Идолов не кантовать - Сергей Нуриев

— Приезжий. Приехал получить небольшое наследство от дяди, который умер.

— Получили?

— Нет пока… Нотариус никак не оформит сделку.

— А сейчас вы откуда?

— Я? С этих… с дня рождения.

— У вас здесь родственники?

— Угу, друзья моего дяди. Ну что я все о себе. Расскажите и вы что-нибудь о себе.

Клава подняла на чекиста свои маленькие глазки, которые не увеличивались даже толстыми линзами очков, и кротко сказала:

— Хорошо. Если вы так настаиваете…

И она поведала скучную историю своей первой и, как подозревал Потап, последней любви.

Начало было обычным: они столкнулись, глаза их встретились, и они тотчас же полюбили друг друга. Его звали Артур, и был он красивым блондином. Они любили друг друга до такой степени, что решили пожениться. Все было хорошо до тех пор, пока он не узнал, что Клава — профессорская дочь. И тогда, чтобы она не подумала, что он женится из-за денег, он решил временно отложить свадьбу. Клава убеждала его, что не думает ничего такого, но блондин оказался гордым человеком и уехал на Север зарабатывать деньги. С тех пор Клава живет в общежитии, вдали от папы-профессора, который за ней сильно убивается и обещает купить ей отдельную квартиру, машину и мебель, если она только вернется домой. Но Клава твердо решила найти свое счастье сама и чтобы какой-нибудь мужчина полюбил ее такой, какая она есть сейчас, не ведая о ее достатке. А уж потом, после законного брака, она его озолотит.

— Поэтому я никому не говорю, что у меня богатое приданое, — закончила профессорская дочь.

"Убогая фантазия", — подумал Потап, дождавшись конца рассказа, и, подавляя зевоту, спросил:

— Давно уехал блондинчик ваш?

— Девятнадцать лет назад, — отрешенно произнесла Клава.

— Ого, давно уже. Пора б и вернуться ему. Ничего, не огорчайтесь. Наверно, билеты не может достать. Сейчас на поезд сесть — проблема, сами знаете.

— Боря, — молвила Клавдия чуть помедлив, — а у вас какая была первая любовь?

— Маленькая, года три ей было. Мы с ней вместе в садик ходили… Со второй я уже в школе познакомился…

— Борис, я вас про настоящую любовь спрашиваю, — перебила профессорская дочка, игриво закинув ногу на ногу так, чтобы их было видно выше колена.

— Настоящую?! Да уж куда настоящей! Хотя нет, было у меня еще одно подобное безумство, уже в степенном возрасте. Общежитие у вас до скольких открыто?

— До одиннадцати.

Мамай взглянул на часы. Для того чтобы сразить старую деву какой-нибудь занимательной байкой, у него было двадцать минут.

Он вложился в пятнадцать. Сперва пришлось расскрыть государственную тайну и сознаться, что он не кто иной, как агент контрразведки. Затем Потап поведал несколько холодящих кровь эпизодов из своей профессиональной карьеры. Тут были и погони, и перестрелки, и различные шпионские хитрости. Кое-что рассказчик почерпнул из детективных романов, кое-что сочинил на ходу. Закончилось все, разумеется, несчастной любовью. Роковая женщина повстречалась Борису на границе Западного Берлина и Берлина Восточного. Спасаясь от ищеек израильских спецслужб, разведчик перелезал Берлинскую стену, рассчитывая укрыться на территории ГДР. В это же время и в этом же месте каменную преграду преодолевал другой человек, но ему до зарезу надо было попасть на капиталистическую сторону. Этим человеком и оказалась роковая женщина. Они столкнулись лбами на гребне стены, пристально посмотрели в глаза друг другу и сию же минуту влюбились. Ее звали Кэт, и она работала на вражескую разведку. Роман их длился полгода. За этот срок Борис, пользуясь любовью и преданностью Кэт, получил от нее уйму полезной для Родины информации, за что и был награжден почетной грамотой. Впрочем, Кэт в свою очередь сообщила своему начальству также немало интересного и была повышена в должности. Но счастье их длилось недолго. Ему поручили новое задание, и когда он вернулся, то Кэт на прежней явке не нашел. Там жили совсем другие люди. Больше Боря и Кэт никогда не виделись…

— А вы не пробовали найти ее через адресное бюро? — затаив дыхание, спросила Клава.

Мамай посмотрел на нее с сожалением.

— Дело в том, что у всех шпионов есть скверная привычка поселяться под чужими именами.

— Ой, как жалко. Моя подруга тоже замуж за иностранца выходит.

Воцарилось тягостное молчание. За спиной кипела жизнь: стучала посуда, гремела музыка, кто-то смеялся и густо пахло жареное сало.

— Ну-с, — спохватился чекист, — поздно уже. Пора б и…

— Что бы вы ни думали, — перебила Клава, — но я считаю, что порядочная девушка не должна соглашаться на все в первый же вечер.

— Верно, — быстро кивнул Потап, — я тоже так считаю. Ей нужно дождаться хотя бы второго вечера.

— Да? А вы завтра придете?

— Я еще сегодня не ушел.

— У меня такое чувство, — страстно заговорила Клава, выдвинув вперед нижнюю челюсть, — что мы с вами здесь целую вечность, как будто бы завтра наступило уже сегодня.

— С чего бы это? — насторожился Потап, отодвигаясь.

— Мне кажется, словно я вас знаю уже сто лет! — Hадвигалась Клавдия.

— Это вам только кажется. Меня тогда еще в живых не было. Так что завтра будет завтра, а сегодня мне пора идти. Общежитие скоро закроется.

— Оно давно закрылось.

— Как это? Вы же сказали, в одиннадцать!

— До одиннадцати сюда впускают, но выпускают только утром. Работа у вахтерши такая: всех впускать, никого не выпускать. Ей за это наши девочки в конце месяца премию платят.

— Я этого не знал, — обеспокоенно сказал Потап. Клава оживилась:

— Займемся чем-нибудь?

— Придется. В шахматы играете?

— Шахмат нет. К тому же я играю только в шашки. В поддавки.

— Жаль. А у меня шашек нет. Всегда с собой ношу, а сегодня как-то забыл, — огорчился лже-Борис, хлопая себя по карманам. — Ну что ж, пойду поищу.

— Может, в карты? — Пыталась удержать его профессорская дочь.

Мамай взглянул на собеседницу и, хотя ей не было еще и сорока, дерзко спросил ее отчество.

— Петровна, — сказала Клавдия, каменея.

— Так вот, Клавдия Петровна, шашки гораздо лyчше развивают умственное мышление. Настоятельно рекомендую. А уж после того, как оно разовьется, можно садиться и за карты.

Потапу было не до шашек. Ему надо было в туалет. Побродив по коридору, он разыскал в тупике дверь, но она оказалась крест-накрест забита досками. Открытый туалет нашелся на втором этаже. Туалет, как и все заведение в целом, был тоже женским, поэтому такие дополнительные удобства, как писуары, в нем отсутствовали. Судя по всему, в единственной кабине кто-то был. Во избежание конфуза Мамай отошел к окну. Прошло пятнадцать минут, а из кабины не выходили. Более того, там слышалась возня и совершенно неуместный лязг железа. Потап нетерпеливо постyчал в дверцу.

— Мадам, нельзя ли побыстрее?

В кабинке вдруг стало тихо. Прошло еще несколько минут, но по-прежнему никто не появился. Потап топтался на месте, словно конь. Плюнуть и просто так уйти он не мог. Туалет не то место, откуда уходят с тем, с чем и пришли.

— Помощь не нужна? — не церемонясь, поинтересовался чекист.

Наконец щелкнул шпингалет и с тихим скрипом дверца отворилась…

Застыв, они стояли друг перед другом, будто восковые фигуры. Но несмотря на внешнюю неподвижность, внутри каждого из них бушевали страсти. Схематично душевное состояние первого человека можно было выразить так: крайнее изумление — изумление — недоумение — подозрение — жажда крови. Второй испытывал несколько иные чувства: испуг — сильнеиший испуг — паника.

Первым был, конечно, председатель. Первым он и пришел в себя.

— Манюня… — сказал он тихо, — ты ли это?

С затравленным взглядом, осунувшийся, неузнаваемо изменившийся, но тем не менее вне всякого сомнения это был он — беглый подмастерье.

— Я, — признался эфиоп.

Мамай подозрительно осмотрел домашние тапочки эфиопа, вязаные носки, не новый байковый халат и спросил шепотом:

— Ты что здесь делаешь, скотина?

— В туалете… быль.

— Больше месяца? Ты что, издеваешься? Ты хочешь убедить меня в том, что пока я, твой лучший друг, недосыпал ночами, пока твой папа убивался по тебе в припадках, пока твои соратники места себе не находили, ты, козья морда, отсиживался здесь? В бабской казарме! Нет, этого не может быть! Потому что если это так, то я тебя задушу.