Гнёт ее заботы - Тим Пауэрс

«Как когда-то сделал я», ― подумал Кроуфорд.

Они поехали дальше в молчании, и только звуки дующего с моря ветра, шелеста деревьев и топота копыт по песку витали вокруг них. Кроуфорд обдумывал слова Байрона о серебряной пуле. Не вообразил ли Шелли, что Байрон был жертвой вампира? Он, конечно, был, до того как достиг вершины Венгерн.

Кроуфорд глянул на своего спутника, замечая впалые щеки под седеющими волосами и неестественную яркость глаз Байрона. Стихи, выходившие из-под его пера в эти дни, были лучшим из всего, что он написал ― Шелли недавно сказал, что не может больше соперничать с Байроном, и что Байрон был единственным, с кем стоило состязаться, теперь, когда умер Китс.

Внезапно Кроуфорд уверился, что Байрон снова угодил в сети ламии ― наверное, во время своего пребывания в Венеции, судя по тому, как Шелли описывал женщину, с которой Байрон там жил. Был ли это тот же самый вампир, который паразитировал на нем прежде? Возможно. Как он и предполагал шесть лет назад в Швейцарии ― к неудовольствию Байрона ― они, по-видимому, сохраняли клеймо предыдущих любовников, даже когда отгораживались от них.

Но Тереза Гвиччиоли была, очевидно, не из вампиров ― она часто сопровождала Байрона и его друзей в их дневных верховых прогулках. И даже ходила на мессу в соборе. Как же Байрону удавалось уберегать ее от ревнивых ухаживаний его сверхъестественной любовницы?

Вдруг он поймал себя на мыслях о холодных прикосновениях своей вампирши и поспешно ощупал внутренности пиджака в поисках фляжки. У него ни с кем не было секса ― ни с кем из смертных ― с той роковой брачной ночи шесть лет назад, и он пришел к безрадостному заключению, что любовь нечеловеческой близняшки Шелли ― ее холод и его жар ― навсегда отвадила его от влечения к обычным земными женщинами.

Он все еще иногда думал о том болезненном, но освобождающем поцелуе, которым Джозефина одарила его перед входом в дом Китса год назад в Риме, но эти воспоминания ни разу не заставили сердце учащенно забиться, и они с Джозефиной никогда об этом не упоминали.

Между тем они достигли поля на окраине фермы Кастинелли, где они обычно стреляли, и Байрон соскочил с лошади и, ухмыльнувшись, взглянул на Кроуфорда. ― Поделишься?

― Конечно. Кроуфорд протянул фляжку, затем спешился и отправился с Байроном к поваленному дереву, возле которого они обычно устанавливали мишени. Байрон хлебнул еще брэнди, затем протянул фляжку обратно, и, пока Кроуфорд привязывал лошадей, склонился над столбами, которые они вбили в землю в прошлый раз. Он установил монеты в полкроны[303] в расщепленные макушки пары столбов.

― Аллегра мертва, ― бросил он через плечо.

― О-о.

Кроуфорд никогда не встречал пятилетнюю дочь Байрона и Клэр Клэрмонт, и хотя знал, что Клэр неистово заботилась о дочке, ничего не мог сказать о том, что чувствовал сейчас Байрон ― очевидно, винил и себя тоже, по крайней мере, в какой-то степени, судя по его сомнениям в способности Шелли заботиться о детях.

― Соболезную, ― промолвил Кроуфорд, стыдясь того, как глупо это звучит.

― Ты знал, что я отдал ее в женский монастырь? ― продолжил Байрон, все еще не глядя на него и приводя в порядок столбы. Его тон был легким и непринужденным. Я обзавелся определенными средствами защиты для себя и Терезы, но они не надежны, и я подумал… что в освященном месте, вдали от меня и любого, кто знаком с этими созданиями… но этого оказалось… Его плечи были неподвижны, и Кроуфорд не мог понять плачет он или нет, но голос его, когда он заговорил снова, был все также спокоен. ― Бедные наши дети.

Кроуфорд подумал о том, как сам он мучительно противился искушению пригласить ламию вернуться ― что в его случае, кроме всего прочего, означало отказ от немыслимого долголетия ― и подумал также о той цене, которую пришлось заплатить Китсу, чтобы спасти свою младшую сестру.

― Твоя, ― начал Кроуфорд, спрашивая себя, не вызовет ли Байрон его на дуэль за то, что он собирался сказать, ― твоя поэзия столько для тебя значит?

Байрон гибко выпрямился и захромал обратно к лошадям, по-прежнему не глядя на Кроуфорда. Одним мгновенным рывком он вытащил два пистолета и крутанулся к Кроуфорду и деревьям; и в растянувшемся мгновении паники, Кроуфорд успел подумать, что умрет прямо здесь, и заметить, что руки Байрона сильно тряслись, а глаза блестели от слез.

Два выстрела слились в один оглушительный гром, но Кроуфорд уловил короткий, звонкий памм, с которым, по крайней мере, одна из монет улетела в поле.

Мало-помалу, Кроуфорд расслабился, смутно осознавая сквозь стоящий в ушах звон, что Байрон вернул пистолеты в кобуру и направился обратно к дереву; и сквозь яркие искры, плавающие перед глазами, увидел, как Байрон прохромал мимо дерева и углубился в заросли травы. Байрон смотрел вниз; по-видимому, искал монеты, которые пропали, обе.

― Она на самом деле, ― ответил Байрон, когда Кроуфорд приблизился к дереву и оперся о него спиной. ― Столько для меня значит, ― добавил он. Он ворошил ногой траву в нескольких ярдах от Кроуфорда, пристально вглядываясь в землю. ― Я… полагаю, я самого начала знал, кто такой лорд Грэй, по крайней мере, что он за существо, когда открыл перед ним дверь в мою спальню в 1803. Конечно, к тому времени, когда я осознал, что обрек на смерть мать и подверг опасности сестру, было уже слишком поздно. И все равно, я не хотел верить, что это он несет ответственность за… дело всей моей жизни, мою способность писать, то, что я… то, что сделало меня мной, ― ты же понимаешь, что я хочу сказать?

― Да, ― только и сумел ответить Кроуфорд.

― Я подозревал это ― именно этим объясняется моя неуемная тяга к физическим достижениями ― плаванье, стрельба, фехтование, похоть. Но ничто из этого не могло оправдать все те смерти, всю ненависть и… измены, которые сопутствовали моей жизни. Он остановился и поднял комок серебра, затем показал его со слабой улыбкой. ― Не плохо, а? Завернул пулю в монету. Он хромая направился назад к дереву.

Все еще помня, на что пошел Китс, Кроуфорд сказал: ― Но зачем же ты пригласил его обратно? После того, как тебе удалось избавиться от него в Альпах?

― Я не мог больше писать! ― Байрон тряхнул головой и выбросил монету. ― Оказалось… я не могу без этого. Да, конечно, я написал Манфреда, но почти все по памяти. Мысленно я слагал эти строки еще до того, как мы взобрались на Венгерн; а затем в Венеции я начал четвертую Песнь Чайлда Гарольда, но все это было рутиной… пока я не встретил Маргариту Когни ― и тогда я заставил себя поверить, что она не Лорд Грэй, в этот раз в облике соблазнительной девушки, что внезапное возвращение жизни в мои стихи случилось само собой. Он повернул к лошадям. ― Что-то я сегодня не особо расположен стрелять ― а ты как?

― К дьяволу стрельбу, ― согласился смущенный Кроуфорд.

― И вот Аллегра мертва, ― сказал Байрон, отвязывая лошадь и запрыгивая в седло. Глаза его были затуманены. ― Но прежде, чем эта… тварь доберется до моей сестры и второй дочери, я собираюсь снова ее бросить, а затем отправлюсь куда-нибудь, где я смогу совершить хоть что-то ― что-то, что будут помнить ― что-то более значимое, чем марание бумаги.

Кроуфорд забрался в седло. ― Например?

― Например… например, буду биться за свободу ― за людей, которые ее лишены. Байрон смущенно нахмурился. ― Это кажется наилучшим способом искупить мои грехи.

Кроуфорд подумал о фамильном гербе, красующемся на двери Байроновской кареты, и о многокомнатном дворце, который он делил с обезьянами, собаками и птицами. ― Звучит весьма демократично, ― снисходительно заметил он.

Байрон одарил его колким взглядом. ― Насмехаешься, да? Ты, похоже, не в курсе, что моя первая речь в Палате Лордов была в защиту луддитов, английских рабочих, которых заключали в тюрьму и даже убивали за то, что они ломали машины, которые лишали их работы. И ты знаешь, как тесно я был связан с Карбонариями, пытаясь помочь им сбросить Австрийское ярмо. Это было… Он пожал плечами и покачал головой. ― Этого было недостаточно. В последнее время я подумываю о Греции.

«Греция. Греция сейчас боролась за освобождение от Турции», ― подумал Кроуфорд; но все это было так далеко, столь мелочно в сравнении с дошедшими до нас античными сказаниями и поэмами Гомера, что он отверг саму эту идею, как следствие чрезмерного романтизма Байрона.

― Ты хочешь снова вернуться в Альпы? ― спросил Кроуфорд.

― Может быть. Или в Венецию. Спешить особенно некуда… пока же я могу противиться ухаживаниям этих существ, как делал это до сих пор. Карбонарии противостоят им уже столетия, а семейство Терезы весьма сведуще в тайных знаниях Карбонариев. Думаю, ты уже заметил, что Тереза… что на нее не распространяется известное тебе недомогание.