Узники Кунгельва (СИ) - Ахметшин Дмитрий

Второй момент — ворочаясь с боку на бок и воссоздавая в голове подробности кошмара (в этом не было нужды — они и так стояли перед глазами), я отшиб палец о борт неудобной кровати и подумал, что громадное помещение, загромождённое загадочными предметами, сверкающими как хрустальные статуи, вполне может оказаться моей кухней. И созерцал я её, стало быть, из вытяжки!

В ванной, плеская себе на лицо тепловатой водой, я вновь и вновь прокручивал в голове вчерашний вечер, медленно перетекающий в сон. Помнится, несколько дней назад я снимал решётку, изыскивая пути побега, но потом поставил её обратно. До какого размера я должен был уменьшиться, чтобы ползать по вентиляции? Чудеса, не иначе. Тем не менее, меня не покидало стойкое ощущение, что сон звенел над моим ухом связкой ключей, один из которых может подойти к моей камере.

Из ванной я прямиком отправился на кухню, стараясь сдерживать себя, чтобы не ускорить шаг. Я давно уже понял, что поспешность ни к чему хорошему не приведёт. Кроме того, у меня уйма времени — просто удивительно, если в квартире найдётся достаточно места, чтобы его складировать.

Я взял нож для хлеба. Подковырнул, снял и бросил решётку на стол. Вспомнив мусор, валяющийся там (будто из него собиралась вить гнездо птица), надел резиновую перчатку. На самом деле, дело не в птице и не в крысе, которая, возможно (хорошо, что я не встретил её ночью), могла там поселиться. Дело в страхе. Ужас, как тогда, связал мне вместе локти. Лишь усилием воли я заставил свою руку подобраться к отверстию в стене, и потом, словно тушкан на стремительно приближающуюся змею, смотрел, как она там исчезает.

Далеко лезть не пришлось. Я вытащил, как и ожидал, ворох бумажек, в основном конфетных фантиков. И конверт с письмом. Видимо, его я и принял за картонку.

Прямо сейчас, дописав эти строки, я вскрою письмо. Всё это время я тренировал волю. Такие подарки мне преподносят не часто. Нужно научиться ценить их и не набрасываться как голодный пёс на кость.

Только подумать, оно ждало меня не меньше двадцати лет…

4

Дверь оказалась тугая, на пружинах. Закрываясь, она пихнула Юрия в зад — суровая уборщица, не лезущая за словом в карман, и в то же время без лишних слов пускающая в ход швабру.

Его сразу принял в себя горький сигаретный дым и сонм запахов.

Пришлось постоять на месте, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Даже свет тусклого дождливого полдня казался бы здесь ослепительным. Грязные окна мало того, что почти не пропускали свет, так ещё были закрыты дырявыми жалюзи, а кое-где заклеены газетами.

Детектив оказался подготовлен куда лучше. Деловито оглядевшись, он двинулся куда-то налево, где, как потом увидел Юрий, располагалась барная стойка. Мистер Бабочка двигал свои массивные телеса между круглых столов, расставленных как попало, и деревянных стульев без обивки, разбегающихся как тараканы. Поднимая руки, то и дело извинялся.

Здешним обитателям, каракатицам в пласте ила, не было до него никакого дела. Юрий ожидал увидеть пьющих людей — но почему-то его ожидания брали начало во вкрадчивости американских фильмов об эпохе сухого закона, где любой подпольный бар, окутанный облаками сизого дыма, обладал особенной, ни с чем не сравнимой привлекательностью, подкреплённой стуком кия по бильярдным шарам, соулом из старого патефона и горьким запахом дубовых бочек. В каждом привыкли видеть замаскированного полицейского, у каждого был за поясом кольт или хотя бы выкидной нож, но атмосфера дружбы и сотрудничества, которой, казалось бы, неоткуда было взяться, цвела пышным цветом… а посреди всего этого — она, загадочная дама в чёрном, с сигаретой в длинном мундштуке и бокалом мартини, с тайной за сомкнутыми губами.

Мимолётная грёза появилась и растаяла в один момент. Действительность оказалась крахом всех мечтаний. Этого стоило ожидать… но Хорь был не готов. Он застыл, как громом поражённый, хлопая глазами и стараясь глядеть во все стороны разом. Мистер Бабочка маячил в дальнем конце зала. Никто из присутствующих не смотрел ни на него, ни на молодого человека, застывшего у порога.

Людей здесь словно грызла изнутри огромная чёрная мышь, одна на всех. Она пряталась в тенях, которые отбрасывали скатерти, свисающие почти до пола, таилась за отстающими от стен обоями, сверкала багровыми, злыми глазками папирос-самокруток… и ещё в сердцах, в каждом по-отдельности и во всех сразу. Всё это люди. Сидят, неприкаянные, опустив головы к стаканам, будто пытаются разглядеть в дрянном самогоне хоть что-то, имеющее натуральное происхождение. У дальней стены прямо на полу сложены вонючие тюфяки — сложно было поверить, что кто-то способен преклонить на них головы. Гранёные стаканы, той хитрой советской вариации, которую невозможно разбить, сопровождали каждый шаг тусклым звоном. На подносе за прилавком лежали почерневшие бутерброды и пирожки с ливером. Глядя на хозяина заведения, Юра думал, что такой человек не может готовить еду. У него в подсобке, наверное, стоит чудо техники, механизм на ременной передаче, который нарезает соевую колбасу, достаёт из банки солёные огурцы и чеснок, лепит всё это в съедобный нелицеприятный ком.

Детектив повернулся от стойки и помахал ему рукой. Юрий почти наощупь двинулся вперёд. Под ногами что-то захрустело — пустая консервная банка, из которой вылилось и мгновенно впиталось в доски пола немного жидкости. На одном из столов исходил хрипом магнитофон; музыка показалась Юре настолько отвратительной, что он даже не понял, на каком языке поют.

— Её здесь нет? — Виль Сергеевич будто не мог поверить своим глазам и нуждался в подтверждении со стороны.

Юрий покачал головой. Женщины здесь присутствовали, но с дамой на фотографии у них было общего столько же, сколько у черепахи с павлином. Это жалкие, опустившиеся создания, похожие на горбатых птиц, разучившихся летать. Они смолили те же сигареты, что и мужчины, и смотрели в окно с таким выражением, словно ожидали там увидеть себя самих, свернувших с этой кривой жизненной дорожки и нашедших себя в другом мире. С ворохом детишек, любящим мужем и счастливыми, здоровыми родителями.

— Эй, господин хороший, — громко сказал Виль Сергеевич бармену, который не торопился к ним подходить. И когда он всё-таки приблизился, сунул под нос бумажник с фотографией. — Узнаёшь её?

Бармен хранил молчание. Это хромой мужик в грязной бандане, повязанной поверх длинных патлов, в потрёпанной джинсовке и фартуке с логотипом пива «Балтика». Он переминался на месте и, кажется, больше всего на свете мечтал вернуться в свой угол, под свет настольной лампы.

Незнакомцы требовали внимания. Он не мог предложить им самим налить себе «столичной» или семьдесят второго портвейна, а после вписать имена в пустую строчку толстой тетради в жирных пятнах, навечно закрепив на шеях ярмо вечных должников. Не мог распространить над ними шлейф своего превосходства, своего царственного внимания.

— Если не будете ничего брать… — сказал он, перебегая глубоко запрятанными в череп глазками с одного незнакомого лица на другое и в конце концов остановив свой взгляд на детективе, который, видно, внушал ему куда больше почтения, чем щуплый сутулый очкарик.

Юрий оглядел ассортимент бутылок, представленных на витрине, и скептически пожал плечами. Ему хотелось покинуть помещение. Ясно же, что они пришли сюда по ошибке. Но Виль Сергеевич улыбнулся.

— Да, голубчик. Если можно, кофе. И плесни в него двадцать грамм коньяку, я сегодня не за рулём. Мой друг — прекрасный водитель, — он хлопнул Хоря по плечу, так, что у того клацнули зубы. — Юрка, расплатись, будь паинькой.

— Сто десять, — процедил бармен и, даже забрав у Юрия деньги, не сдвинулся с места.

— Так как? — миролюбиво спросил мистер Бабочка, облокотившись на стойку и положив перед барменом бумажник с вставленной в него фотографией; Юра подумал, что, наверное, и сам человек за стойкой, и все остальные уже поняли — в бумажнике нет ни гроша, и по стоимости сам бумажник приближается к стоимости спичечного коробка. — Как насчёт этой дамы?