Нам нужно поговорить о Кевине - Лайонел Шрайвер

на его территорию слабого бессловесного существа. Однако, когда Кевин вошел следом за тобой в палату, он не стал запрыгивать на кровать, чтобы удушить подушкой мою сосущую грудь дочь. На нем была надета футболка с надписью «Я – Старший Брат» и смайликом. Судя по неразглаженным складкам и ценнику на шее, ты в последний момент догадался купить ее в сувенирном магазине в фойе. Он обошел основание кровати, подошел к ней с другой стороны, вынул циннию из подаренного тобой букета и принялся отрывать лепестки. Наверное, самым безопасным исходом было бы, если бы Селия просто вызывала у него скуку.

– Кевин, – сказала я, – хочешь познакомиться со своей сестрой?

– Зачем мне с ней знакомиться? – сказал он утомленно. – Она же едет домой с нами, так? Значит, я буду встречаться с ней каждый день.

– Значит, тебе нужно хотя бы знать, как ее зовут, правда?

Я мягко отняла девочку от груди, которой Кевин когда-то так решительно отказывался интересоваться, хотя она только недавно начала сосать. В таких случаях большинство младенцев начинают вопить, но Селия с самого начала воспринимала лишения как должное, а любой пустяк, который ей предлагали, она принимала с наивным смущением. Я отогнула пеленку и протянула девочку, чтобы он на нее посмотрел.

– Это Селия, Кевин. Я знаю, с ней пока не слишком интересно, но когда она немного подрастет, я уверена, она станет тебе лучшим другом.

Я подумала: интересно, а он вообще знает, что такое друг? Он пока еще не приводил домой одноклассников.

– То есть она будет везде таскаться за мной и все такое. Я это уже видел. Это бесит.

Ты сзади положил руки ему на плечи и дружески потряс его. Лицо Кевина исказилось.

– Ага, но все это – часть жизни старшего брата. Мне ли не знать – у меня ведь тоже была младшая сестра. Они никогда не оставляют тебя в покое! Ты хочешь играть с машинками, а они вечно пристают, чтобы ты поиграл с ними в куклы!

– Я играла в машинки! – возразила я, выразительно взглянув на тебя: придется нам поговорить об этой ретроградской чуши насчет гендерных ролей, когда мы вернемся домой. Твоя сестра Валери была жеманной девочкой, которая выросла и превратилась в официозную женщину, поглощеную покроем своих штор, а во время наших коротких визитов в Филадельфию была полна решимости устраивать «вылазки» в исторические дома. Очень жаль, что вы хоть и родились сразу друг за другом, но никогда не были особо близки.

– Никто не знает, во что Селия полюбит играть; и ты не можешь наверняка сказать, любит ли Кевин играть в куклы.

– Да ни за что! – по-братски воскликнул ты.

– Подростки-мутанты – черепашки Ниндзя? Человек-паук? Эти игрушки – куклы.

– Отлично, Ева, – пробормотал ты, – давай, привей ребенку комплексы.

Кевин тем временем бочком подошел поближе к кровати и окунул пальцы в стакан с водой, стоявший на тумбочке. Искоса глядя на малышку, он держал мокрую руку над ее головой и позволил каплям воды стекать на ее лицо. Селия растерянно заерзала, но похоже, это крещение ее не огорчало, хотя позже я научусь понимать: то, что моя дочь не жалуется и не плачет, не имеет значения. Лицо Кевина было искажено редким для него чувством – почти клиническим любопытством; он снова намочил руку и побрызгал водой на нос и рот своей сестры. Я не знала, что делать. То, что вытворял Кевин, напоминало мне сказки, в которых обиженная родственница приходит, чтобы проклясть лежащую в колыбели принцессу. Но он не причинял ей боли или вреда, и я не хотела портить их знакомство упреками. Поэтому, когда он в третий раз окунул руку в воду, я поудобнее устроилась на подушке, промокнула ей личико пеленкой и потихоньку подвинула ее так, чтобы он не мог до нее дотянуться.

– Эй, Кев! – ты потер руки. – Твоей маме надо одеться, так что давай-ка пойдем и найдем что-нибудь очень-очень жирное и соленое в тех автоматах в холле!

Когда мы все вместе уезжали из больницы, ты сказал, что я, должно быть, совсем измучена, поскольку всю ночь вставала к новорожденной, и вызвался посидеть с ней, пока я немного посплю.

– Нет, – прошептала я, – это так странно, но я вставала лишь пару раз, чтобы покормить ее, да и то мне приходилось ставить будильник. Франклин, она не плачет!

– Ха. Что ж, не жди, что это продлится долго.

– Никогда не знаешь, как будет – они все такие разные.

– Дети должны плакать, – энергично сказал ты, – если ребенок только ворочается в кроватке и спит весь день, значит, ты растишь слабака.

Когда мы вернулись домой, я заметила, что с маленького столика в прихожей исчезла моя фотография, на которой мне было почти тридцать; я спросила тебя, убирал ли ты ее куда-нибудь. Ты пожал плечами и ответил «нет»; я решила не настаивать, подумав, что фотография найдется. Она не нашлась. Я немного расстроилась – я уже и близко не была такой красивой, а свидетельства того, что когда-то у нас не было морщин и мы были красивы, в самом деле со временем становятся очень ценными. Снимок был сделан в Амстердаме, на плавучем доме, с хозяином которого у меня был короткий и легкий роман. Я очень дорожила тем выражением лица, которое он ухватил на этом снимке: оно было открытым, расслабленным, теплым; снимок запечатлел простое наслаждение от всего того, что мне тогда требовалось от жизни, – свет на воде, великолепное белое вино, красивый мужчина. На этом портрете мягче выглядела та суровость, которой были отмечены большинство моих фотографий, с этим моим выпуклым лбом и затененными, глубоко посаженными глазами. Капитан плавучего дома прислал мне этот снимок по почте, а негатива у меня не было. Что ж, наверное, пока я была в больнице, Кевин стащил снимок, чтобы втыкать в него булавки.

Как бы то ни было, я не планировала выходить из себя из-за одной фотографии. На самом деле (хотя, боюсь, моя матримониальная метафора может показаться провокационной), когда я перенесла Селию через порог нашего дома, у меня возникло бодрящее чувство, что я придала здоровое равновесие нашим войскам. Откуда мне было знать, что доверчивая маленькая девочка в качестве военного союзника – это хуже, чем ничего; это открытый левый фланг.

Ева

18 февраля 2001 года

Дорогой Франклин,

знаешь, я думаю, что, наверное, я вынесла бы все – тот четверг, судебные процессы, даже наше расставание – если бы только Селия могла остаться со мной. Тем не менее (и, наверное, это тебя удивит) я люблю представлять ее с тобой рядом, воображать себе вас двоих вместе. Я рада, что вы наконец можете узнать друг друга получше. Ты был ей хорошим отцом, и я не намерена тебя критиковать, но ты всегда так переживал, не проявляешь ли ты пренебрежения к Кевину, что перестарался с доказательствами того, что остаешься на его стороне. Ты держал Селию на расстоянии. А она, повзрослев, стала такой хорошенькой, правда? Ее красота была неуверенной и робкой, а тонкие золотистые волосы все время трепетали у ее лица. Думаю, ты обижался за Кевина – на то, что другие люди находили ее такой очаровательной, в то время как с Кевином они были склонны вести себя осторожно или были фальшиво и чрезмерно сердечны, а иногда – когда мы приходили в гости и не брали его с собой – было очевидно, что они испытывают облегчение. Ты считал, что это несправедливо. Думаю, если мыслить в масштабах вселенной, то да, это было несправедливо.

Может быть, моя любовь к Селии далась мне слишком легко. Может, в моем собственном понимании она являлась неким жульничеством, поскольку я всю жизнь стремилась преодолевать трудности и бороться со страхами. Селия просто вызывала к себе любовь. Я не припомню никого, кто не считал бы ее милой, хотя не знаю, запоминалась ли она людям надолго. Соседям редко нравился Кевин, даже если они были слишком вежливы, чтобы сказать об этом прямо, но его они помнили. У родственников с твоей и с моей стороны было к нему сходное отношение. Твоя сестра Валери всегда дергалась, если Кевин оставался без присмотра где-нибудь в ее тщательно обставленном доме, и просто для того, чтобы его контролировать, она то и дело приносила сэндвичи, которые наш сын не хотел есть; если он брал в руки конфетницу или теребил кисточку подхвата для штор, она вскакивала и забирала их у него. Задолго