Бронепароходы - Алексей Викторович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А ты-то что можешь, дядь Вань? — страдальчески спросил Дудкин.
Иван Диодорович не заметил, что в кубрик спустился и боцман Панфёров. На деле надёжный, на словах боцман всегда был с гнилятиной.
— Капитан много может, — вкрадчиво сказал Панфёров. — Вон Стешку пригрел… Будет завтра нам защитой, чтоб Дорофей не стрелял.
— «Медведя» она не прикрыла, — сразу поверив, с презрением ответил матрос Колупаев. — Или Дорофей уже другую арфистку себе подыскал?
Колупаев сидел на койке напротив Стеши, и Стеша молча кинулась на него, как собака, вцепилась ему в волосы и ударила головой о стенку.
— С-сука!.. — взревел Колупаев.
Серёга Зеров обхватил Стешу, отдирая от Колупаева, и Стеша забилась в руках старпома, пытаясь пнуть врага. Обида и горе хлынули из неё со слезами.
— Падлы!.. — в голос зарыдала Стеша, захлёбываясь. — Падлы вы все!..
Платок у неё свалился на плечи, и волосы метались, точно у кликуши.
Мужики в кубрике оторопело затихли.
— В свою каюту её запихну, дядь Вань… — едва удерживая Стешу, растерянно пробормотал Серёга. — Сам в кубрик переберусь…
Серёга потащил содрогающуюся Стешу к лестнице.
Иван Диодорович окатил команду угрюмым взглядом.
— К утру-то хоть подотритесь, — бросил он, поворачиваясь за старпомом.
На душе у Ивана Диодоровича было погано, словно его предали.
Иван Диодорович тяжело взбирался по крутым ступенькам и думал, что ему надо наплевать на свою команду. Мелкие и шкурные людишки. В пустом коридоре перед своей дверью он почувствовал, что хочет чего-то светлого, доброго, и тогда пошёл к каюте Дарьи, хотя и не следовало беспокоить баб посреди ночи.
Он постучал кончиками пальцев и осторожно заглянул в щёлку.
— Спите, девушки?..
В тёмной каюте на лежаке зашевелилась Дарья: приподнялась, опираясь на локоть, и отвела прядь с лица. Круглые груди её натянули рубашку.
— Катюшка спит, умоталась за день на камбузе, — тихо ответила Дарья. — А что за склока в кубрике была, Ванюша?
— Ерунда одна. — Иван Диодорович небрежно махнул рукой и прикрыл дверь, а потом снова приоткрыл её и прошептал в темноту: — Я тебе не Ванюша, Дарья, а называюсь капитан, усвоила?
Он ясно понял, что завтра должен уберечь пароход.
04
— Не скули давай тут мне! — с досадой сказал Феде Никита Зыбалов. — Ни хрена не стрясётся! Ежели красные появятся, так Бурмакин с колокольни затрезвонит. Я услышу и рысью примчусь. Всё, шабаш разговорам!
«Русло» стоял под парами у пристани села Частые. В селе Никита нашёл какого-то фронтовика, с которым воевал на Галичине, и твёрдо намеревался обмыть свиданьице. В дозоры Никита выводил судно теперь только по ночам, а днём за обстановкой следил наблюдатель на колокольне Воскресенской церкви. Колокольня служила маяком для пароходов, и наблюдатель с высоты обозревал всю широкую излучину Камы перед россыпью Частых островов.
— Мне ночью караулить, а днём я спать должен! — возразил Федя.
— Мы под Луцком трое суток без сна бились, и ничего! Перетопчешься!
Никита ушёл, а Федя остался. Делать ему было совсем нечего. Он уныло уселся перед рубкой на пожарный рундук. Пригревало мягкое солнце бабьего лета. Вахтенные лежали на кормовой палубе и дрыхли, закрыв лица шапками. Из трубы лениво курился дым, изредка вылетала струя пара. С простора плёса нежно веяло свежестью скорых осенних дождей. В селе, пустом по случаю страды, было тихо, и лишь в кузнице стучал молоток. На мелководье у берега громоздились брошенные суда: косо притопленные железные баржи и два товарно-пассажирских парохода — жутко безглазые, облезлые и разворованные местными мужиками почти до голых корпусов. Вдоль ржавых бортов барж важно плавали гуси, по галереям пароходов бродили собаки.
Федя вздрогнул от окрика часового с дебаркадера:
— Фёдор, эй, тебя тут спрашивают!
— Пропусти на борт! — крикнул в ответ Федя.
Трап заскрипел под неспешными шагами немолодого человека, и Федя обомлел: на мостик поднялся Иван Диодорыч Нерехтин, капитан «Лёвшина» — вражеского парохода! Федя быстро вскочил: вся Кама уважала Диодорыча.
— А где Дорофей? — огляделся Нерехтин.
Федя сдёрнул картуз с лоцманским значком.
— Я здесь заместо капитана… — робко сказал он. — А Дорофей Петрович… Он… Убили Дорофея Петровича.
Нерехтин, замерев, молча смотрел на Федю и ожидал объяснений.
— Ну, в том бою, когда мы с вами и с «Медведем» сражались… — Феде неловко было напоминать Нерехтину о былой схватке. — Дорофей Петрович забунтовал. Не захотел, чтобы мы из пушки стреляли по «Медведю»… Его скрутили. В баржу бросили, где пленные. Арестанты его там и удавили.
— Вот оно как… — тяжело произнёс Нерехтин.
Федя помялся и виновато сообщил:
— А вам нельзя сюда. У нас же с вами война, Иван Диодорыч.
— Откуда знаешь меня? — буркнул Нерехтин.
— Кто ж вас на Каме не знает? Я — лоцман, звать Фёдор, из Панафидиных.
Помрачневшие, застывшие глаза Нерехтина словно бы немного ожили.
— Панафидины, которые в Николо-Берёзовке?
— Угу, — кивнул Федя. — Финоген — дедушка мой, а Василий — батюшка.
— Почтенные люди, приятельствовал я с твоим отцом… Присяду, устал.
Иван Диодорович опустился на пожарный рундук и постучал ладонью рядом с собой, приглашая Федю.
— Буксир в пяти верстах отсюда к берегу приткнул и пешком припёрся. Думал с Дорофеем потолковать… Вопрос у меня к нему был деликатный…
— Может, я пособлю? — с готовностью предложил Федя.
— Ну, может, пособишь… — неуверенно пожал плечами Иван Диодорович, поколебался и продолжил: — Словом, я веду баржу к нобелевскому промыслу на Бельском устье. Задание мирное — людей доставить. Ижевскому бунту от того никакого вреда не будет. Я рассчитывал попросить Дорофея украдочкой пропустить меня мимо дозора, ведь Стешка-то его нынче на «Лёвшине» в матросах… Однако ж Дорофея больше нет… А ты меня пропустишь, Фёдор? Федя похолодел.
— Это измена, — осторожно заметил он. — За такое расстреливают.
Нерехтин хмыкнул с горькой насмешкой, точно расстрел был не самой суровой расплатой, и неожиданно поинтересовался:
— А ты почему за рябинников?
— Да я не за них, — смутился Федя, — я не по своей воле… Никита Зыбалов, командир на «Русле», образ Николы Якорника забрал. А мы, Панафидины, при этом образе испокон живём… Он покровитель наш. Как отдать?
— Да, Якорник — образ драгоценный, — согласился Нерехтин. — Но ведь он для всех, а не только для твоего буксира. Возьми икону и сбеги.
Федя замотал головой:
— Нет! Никола судно защищает! Я образ унесу — а вы «Русло» потопите.
— Тебе-то что? Ты фронтовикам не брат.
Федя словно поскользнулся в своих мыслях. И вправду, а емуто что?
— Пароходы топить нельзя, — тщательно взвешивая слова, сказал он. — Мы, лоцманы, для сбережения судов созданы. Хоть одно судно, да сберегу.
— Сбереги уж и моё.
Иван Диодорович
