Минная гавань - Юрий Александрович Баранов

деланным раздражением, как показалось Аркадию, выдернула из ведерка несколько свежих темно-малиновых гвоздик и, обернув газетой, подала их. Когда он протянул пятерку, чтобы расплатиться, она решительно оттолкнула его руку.

Аркадий, не торопясь, шагал по тротуару, вымощенному плитняком, и никак не мог избавиться от смущенной улыбки, появлявшейся всякий раз, как только навстречу попадались знакомые матросы или офицеры. Нести букет у всех на виду было неловко и радостно, точно ему дали подержать грудного ребенка. Цветы он любил, хотя никогда и никому дарить их не приходилось. Они заставляли приятно воображать, что где-то в условленном месте его ждет необыкновенно красивая женщина, а он умышленно не торопится, чтобы заставить ее немного поволноваться. Этой женщиной могла бы стать все та же, по его понятиям, загадочная и обворожительная Роксана Владимировна, медсестра из городской больницы, с которой ему никак не удавалось познакомиться. Но мечты оставались мечтами. Он пытался уверить себя в том, что не любит ее. Аркадий находил ее слишком неприступной, чтобы, увлекшись всерьез, попытаться найти хоть какой-то повод для сближения. «Да и ни к чему это, — размышлял Аркадий, — поклонников у нее и без меня хватает, а быть при ней в роли влюбленного юнца, если не клоуна, — перспектива не для меня. И ведь нрав был великий Гете, говоря: «Когда я смотрю на прекрасную женщину, то наслаждаюсь куда больше, чем дурак, обладающий ею…»

Аркадий утешался тем, что никому не докучает и не становится поперек дороги. Он говорил себе, что здесь нет у него никакой определенной цели, есть лишь предмет обожания, которому он ничем не обязан. Этот выработанный в себе «иммунитет стойкости» он считал едва ли не главным признаком хорошего тона, позволявшим ему не терять из-за мимолетного увлечения головы. Смущало лишь то обстоятельство, что невозможно было полностью согласовать желаемое с действительным. Как ни уверял себя Аркадий в твердости своих убеждений, сердце его неизменно начинало стучать сильней и мысли становились путаными, стоило лишь издали завидеть по правую сторону улицы одноэтажные белые постройки городской больницы.

Терапевтическое отделение, где работала Роксана Владимировна, помещалось в глубине больничного парка. К нему вела асфальтированная дорожка, по бокам которой благоухали на газонах цветы. Миновав калитку, Аркадий пошел по этой дорожке с таким ощущением, точно изо всех окон на него осуждающе и насмешливо смотрят люди, уже наперед зная, ради чего и куда он сейчас направляется. Ямки от женских каблучков в асфальте напоминали, что здесь и ее следы отпечатались. Шел Аркадий все медленнее и осторожнее, словно боясь коснуться следа Роксаны. Его не покидало ощущение, что эта женщина сейчас где-то совсем рядом. «Зачем я здесь?.. — лихорадочно мелькало в мыслях. — Что скажу, если вдруг встречу?.. И для чего эти дурацкие цветы?..»

Неподалеку от окна процедурной, где рос огромный ясень, Аркадий остановился, прячась за стволом дерева. Отсюда хорошо видна часть комнаты: угол застекленного шкафа, свисающий с потолка шаровой плафон и еще край письменного стола, за которым, как обычно, Роксана что-то писала или читала. Он не знал толком, отчего так с ним происходит, но у него всегда становилось жутко и приятно на душе, когда, схоронившись в сумерках за деревом, он мог видеть Роксану. Только на этот раз за столом дежурной медсестры сидела другая женщина. У Роксаны, видимо, был выходной. Аркадию стало досадно, будто не он только что в мыслях опаздывал к ней, а она сама, забывшись, не пришла на свидание.

«Нет ее, и ладно, — утешал себя Аркадий. — Это несерьезно, всего лишь повод, чтобы писать стихи… Мне совсем не важно, кто эта женщина, о чем ее тревоги и радости. Она существует в моем воображении лишь такой, какой я хочу. И незачем искать сближения, чтобы не нарушить гармонию образа…»

Подумав так, Аркадий быстрым шагом направился домой. Но только повернул за угол процедурной, как столкнулся с Роксаной. Из ее рук посыпался на дорожку целый ворох каких-то канцелярских папок, журналов.

— Вы на пожар? — с раздражением сказала она, приседая, чтобы подобрать с земли свою ношу.

Аркадий будто остолбенел, кровь бросилась в лицо. В следующее мгновение он совладал с собой и, сунув под мышку букет, принялся торопливо помогать Роксане.

— Виноват… Как-то, знаете ли, зазевался, — бормотал он, поглядывая на Роксану.

Черты ее лица представлялись Аркадию настолько совершенными, что самой природе больше уже нечего было к ним прибавить, чтобы этим не сделать хуже. Чистый, без единой морщинки лоб, прямой нос и плавный, гладкий овал подбородка придавали ее профилю выражение неприступной богини Дианы.

— Разрешите исправиться, — сказал Аркадий, намереваясь отнести бумажную кипу, куда ему прикажут.

— Правда? — с притворством удивилась она. — Ах как вы любезны! По-вашему это называется морской конвой?

— Вроде того…

— Но вы же так спешили…

— Теперь не очень.

— Что ж, тогда исправляйтесь.

И она пошла впереди Аркадия, решительная и быстрая, в белом халате и накрахмаленной шапочке, под которую была забрана копна каштановых волос.

— Надеюсь, вашему больному теперь значительно лучше, раз вы не торопитесь, — не оборачиваясь, бросила Роксана.

— Мои друзья все здоровы, — отвечал Аркадий.

— Тогда зачем вы здесь?

— Просто… хочу с вами познакомиться, — вырвалось у него.

— Браво, узнаю флот! А вы убеждены, что это вам смертельно необходимо?

— Если вы не возражаете… — широко улыбаясь, начал Аркадий.

Роксана рассмеялась. Не дав Аркадию опомниться, она взяла у него стопку папок и скрылась в дверях процедурной. Аркадий еще немного потоптался у входа, не зная, что ему теперь делать, махнул рукой и пошел прочь.

Финский домик, в котором они с Гришей Сердюковым на двоих снимали небольшую комнату, стоял в самом конце улицы, на противоположной от моря окраине городка. Метров за двести от их холостяцкого жилища начиналось болото, постепенно переходящее в небольшое, укрывавшееся в зарослях камыша и осоки озерцо. За ним до самого леса пролегло совхозное поле, волновавшееся густым желтеющим ячменем. Из земли кое-где выпирали огромные ледниковые морены, которые издали чем-то напоминали неуклюжих, лобастых быков. Аркадий воображал, будто эти быки отбились от стада, случайно забрели в ячмень и, наевшись досыта, прилегли отдохнуть, да так и окаменели.

Аркадий ладонью надавил на дверь и, войдя в комнату, привычно оглядел ее, прикидывая, куда бы поставить