Железные франки - Иария Шенбрунн-Амор

– Тут еще что! А вот чуть дальше, в Дахабе, в Нувейбе, в Шарм-эль-Шейхе, там знаешь какие рифы! Мне хотелось бы везде понырять с тобой.

– Мои родители провели свой медовый месяц в Синае. – Тут же смутилась и затараторила дальше, чтобы он не принял ее рассказ за матримониальный намек: – Тогда Синай был нашим, и там было совершенно безопасно. Почти весь пляж был диким. Мам-пап ночевали на берегу в палатке, а питались бедуинскими питами из ооновской муки напополам с песком. А теперь в Синае джихадисты из этого Исламского государства, с них станется и ныряльщикам головы отрубать.

– Фанатики Средневековья.

– Заветы пророка отменить невозможно, особенно когда у правоверных в результате всех переворотов и войн ничего, кроме них, не осталось. Истинному суннитскому халифату заповедано жить по законам шариата: христиан можно терпеть только униженных и покоренных, земли ислама следует освобождать, головы и руки отрубать, а шиитов и прочих «апостатов», благоговейно возблагодарив Аллаха, – уничтожать.

– Шииты тоже хороши – иранцы в войне с Ираком своим же иранским детям надевали на шеи пластмассовые «ключи в рай» и гнали их по минным полям. А как только в Ираке за американцами прикрылась дверь, там появились шиитские отряды смерти.

– А что ты хочешь от шиитов? Они тоже крепки в своей вере. Все униженные народы верят в апокалипсис, единственное, что сулит торжество. У евреев тоже после разрушения храма все надежды только на него оставались. Это победоносный Запад малодушно предпочел апокалипсису терпимость. А сам при этом внес лепту в ужасы Ближнего Востока: мало того, что крестоносцы-американцы поощряли талибанов и разворошили осиное гнездо Ирака, так еще эти западные туристы-гяуры успели изгадить гостиницами и курортами лучшую часть Дар аль-Ислама – заповедник Синая!

– Это все не смешно. Наш апокалипсис случился. И Синай много больше, чем «заповедник». Ты даже не представляешь, что такое этот полуостров с геополитической точки зрения, – Итамар объяснял с забавной важностью, ему явно было приятно понимать в чем-то больше Ники. – Если бы не пространство Синая в Шестидневную и в войне Судного дня, неизвестно, что с нами сталось бы. – Перевернулся на спину, уставился с тоской в кобальтовое небо, пожаловался: – Раньше все было проще. Шарон в моем возрасте уже своей знаменитой дивизией командовал.

Она приподнялась на локтях, посмотрела на него сверху вниз. Эти непомерные амбиции одновременно умиляли и смешили. Какой же он еще мальчишка, если расстраивается, что в двадцать восемь лет все еще не начальник генштаба?!

– А Александр Македонский в твоем возрасте уже полмира завоевал. И Наполеон к твоим годам уже наверняка каким-нибудь там первым консулом стал!

Сразу пожалела, что не удержала женский скепсис, эту насмешку изверившегося опыта над максимализмом юности. Он нахмурился:

– Конечно, у тебя все герои в двенадцатом веке закончились!

Ну вот! Уж лучше бы она ему демонстрировала каталог свадебных платьев!

– Вовсе нет. У нас друг семьи, израильский штурман, в сирийском плену несколько лет пробыл.

– И как ему?

– Не понравилось. Ему слух побоями повредили. Но он всегда был уверен, что его освободят. Сирийцы угрожали: живым ты отсюда не выйдешь, а он отвечал: это не от вас зависит. Наверное, иначе это не вытерпеть.

– Лучше сразу погибнуть.

– Рыцари тоже так считали. Но судьбу не выбираешь. Жослену де Куртене Нуреддин выколет глаза и заточит на десять лет, до самой смерти. А потом его место займет Рейнальд Шатильонский. Этот вообще рекорд поставит: шестнадцать лет в цепях просидит.

Итамар поморщился:

– Может, хорошо, что никто не знает своего будущего.

Он замолчал, и Ника попыталась пошутить:

– Кстати, уж если ты ищешь «жизнь с кого бы», так Юлий Цезарь тоже у пиратов в плену был, и ему тоже долго не удавалось стать великим. А потом ка-а-а-к усмирил всю Галлию!

Потянулась потрепать Итамара по волосам, но он поймал ее руку в воздухе и отвел, не позволил перевести насмешку в шутку. Надулся, сел к ней спиной. От вида темной впадинки на шее у коротко стриженного затылка в горле вспух ком. Вскочил, не оборачиваясь на обидчицу, подошел к борту яхты и, спружинив, красивой ласточкой унесся за борт.

Ника уткнулась лицом в сгиб локтя. Может, это не он так отчаянно, смешно, нелепо молод, а она безнадежно стара для него.

Раймонд любовался первыми шагами своего первенца, когда Констанция сказала:

– Вовремя наш Бо научился ходить, потому что очень скоро я не смогу больше поднять его на руки.

Раймонд кинул на нее вопрошающий взгляд, прочитал ответ на счастливом, смущенном лице жены, подхватил и, по своему обыкновению, собрался кружить, но остановился в испуге, осторожно опустил, оглядел ее стан:

– Хорошая моя! Когда же?

После вычисления точной даты она осмелилась предложить:

– Супруг мой, мудро было бы заставить Мануила прийти нам на помощь, хватит Византии издалека любоваться, как мы изнемогаем.

– Спасаться от Имадеддина под крылом Византии – это как головную боль белладонной лечить.

– У нас не голова болит, у нас Имадеддин уже руку отрубил и на голову нацелился. В малых дозах и яд может быть лекарством.

Князь колебался, и она добавила:

– На одно колено встать – нет позора. Условия договора будут не в пример выгодней, если ты добровольно прибудешь в Константинополь, а не станешь дожидаться, пока Мануил сам сюда нагрянет воспользоваться нашей крайностью.

Мужья слушаются разумных, любящих и плодовитых жен. Едва возобновилась весенняя навигация, Раймонд отправился в Константинополь замиряться с Византией, просить ромеев о действенной помощи.

Унижения начались, едва князь сошел с борта триремы в бухте Золотого Рога. Мануил на его послания не отвечал и к себе не допускал. Похоже, напрасно Пуатье так смело сунул собственную голову в логово автократора, но терять было нечего: не имея лучшего занятия, Раймонд шатался со своими спутниками по городу, сопровождаемый лазутчиками и доносчиками василевса.

Имперский город потрясал невообразимыми размерами, богатством, а пуще всего – невиданным умением греческого зодчества. Акведуки, городские стены, гавань и дворцы выглядели возведенными не мелким местным народцем, не вздорными греками, которые сутяжничали в Иерусалиме с франками за святые места, а невиданными, таинственно сгинувшими гигантами. От паломников и торговцев франки уже были наслышаны о величии собора Святой Софии, поэтому, когда князь со свитой впервые вошли внутрь и узрели знаменитый купол, они даже слегка разочаровались: свод хоть и был изрядным, но во Франции Пуатье случалось видать не меньше. Однако, сделав пару шагов вперед, Раймонд обнаружил, что сей купол был лишь боковым полукуполом. Вслед за ним появился следующий, гораздо больший. Но Томас, бывавший в Иерусалиме, пренебрежительно заметил: