История спасения - Елена Другая

— Стефан, хватит, — простонал Равиль утомленно. — Никто не виноват, что так вышло. Сара говорит, что сама не знала о своем положении.

— Ха-ха! — прогремел Стефан в ответ. — И откуда интересно берутся дети? Наверно это великая тайна, что когда мужчина засовывает хуй женщине в одно место, от чего наступает беременность! Может и тебе объяснить, Равиль, ты тоже не знаешь? Про пестик и тычинку, гнездышко и птичку, — Краузе сопровождал свои слова весьма живописной жестикуляцией, — про член и влагалище? Говори, негодяй, это ты ей вдул?

— Не я, — стонал сквозь зубы Равиль.

Он смертельно устал от этих разговоров. Стефан вымещал на нем все свое раздражение, тогда как со всеми остальными общался спокойно и вежливо.

— А кто?

Немец сев на стул, закинул ногу на ногу и закурил.

— А кто, позволь узнать? Я сам своими глазами видел однажды, как вы с ней обжимались в дровнике.

— Да, мы трахались на куче дров, — не выдержав, огрызнулся Равиль. — Ты можешь меня представить в тот момент?

Стефан мотнул головой и рассмеялся, злость его вроде немного отступила.

— Да я же не в упрек, Равиль. Просто, если у вас что-то было, то признайся. Во всяком случае, это естественно. Вы с Сарой одной национальности, одногодки, как я понимаю, и оба симпатичные. У меня нет никаких претензий. Дело житейское. Когда вдруг наступает подходящий момент для интима, люди часто не думают о последствиях, по себе знаю. Столько раз подвергал себя риску, но ничто не могло меня остановить. Поэтому, если вы с Сарой…

— Не было ничего, — Равиль упорно продолжал гнуть свою линию. — Я не возьму за это на себя ответственность, даже чтобы доставить тебе удовольствие. Не было, говорю же. Отец ребенка Сары не я.

— Возможно. Но в таком случае я совершенно не понимаю, кто мог позариться на ее кости. Она тощая, словно скелет. Как она вообще смогла понести?

— Ты меня спрашиваешь? Лучше докажи, что ребенок не от тебя.

Благодушное выражение тут же стекло с лица офицера, и он вновь обозлился.

— Поговоришь мне сейчас, поганец! Еще одно подобное предположение, и жизнь твоя превратится в кошмар.

Равиль отвел взгляд, поняв, что зашел слишком далеко в своей фамильярности.

— Извините…

Стефан недовольно зыркнул, потушил окурок и велел Равилю принести им в спальню поднос с лепешками и чаем. Эльза, чтобы задобрить хозяина, расстаралась и смазала их не только маслом, но еще и медом. По этому поводу Стефан сразу стал ворчать, и все его недовольство вновь вылилось на Равиля.

— Мед надо экономить, — бубнил немец. — Или вы считаете, что я — медоносная пчелка, и мой хоботок постоянно полон нектара? Вдруг кто-нибудь из нас заболеет? Это же лечебный продукт. К тому же в доме есть дети, а такими темпами, как вы решили плодиться, скоро тут будет целый детский сад, ясельная группа. Если все обнаружится, то я охотно признаю свое отцовство. Когда допрашивают в гестапо, признаешь все, что угодно. Хорошо, если просто расстреляют, а могут и кастрировать. А займется этим, разумеется, наш общий добрый знакомый, доктор Менгеле, который очень любит проводить данную процедуру без наркоза. Будьте вы все прокляты, блудливые твари!

Ворча, Стефан жадно поглощал лепешки, одну за другой, несмотря на то, что они намазаны лечебным и драгоценным медом. Равиль тоже держал одну и деликатно откусывал от нее по маленькому кусочку, замирая от удовольствия, а потом вздохнул. Что, интересно, на ужин сегодня ела бедная Ребекка? Стефан, обещал, однако так и не устроил им свидание — забыл, а чтобы напомнить, Равилю никак не удавалось подловить подходящий момент, так как немец теперь постоянно ходил в омерзительном настроении.

— И что мне теперь делать? — не прекращал зудеть офицер. — У меня в доме — девица с брюхом! Помню, как я обсмеял Эльзу, которая прятала у себя в подвале еврейскую семью. А сам я чем лучше? Я не могу поверить, что это все происходит со мной, Равиль, живу, будто в страшном сне. По ночам я просыпаюсь, и мне кажется, что в доме орет новорожденный младенец.

Последним кусочком лепешки Стефан вытер фарфоровое блюдце. Пришло время ложиться в постель. Равиль всегда волновался перед этим. С одной стороны, его, вроде бы, тянуло к мужчине, а с другой, он продолжал стесняться того, что происходило между ними. И сердце его сладко и тревожно замирало. К тому же в последнее время немец стал с ним гораздо более ласковым в постели. Все колотушки прекратились, максимум, он мог позволить себе укусить юношу за сосок или плечо, но не более, и то в порыве страсти, а все остальное было просто прекрасно, и Равиль неминуемо таял в его нежных и сильных руках, испытывая с ним оргазм каждую ночь.

И если раньше его совесть была чиста, он злился, боролся, сжимался, оправдывая себя тем, что его насилуют, то теперь все изменилось, он сам отдавался. Получалось, что продал свою задницу фашисту за кусок хлеба. Что могло быть позорнее? Иногда днем он терзался и ненавидел себя до такой степени, что хотел умереть. Знала бы Ребекка, как он жил! Его бедные родители, наблюдая за ним с небес, наверняка плакали горючими слезами и сгорали от стыда, что он, их сын, до такой степени опустился.

Он разделся и лег под одеяло, ожидая своего хозяина. Внутри все дрожало от предвкушения близости.

— Мне забавно наблюдать, как ты до сих пор переживаешь, — бросил ему Стефан, раздеваясь. — А еще мне очень обидно. Я уже не знаю, как мне танцевать перед тобой, на задних лапах или же на передних, чтобы ты перестал кривить свою рожу.

— Все хорошо, Стефан! — взмолился Равиль. — Хватит уже ворчать!

— Я вижу, как тебе хорошо. Каждый раз ты ложишься в мою постель, будто в гроб. И не надо мне ничего от тебя. В мире полно других доступных задниц. Твоя ничем не лучше.

Стефан тоже улегся и демонстративно повернулся к парню спиной.

— Спокойной ночи, великий мученик. Завтра же я…

— У меня День Рождения завтра! — выпалил Равиль, с трудом найдя возможность вставить слово и перевести разговор в нужное ему русло.

— Да? — Стефан тут же обернулся к нему. — В самом деле?

Равиль кивнул. Он не лгал, это было так, но ничто уже не радовало. Еще год назад он сидел за праздничным столом с родителями и другими гостями. Хоть они уже и жили тогда в гетто, однако все еще были вместе, и каждый новый