Следствие не закончено - Юрий Лаптев

Долго искал Бубенцов тот «корень», за который мог бы ухватиться, и, наконец, остановился на гидростанции, постройка которой недопустимо затянулась.

«Дам свет, тогда каждый увидит, откуда идем и куда. А лучиной такую дорогу не осветишь!»

Решив, тут же принялся действовать. Очень хотелось Федору Васильевичу доказать колхозникам, что не ошиблись они, избрав его председателем. И напрасно многие смотрят на него как на деспота.

Для постройки гидростанции нужно было срочно изыскать средства, лесоматериалы и рабочую силу. Ну, о последнем Федор Васильевич особенно не беспокоился: у него все пойдут строить.

Находились и средства. Не очень надеясь на скорое получение ссуды, Бубенцов для начала решил прижать всех должников, а таких у колхоза «Заря» было немало.

— Все вернут. А для тех, кто не захочет, есть народный суд. Колхозная собственность священна. Так или нет, Машунька?

— Об этом и в газетах пишут, что священная, — поддакивала жена.

Хуже обстояло дело с лесом, вернее — с доставкой леса. Но и тут Бубенцов нашел выход. Он съездил в участковую контору строительства новой железнодорожной ветки, прокладывавшейся неподалеку от села, и предложил начальнику такое дело: колхоз выделит строительству для подвоза щебенки сначала восемь подвод, а после подъема пара — восемнадцать, ну, а взамен железнодорожники доставят колхозу в самый кратчайший срок весь занаряженный в соседней области лес.

Но и об этих переговорах Бубенцов пока никому не говорил: требовалось еще согласие управления дороги. Чего же хвастать раньше времени. И только очень просил Ивана Григорьевича Торопчина лично проверить всех лошадей и подправить их на зеленых кормах.

— Я вижу, ты никому не доверяешь, Федор Васильевич, — пошутил как-то Торопчин. — Неужели и меня подгонять надо?

— Не в том дело, Иван Григорьевич. Вот узнаешь мои планы, тогда поймешь, почему беспокоюсь, — ответил Бубенцов.

— Постой, а почему же ты не хочешь, чтобы вместе мы беспокоились? Зачем забор ставишь там, где он никак не нужен, отгораживаешь от себя людей? В этом, Федор, твоя ошибка. И не пустяковая!

Вначале Иван Григорьевич говорил и предостерегал Бубенцова от «единоличной повадки» как друг. Потом уже как секретарь партийной организации предложил председателю колхоза рассказать о своих планах и действиях правлению и партийному бюро, на что Федор Васильевич сказал:

— Слова не колеса. На них дело не покатится.

Фраза прозвучала коротко и хлестко. Но Торопчину сравнение показалось неуместным, и он возразил Бубенцову не резко, но серьезно:

— Так и колхоз ведь не телега — куда захотел председатель, туда и покатил. Ты прочитай-ка еще раз устав. Его, Федор Васильевич, умнее нас с тобой люди разработали.

И снова последнее слово осталось за Иваном Григорьевичем.

Мчится Федор Васильевич на своем мотоцикле по никем не вымеренной степной дороге. Бешеную развил скорость, на разве уйдешь от справедливых упреков Торопчина? Оттолкнул своего друга, умчался от него, но убедить в том, что поступает правильно, даже сам себя Федор Васильевич не может. Рассудок как будто бы соглашается, а совесть — нет!

А впереди на дороге уже показались подвода и две сеялки. Догнал все-таки, не ушли!

— Смотри, наш Федор Васильевич опять куда-то наладился, — всматриваясь, сказал Петр Аникеев. — Эх, и гонит!

— Не за нами ли, часом? — обеспокоился Ефремов. — Может быть… передумали ваши.

— Ну, навряд, — возразил Аникеев. Однако встревоженно переглянулся с Никитой Кочетковым.

Оба комсомольца тоже обеспокоились. Знали хорошо своего председателя. Потом Аникеев склонился к Кочеткову и шепнул:

— Возвращаться, Никита, не будем. Понял?

— Ни в коем разе! — громко подтвердил Кочетков.

— Что такое? — Ефремов повернулся к комсомольцам. На его широком, добродушном, помеченном редкими оспинами лице отразилось большое волнение.

Но комсомольцы ничего не ответили, потому что мотоцикл уже поравнялся с подводой. Бубенцов сбавил скорость и двигался по самому краю дорожной канавы, не обгоняя и не отставая. Как всегда, форменная фуражка танкиста у Федора Васильевича была надвинута очень низко, и сидящие на подводе не видели его глаз. Ждали слов, окрика. Но Бубенцов молчал. Так длилось, может быть, минуту, а может быть, пять.

Пугливо сторонилась от урчащего и постреливающего выхлопами мотоцикла запряженная в сеялку молодая кобылка, всхрапывала, косила лиловым, немигающим глазом. Если бы не упряжка, рванулась бы она в сторону, перемахнула канаву и понеслась бы, распушив по ветру хвост и отбрасывая комья земли по реденькой еще зелени озимых.

Недоброе чувствовали в молчании Бубенцова и Ефремов и комсомольцы. Очень тягостно стало всем троим. Ну, что Бубенцов молчит, чего смотрит? Уж выругался бы, что ли!

Но Федор Васильевич так и не сказал ни слова. Отвернулся, проехал еще немного рядом, потом включил скорость, резко прибавил газ и, как вихрь, умчался вперед по дороге.

Позднее Бубенцова видели в районном центре.

Сначала около райкома. Здесь он простоял довольно долго, не сходя с мотоцикла, упершись здоровой ногой в дорожную колею. Смотрел то на здание райкома, то вдоль улицы. Обдумывал что-то.

К мотоциклу осторожно подобрались два малолетних паренька и шершавая собачонка. Все трое с почтительным ожиданием уставились на Бубенцова. Собачонка даже поставила торчком одно ухо и пискнула.

Потом Федор Васильевич появился в чайной. Уж не один, а в компании людей, с которыми порвал отношения с тех пор, как стал председателем колхоза. Сдвинули два стола, шумно расселись. Кто-то слетал за баянистом.

Сначала пели довольно стройно хорошую песню войны. Потом загалдели беспорядочно.

И только поздно вечером Бубенцова, совершенно пьяного, доставил в село второй секретарь райкома Петр Петрович Матвеев.

Увидав Федора Васильевича в таком состоянии, его жена просто остолбенела. Часто замигала пугливыми глазами. Сказала:

— Ну, теперь все. Вот до чего довели человека!

И заплакала.

— Ничего, ничего, вылечим. — Матвеев помог Маше раздеть Федора Васильевича и уложить в кровать, что не так-то легко было сделать.

— Не хочу — и все! — упираясь, с пьяной настойчивостью повторял Бубенцов. — Не хочу — и все. Чего вы на меня, как на волка, смотрите? Сукин ты сын, Ванька Торопчин, хоть и сильно партийный!

— Ладно, ладно, Бубенцов. Мы обижать тебя не позволим никому! — успокаивал Федора Васильевича Матвеев. — Спи сейчас.

— Не хочу — и все. Председатель я или нет?

— Спи!

Уложив, наконец, Бубенцова, Матвеев выпил целый ковш кислого и терпкого, пахнувшего мятой квасу и сказал Маше:

— Ух, хорош! Ему такого дай, как проспится… Ну, дела в вашем колхозе творятся!

— Разве плохие дела? — Машу не на шутку испугала многозначительность слов Матвеева, и она чисто по-бабьи поспешила заступиться за мужа. — Месяц и восемнадцать дён капли ведь Федор Васильевич в рот не брал винища проклятого. А уж трудился!.. Поверите — уйдет до свету, а вернется к ночи — не поспит и не поест путем. И все считает, считает, прикидывает туда, сюда. «У меня, говорит, колхоз первым по области будет».

— А как Торопчин?.. Помогает ему? — спросил Матвеев.

Женщина ответила не сразу. Покосилась на трудно и шумно дышащего мужа.

— Не знаю. Больше месяца Иван Григорьевич к нам не заглядывал. Невзлюбил он Федора, что ли? А вернее сказать, люди между ними плетень сплели.

— Та-ак, — многозначительно протянул Петр Петрович. Усмехнулся, укоризненно покачал головой: «Вот они, любимчики ваши, товарищ Васильева!»

Нужно сказать, что поступок Матвеева, лично доставившего в село загулявшего Бубенцова, многих колхозников очень удивил: «Ведь второй секретарь райкома! Есть у него время возиться с пьяным председателем колхоза? Ведь ему о всем районе заботиться положено, о больших делах».

Но кое-кто усмотрел в действиях Петра Петровича некоторую многозначительность. Например, Шаталов. Иван Данилович с таким интересом смотрел в окно на проезжавшие мимо райкомовские дрожки, в которых сидели обнявшись Матвеев и Бубенцов, что свалил с подоконника в палисадник фикус. И даже не расстроился своей неловкостью. Пробормотал:

— Туда тебе, лопуху, и дорога! — Потом повернулся к находившемуся в избе Кочеткову, сказал, сощурив один глаз: — Видал комедию?

— Да-а, есть о чем подумать, — неопределенно отозвался завхоз. — Заботятся все-таки о нас, грешных, руководители.

— Угу… Боком бы кому не вышла забота эта. — Иван Данилович еще раз выглянул в окно, встал, обдумывая что-то, прошелся по комнате. Вновь обратился к Кочеткову: — Ты вот что, Павел Тарасович. Беги сейчас же в правление и не уходи оттуда. Да прикажи там пол вымыть. Токареву покличь или еще кого. И стол застели хотя бы газетиной. Возможная вещь, Матвеев прикажет бюро собрать. А ты, Прасковья, — Шаталов повернулся к жене, — тоже… это самое… Надо все-таки встретить такого человека как полагается. Поняла?