Идолов не кантовать - Сергей Нуриев

— Ни на кой. Я же сказал — к примеру. Но если вы не можете договориться с властями даже о такой мелочи, то что можно говорить дальше! Стыдно, товарищи! Нет, товарищу Степану это явно не понравится.

— За здоровье товарища Степана! — воскликнул Христофор Ильич петушиным голосом.

— И за товарища Мамая, — угодливо улыбнулся Куксов.

Чекист попросил не делать из его личности культа, после чего собравшиеся дружно выпили за скромность товарища Мамая.

— Скоро будут выборы в местный совет, — между прочим сообщил Харчиков. — Мой кум тоже баллотируется. Если повезет — будет наш человек.

Речь сама собой зашла о политике. Райкомовцы хулили новые порядки и вспоминали былые времена. Всем хотелось говорить, слушать не хотелось никому. Слушал один председатель. Хотя на самом деле он не слышал ничего.

Осененный внезапной идеей, он какое-то время сидел не шевелясь и бессмысленно катал пальцами хлебные шарики. Ну, конечно! Как же эта идея не пришла ему в голову еще месяц назад! Конечно! Пора брать власть в свои руки, точнее, в руки подпольщиков. Нужно баллотироваться в совет. Может, удастся запихнуть туда хоть одного из этих олухов. Почему нет? А уж тогда ничего не будет стоить получить генеральный подряд на реставрацию всех памятников в Козякинском районе. Детали можно будет обмозговать потом, на трезвую голову.

Председатель встал, вытянул изо рта баптиста селедочный хвост и жестом восстановил порядок.

— Товарищи, — сказал он, — есть предложение переходить к решительным действиям. Возражений нет? Нет. Ну-с, кто пойдет в депутаты? Я, не имея местной прописки, снимаю свою кандидатуру сразу же…

— А у меня есть прописка! — вскочил Пиптик, но, встретив укоризненные взгляды, быстро сел.

— Так кто же? — повторил вопрос Мамай.

Все посмотрели на первого секретаря. Согласно занимаемой должности, первым свое мнение должен был выразить Брэйтэр, но Лев Аронович молчал. Он колебался. Недавнее мероприятие вынудило его заметно поиздержаться. Одни только непредвиденные расходы вылились в двадцать миллионов. Более того, несмотря на то что конкурс уже давно прошел, председатель требовал дополнительных расходов еще и еще. Куда они уходили — неизвестно. Торговый магнат отдавал деньги с большим нежеланием и каждый раз подозрительно смотрел то на новую норковую шапку, появившуюся у товарища Мамая, то на его новые сапоги. На поминки председатель явился в прекрасном шерстяном пальто.

Нет, к новой затее с выборами следует подходить осторожно. С одной стороны, неплохо бы пробраться в совет — можно будет выхлопотать дополнительные торговые площади. Но с другой…

Лев Аронович задумчиво прожевал кусок котлеты и наконец спросил Потапа:

— Скажите, а кто… м-м… будет финансировать избирательную кампанию?

— Не задавайте глупых вопросов, — жестко произнес председатель. — Будете баллотироваться?

— Да, — выдохнул Брэйтэр.

— Решено. Кто еще?

— Я, — сказал Коняка-младший, доселе находившийся в тени.

— Ты кто?

— Это… Васятка, — представил сына Мирон Мироныч, указав в его сторону неверной рукой, — наследник мой. Душа человек.

Мамай оценил наследника мутным взглядом.

— Васятка? Молодец. Орел! Пойдешь депутатом… Сможешь навести порядок?

— Да, — страстно гаркнул Василий. — Только покажите, кого вешать и стрелять.

— Хорошо. Еще желающие?

Желание проявил и Харчиков, которого прельщали депутатские льготы и бесплатный проезд в общественном транспорте.

Почуяв, что наступил удобный момент, дьячок схватился за рюмку.

— Ну, други мое… — начал он, но не успел договорить и, уронив голову на грудь, забылся мертвым сном.

— Слаб здоровьем, — заключил Христофор Ильич.

По объективным причинам духовная особа не могла больше руководить застольем, и обязанности тамады возложили на Коняку.

Пили за здравие всех присутствующих, вместе взятых, и за каждого в отдельности. И после очередного тоста то один, то другой подпольщик начинал сознавать, что просто обязан стать избранником народа.

Депутатами решили стать все, за исключением Мамая и спящего дьякона.

Вечеринка затянулась допоздна. Всех ее участников окончательно разобрало, и они оказались в той стадии алкогольного опьянения, когда хочется одного — тосковать. Часть подпольщиков тосковала молча. Другие, наиболее стойкие, еще вяло ворочали языком, пытаясь спеть что-нибудь душевное. Владимир Карпович беспрерывно икал и собирал в кулек нетронутые продукты. Потап рассеянно рассматривал красные морды, сидящие напротив, и силился припомнить их имена или хотя бы фамилии. Сделать это никак не удавалось, мысли путались, а в ушах почему-то стоял шум прибоя.

Кто-то хлопнул его по плечу.

— Шеф, — медленно проговорил Вася, — пошли к тетькам.

— Куда? — не мог сообразить чекист.

— К тетькам.

— К ж-женщинам, — пояснил Пиптик.

— К женщинам? Женщины… — пробормотал Мамай. — Из-за этого золота я совершенно забыл о женщинах… Хотя… когда хочешь найти с ними общий… язык — всегда вспоминаешь о золоте… Вот ведь как… как сказал однажды я, мужчины правят миром, а… мужчинами правят женщины…

— Во шеф нажрался, а! Психологию тут развел. Пошли на улицу, шеф.

— Пошли.

Темной промокшей улицей, не разбирая дороги, двигалась лихая троица. То, что компания навеселе и ей на все наплевать, собаки чуяли за километр и даже не пытались ее облаять.

Весенняя сырость действовала отрезвляюще. Настолько отрезвляюще, что гуляки без особого труда находили нужное направление, но передвигаться самостоятельно им было еще трудно. Посредине, поддерживаемый двумя молодцами, шел Иоан Альбертович Пиптик. Ногами несостоявшийся Шелкунчик выделывал такие кренделя, что его мастерству могла бы позавидовать сама Майя Плисецкая.

Из лужи в лужу перепрыгивала луна. В воздухе чем-то пахло, вероятно, это было то, что называют запахом весны. Прямо по курсу в несколько рядов горели окна. Так безжалостно сжигать электричество могли только в государственных учреждениях или местах временного проживания. Где-то там, среди огней, и таилось злачное место.

— Пришли, — сказал наконец Вася.

Глава 4. Злачное место

Улица 26 Бакинских комиссаров пролегала с севера на юг, выходила на пустырь и там кончалась.

Улица Латышских стрелков брала свое начало с того же пустыря и тянулась с юга на север до самого элеватора.

Впрочем, возможно, все было наоборот и краеведам города Козяки еще предстоит установить здесь истину. Для облегчения же их работы следует лишь прояснить, что улица 26 Бакинских комиссаров и улицa Латышских стрелков — это одна и та же улица. Название первой указывалось на домах с четными номерами, второй — с нечетными. Впрочем, возможно, что и здесь все было наоборот и это обстоятельство также подлежит изучению.

Но так или иначе, улица бакинцев-латышей все-таки упиралась в пустырь и с этим фактом вынуждены будут согласиться все козякинские краеведы.

Недоразумение с двойным названием улицы можно было, собственно, и опустить, если бы оно не влекло за собой более существенные недоразумения.

Дело в том, что кроме скудной растительности и скамеек пустырь занимали два заведения. В одном здании размещалось женское общежитие консервного завода им. Баумана. В другом находился родильный дом № 3. (Ни роддома № 1, ни роддома № 2, ни тем более роддома № 4 в райцентре никогда не было.)

Каждый житель улицы 26 Бакинских комиссаров твердо знал, что если идешь по четной стороне на юг, то непременно выйдешь к общежитию. В свою очередь жители улицы Латышских стрелков, строго придерживаясь своей стороны, безошибочно находили родильный дом. Таким образом, роддом стоял слева, а общежитие — справа (хотя и на этот счет в Козяках бытуют разные мнения).

Но услугами роддома пользовались и граждане с других улиц, плохо знающие местные правила ориентирования. Окна общежития так же, как и роддома, были пронумерованы для удобства посетителей. Из форточек обоих корпусов с равной насыщенностью вырывались дамские вопли и детский плач. Такая обстановка нередко приводила к тому, что роженицы, подгоняемые внутренними позывами, забегали в общежитие и норовили лечь на стол перепуганного вахтера, которого тут же обступали с подарками и угрозами сопровождающие роженицу лица, требуя отдельную палату и обещая пустить все заведение к чертям на воздух, если, упаси бог, родится девка. Конечно, рано или поздно выяснялось, что произошло досадное недоразумение, но бывали случаи, когда это выяснялось уже слишком поздно.