Однажды в Лопушках (СИ) - Лесина Екатерина

Синюхин сопел.

Я даже подумала, что он обидится и уйдет, была у него такая вот привычка, уходить, если что не по нраву. И замолкать. И молчанием выражать свою обиду.

Боги, какое счастье, что он меня бросил! А ведь расстраивалась по-настоящему. Что, однако, любовь с женским разумом делает, да…

Морковь я обжарю, добавлю корень сельдерея, а травы уже напоследок.

— Я не могу понять, чего ты добиваешься!

— Я? — я удивилась и даже сковородку чуть было мимо плиты не поставила. — Супа добиваюсь. Ты какой больше любишь, рисовый или с макаронами?

Вода в кастрюле закипала, самое время тушенку отправлять, и лук с нею, а там и морковь подоспеет. Супу что? Сварить быстро, но главное, чтобы настоялся. Из приправ… лавровый лист, перец душистый и черный, а потом куркумы добавлю для золотистого цвета, и паприки немного копченой.

— Ты понимаешь, о чем я говорю!

— Нет, — вот совершеннейшую правду сказала.

— Твои заигрывания с Николаевым выглядят нелепо.

— Заигрывания? — вооружившись шумовкой, я замерла над кастрюлей.

— То, как ты на него смотришь, как вечно крутишься рядом… а в кафе? В кафе ты с ним едва ли не целовалась!

— Но не целовалась же! — возразила я, нахмурившись. Пена — дело такое, чуть промедлишь, пропустишь, и все, светлого бульона не видать.

— Но не отказалась бы?

— Не знаю, — Синюхина хотелось позлить, и желание это было исключительно ведьминским. А что? Я ведь право имею. — Может, и не отказалась бы.

— Думаешь, он поможет вернуться?

— Вряд ли, — я подхватила белое облачко, которое на шумовке расползлось липкой грязью. — Да и не уверена, хочу ли я возвращаться.

— То есть как?

— Обыкновенно. Что там хорошего-то? Допустим… дадут мне диплом. А дальше куда? К тебе на кафедру?

Он засопел громко.

— Если она у тебя будет. Ты, конечно, исключительно талантлив, — это я сказала безо всякой насмешки, ибо, может, Синюхин и был козлом, но козлом весьма одаренным. — Однако таланта недостаточно. У тебя ведь нет родовитых предков, силы и поддержки семьи, а стало быть, рано или поздно, но ты поймешь, что место твое — в чьей-то свите. Работать и тихо складывать лавры к ногам хозяина, надеясь, что усилия оценят. Да, тебе позволят защитить кандидатскую. Может, даже докторскую сделаешь, но… и только-то.

— А этого мало? — он заскрипел зубами.

— Не знаю, может, и достаточно. Только… я больше туда не хочу. Не мое там место.

— А здесь твое?

— Здесь? Да, мое, — это я ответила с полной уверенностью.

— Тогда зачем тебе Николаев?!

— Нравится, — и это тоже было правдой. Я глянула на Синюхина с жалостью. Неужели он, будучи почти что гением, не способен понять вещей столь простых.

— Нравится… — это прозвучало эхом. — А говорила, что меня любишь!

— Ты тоже говорил, что любишь, — я пожала плечами и, убедившись, что пену сняла всю, отложила шумовку. Да и огонь убрала до минимума, вот теперь пусть все и варится, а я пока рис промою.

Да и картошку ставить пора.

К ней котлет нажарю, благо, вчера и фарша прихватили, надо использовать, а то стазис стазисом, да долго не продержится.

— Я и любил! Пока ты не повела себя недостойно.

— Я?

— Ты… украсть чужую работу…

— Ты ведь знаешь правду.

— Я знаю, что факты против тебя. И эти факты. Ты не думала, что Верещагины могут обидится? И в суд подать.

— Это вряд ли, — картошку я перемывала, складывая в котелок. Изнутри тот был почти чистым, а вот снаружи пугал угольной чернотой. — Побоятся.

— Чего?

— Огласки. Знаешь, я тут пожила, поумнела… наверное, стоило вот так напороться, чтобы ума прибыло. Моя ошибка в том, что я тогда испугалась. Отступила. Мне бы наоборот, на своем настоять, потребовать разбирательства, которое обязан был бы учинить инспектор. И разбирательство это было бы отнюдь не формальным…

— Ты… — он и руку к груди прижал, представив этакое развитие событий. — Ты бы…

— Я не посмела. Решила, что все-то против меня. Тем паче помнишь, что ты говорил? Вот… сглупила. А иначе… иначе была бы я с дипломом, а Оленька со справкой.

— Они бы тебе не простили.

— Возможно, — вот в способности Верещагиных поднасрать ближнему, я верила. — С другой стороны, они там, а я здесь. С третьей, все равно они там, а я здесь. Подам документы в колледж, пройду аттестацию, а я её пройду. И хватит.

— Убогие у тебя планы.

— Уж какие есть. Так чего тебе надо-то?

Фарш я понюхала, убеждаясь, что он вполне свежий. Так, сейчас рис сварится, и суп можно будет снимать. Вот что не нравится мне в местной плите, так это скромные две комфорки, на которых с готовкой не больно-то разгонишься. Но пока суп настоится, я с котлетами управлюсь.

— Надо?

— Ты пришел. Сидишь. Мозг вот мне ковыряешь. И только затем, чтобы прочитать мне лекцию о правильном поведении?

Синюхин оттопырил губу, но не уходит.

Интересно, к слову, почему? Прежде он бы уже трижды дверью хлопнул, а тут вот… может, просто двери не хватает? Без хлопанья уход будет недостаточно эффектным?

— Что у тебя с Николаевым? — наконец, задал Синюхин мучивший его вопрос.

— А тебе зачем знать?

Нет, можно было бы ответить, что ничего-то нет и не предвидится, однако вместо этого я посмотрела на бывшего превнимательно. С чего вдруг этакий интерес-то? Ревность? Сомневаюсь. Для ревности любить надо, а я не уверена в принципе, что Синюхин когда-либо меня любил.

Возможно, конечно, был привязан, но привязанность и любовь — разные вещи.

— Я… о тебе беспокоюсь, — он явно хотел сказать что-то другое, но передумал, и скривился. Он терпеть не мог, когда все шло не по плану. — Он для тебя неподходящий человек.

— Почему? — я склонила голову.

Интересно.

И вправду интересно. Сперва Верещагина, теперь вот и он. Дальше что? Важен подойдет читать мораль о смысле жизни?

— Потому… ты знаешь, кто он?

— Некромант? Ученый?

— Бестужев! — выдохнул Синюхин. — Он еще имя не принял, но примет обязательно.

— Неужели, — сыграть удивление не получилось. Что поделать, актриса из меня была так себе.

— Да! И… он наследник рода! Думаешь, ему позволят спутаться с какой-то там… ведьмой-недоучкой?

— Думаю, он не из тех, кто позволения спрашивать станет, — у меня возникло почти непреодолимое желание приложить Синюхина черпаком да по лбу.

— И что? — он сполз с котелка и оправил брюки, осмотрелся, нет ли где сажи. Надо же, помнится, прежде он относился к вещам с куда меньшей аккуратностью. Или это потому, как знал, что в любом случае я постираю да заштопаю? — Он может думать, что ему позволено все, а на самом деле… уже почти подписан контракт!

— С кем?

— На помолвку… какая разница, главное, что никто-то в здравом уме против контракта не пойдет.

— Про контракт он ничего не говорил.

— А должен был? — Синюхин посмотрел с чувством собственного превосходства. — Кто ты такая, чтобы он перед тобой отчитывался?

 И вправду, наверное, но все равно… обидно, пожалуй.

— И еще, — он подошел вплотную и взял меня за руку, а потом, глядя в глаза, сдавил эту руку так, что от боли я онемела. — Меня просили передать тебе… точнее довести до тебя, что не надо мешать серьезным людям.

 — Так и сказал? — Ксюха нахмурилась и потянула себя за косу.

— Ага, — подтвердила я, вытягиваясь на траве. — И добавил, что если я не понимаю, то мне объяснят. Но этих объяснений я могу и не пережить.

— Вот… сволочь! — Ксюха косу трепала, не спеша отпускать.

— Еще какая… знаешь, а ведь оно все было… то есть, оно не появилось из ниоткуда. И его привычки, и… остальное тоже. Только я их не замечала. Предпочитала не видеть. Самолюбия его. И прочего… даже мороженое он покупал для себя. И мое мог съесть, если оставляла. И вообще моими вещами распоряжался, как своими собственными. А его мне трогать было нельзя, испорчу ведь. Знаешь, особенно за карандаши обидно, вечно таскал. Я приду на практикум, рисовать надо, а нечем. И тогда-то это мелочным казалось, из-за карандашей обижаться. Я мелочная?