Следствие не закончено - Юрий Лаптев

— Ишь ты! — удивился Балахонов, — Кто чем, побеждал, а ты, выходит, бритвой.

— Ничего не поделаешь — приказ. — Ельников, с трудом расчесав железным гребешком густые и жесткие волосы Балахонова, начал орудовать ножницами. — Да, столько проработал, а за последние дни заинтересовался совсем другим. Поверите, утром сегодня на поле ходил посмотреть, что там делается.

— Ну и что?

— Очень любопытно. — Ельников даже перестал стричь, заговорил с воодушевлением: — Понимаете, пять дней тому назад была голая земля, а сегодня уже показалось… А?.. Выходит, что я, Антон Степанович Ельников, так сказать, подчинил себе силы природные.

— Ну, брат, это ты того, в размышление ударился. — Балахонов пристально и, пожалуй, с уважением оглядел неказистую фигуру парикмахера, его воодушевленное мыслью лицо. — Верно, находятся такие люди, которые на природу эту самую узду накидывают. Взять того же Ивана Владимировича Мичурина. Тоже ведь наш земляк, а прославился на весь мир. Еще бы лет пятьдесят прожил — и, гляди, тамбовские ананасы вырастил бы. Ах, и люди есть замечательные! Всю свою жизнь как нацелят, так и ведут по одной линии. Ну и добиваются невероятного.

— Вот-вот, про что я и говорю. К большой цели должен каждый человек вести свою жизнь, а? — Увлекшись разговором, Ельников даже отступил к окну и присел на подоконник. — Наблюдал я все эти дни, как наши люди работают.

— Дай бог, чтобы во всех колхозах так было.

Балахонову уже хотелось закруглить разговор, но парикмахер только начинал входить во вкус.

— Не скажите, товарищ Балахонов, — сказал он, нацелившись в кузнеца ножницами. — Очень даже разные люди окружают нас с вами. Все, конечно, трудятся, но интересный вопрос — как?.. Вы, например, звеньевой и я, например, звеньевой. И участки наши рядом. Так?

«Было бы мне дома побриться!» — подумал Балахонов и сказал:

— Выходит, два сапога пара.

— А вот и нет! — торжествующе возразил Ельников. — Потому что я себе поставил идею, а вы — нет. Я очень просто, не сходя со своего участка, до Москвы пойду. «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой!»

— Эк ведь куда тебя бросило! На какие слова!

— Это Пушкина слова, незабвенного нашего поэта. А сейчас и Брежнев так про себя может сказать.

— Не скажет. Андриан себе на уме мужик. Втихую действует.

— Другие за него скажут. Вот развернем мы с вами осенью газету «Правда» или «Известия», а там на первой странице портрет Андриана Кузьмича и подпись: «Прославленный стахановец полей, Герой Социалистического Труда…» Ах ты, боже мой!

Ельников даже расстроился от такой заманчивой будущности, которая, может быть, ожидает, но только не его, а другого человека из того же села.

— Брить-то ты меня будешь или бросить решил свою профессию? — не без опасения спросил Балахонов.

— Что ж брить, — сокрушенно вздохнул парикмахер. Но все-таки поднялся, подошел к клиенту и вновь, правда без всякого интереса, зачирикал ножницами. — На пустое дело я убил четырнадцать лет. Не послушал вовремя папашу: он меня в Мичуринск в техникум учиться посылал, а я польстился на легкую жизнь…

«Смотри, как расстроился человек», — подумал Балахонов, сочувственно рассматривая искаженное неверным зеркалом лицо Ельникова.

Выйдя из парикмахерской, Никифор Игнатьевич направился было к конечной цели, которую наметил себе еще несколько дней, а может быть, и недель назад. Но по дороге возникла мысль. Сказал сам себе: «В кои-то веки», — и зашагал к магазину сельпо. Сначала заглянул в приотворенную дверь и, лишь убедившись, что в магазине, кроме продавца, никого нет, зашел.

Долго рассматривал разложенные под стеклом коробочки, флакончики, тюбики и прочую галантерейную окрошку.

— Мыло будет завтра, Никифор Игнатьевич, — сказал продавец Сергей Кочетков, двоюродный брат завхоза. Знал Кочетков запросы всех своих покупателей. Но на этот раз ошибся.

— При чем тут мыло, — обиженно отозвался кузнец. — Меня, может быть, брошка интересует или что-нибудь такое… красивое. Только, я смотрю, у тебя здесь одна канитель.

— Почему? — Пренебрежительный тон Балахонова задел продавца. — Чего-чего, а брошки у нас в ассортименте. Вот вам, пожалуйста. Разве не прелесть?

— Эту прелесть своей жене нацепи! — сказал Никифор Игнатьевич, презрительно скосившись на рыжую, кудлатую собачью голову. — Придумают же люди!

— Что? — Кочетков даже возмутился. — Да хотите знать, вся заграница такие брошки носит! Последняя модель.

— Насчет заграницы ты мне не объясняй. Я, брат, сам и в Будапеште побывал и в Вене. Там, хочешь знать, женщина, да еще пожилая, оденет трусики и шляпу с пером, вскочит на велосипед и катит в таком неаккуратном виде по центральной улице. А попробуй у нас! Наряди-ка вот ее так-то, — Балахонов указал на зашедшую в магазин громоздкую, сырую, с пухлым и мятым лицом старуху Аграфену Присыпкину.

— Здравствуйте! С праздником вас, — поздоровалась Аграфена, с любопытством воззрившись на нарядного кузнеца.

— Духи у тебя хорошие есть? — строго спросил Балахонов.

— Пожалуйста. — Кочетков хоть и остался при своем мнении (недаром слыл щеголем), но возражать кузнецу не стал. — Вам для кого?

— Вот ведь какой ты человек, — притворной сердитостью пытаясь скрыть смущение, сказал Балахонов. — Сам себя опрыскивать буду на дню пять раз.

— А что, мы хуже других? — поддакнула Аграфена Присыпкина, сама не на шутку заинтересованная, кому же все-таки Балахонов покупает духи. Дочери?.. Не похоже это на Никифора Игнатьевича.

— Я потому вас спрашиваю, — вежливо пояснил кузнецу Кочетков, — что разные бывают запахи.

— Сами знаем, что и как пахнет, — чувствуя на себе пристальный взгляд Присыпкиной, Балахонов смутился окончательно. Теперь по селу только и разговоров будет. Даже расстроился. Пробормотал хмуро: — Самые хорошие давай.

— Извольте. — Это Кочеткову уже понравилось. Покупатель, оказывается, серьезный. — Для вас, Никифор Игнатьевич, подберем что-нибудь особенное. Вот «Красная Москва». Обратите внимание, какой тончайший аромат. Даю вам слово, что в самой Москве такие духи не всегда достанете. А у нас сохранились еще с довоенного времени.

— Ну, ну, рассказывай, — Балахонов осторожно достал короткими очерствевшими пальцами из коробочки духи, понюхал.

— Ну что? — торжествующе спросил Кочетков, подметив по лицу кузнеца, что духи ему понравились.

— Это по нам, — одобрил Балахонов, — А сколько стоит?

— Всего сто семь рублей.

— Ого! — Никифор Игнатьевич даже испугался. Осторожно вложил флакон обратно в коробочку. — По такой цене, пожалуй, мелка посудина.

— Хорошему товару — хорошая цена. Это ведь духи, а не постное масло, — наставительно сказал Кочетков.

— Ну, а сколько же тогда вон та бутылочка стоит? — Балахонов указал на стоящий за стеклом большой флакон. — Небось на все триста потянет?

— Нет, этому флакону цена тридцать восемь рублей. Только это не духи, а тройной одеколон. Если вам для бритья, могу рекомендовать.

— Вот его и возьми, Никифор Игнатьевич, — подсказала Аграфена Присыпкина. — Рада будет и такому… дочка-то. Ведь она у тебя не балованная.

Если бы Присыпкина не встряла в его дела, Балахонов, возможно, так бы и поступил. Очень бережливый был человек Никифор Игнатьевич. Но совет Аграфены, а главное, не лишенное ехидства упоминание о дочке разозлили кузнеца. И везде эта Присыпкина свой нас сует! Поэтому он сказал с достоинством:

— Мы за дешевкой не гонимся! Давай «Красную Москву».

Однако из магазина Балахонов вышел несколько раздосадованный. Жалко все-таки отсчитать больше ста рублей за такую незначительную вещь. А главное — разговоры теперь пойдут по селу!

Но скоро настроение исправилось. На самом-то деле, да разве не хозяин он самому себе? И кто это имеет право в его дела вмешиваться? За всю свою жизнь не сделал Никифор Игнатьевич ничего такого, чего бы мог стыдиться. Недаром так приветливо здороваются с ним все встречающиеся. И улица сегодня какая-то нарядная. И гармонь выпевает очень весело. И ребятишки вон ожили, как воробьи на припеке. А уж денек! Просто замечательный денек выдался. Солнечный, прозрачный, звонкий. Как бы устланная по бокам зеленым половичком, сбегает к реке широкая улица. Поблескивают оконцами, кажется, что улыбаются друг другу через дорогу дома. Клейкой, пахучей бахромкой покрылись ветви тополей…

Неспешной, размеренной походкой прошел Никифор Игнатьевич мимо того места, куда направлял свой путь. Прошел мимо дома, мимо ворот и лишь потом, как бы спохватившись, круто свернул и решительно зашагал и калитке.

Его не ждали. Хозяйка, воспользовавшись свободным днем, побелила печь, вымыла в избе пол и окна, выскоблила стол, повесила на зеркало чистый рушник, но сама прибраться еще не успела.