. В его глазах горел безумный азарт. — Посмотрим… Я, урод, за всех с тобой поквитаюсь. За всех, кого ты забрал!..
Прапор плеснул бензин на крупного мужчину в форме солдата наполеоновской армии. На женщину в чёрном бесформенном балахоне. На высокого
