Анафем - Нил Стивенсон

— И ещё через двести лет это мышление вошло в ваш канон?

— Да, хоть и не как официальное правило, скорее как набор привычек. Мыслительных привычек, которые многие новые инаки разделяют ещё до того, как вступить в ворота.

— Например, не верить в Бога?

И тут, хоть мы ехали по ровной местности, я почувствовал себя на горной дороге над тысячефутовым обрывом, куда Беллер может нас отправить одним движением рычага. Арсибальт, напротив, был совершено спокоен, что меня удивило: он нередко психовал в разговорах на куда менее опасные темы.

— Чтобы в этом разобраться, надо сгрызть тонну сухарей, — начал он.

Этим флукским выражением мы с Лио, Джезри и Арсибальтом называли долгое и неблагодарное копание в книгах, но Беллера оно совершенно сбило с толку: он решил, что речь снова о булочках, и Арсибальту пришлось минуту-две распутывать кулинарные ассоциации.

— Я попытаюсь обрисовать коротко, — продолжил он, когда с этим наконец разобрались. — Булкианское мышление — третий путь между неприемлемыми альтернативами. К тому времени уже поняли, что думаем мы мозгами. — Он постучал себя по голове. — И что люди получают информацию от глаз, ушей и других органов чувств. Наивное представление состоит в том, что мозг воспринимает непосредственно реальный мир. Я вижу кнопку на твоей приборной панели, касаюсь её пальцем...

— Не трогай! — предупредил Беллер.

— Я вижу, что ты её видишь и думаешь о ней, из чего делаю вывод, что она и впрямь здесь, как уверяют меня глаза и пальцы, и что, думая о ней, я думаю о реальном мире.

— Это вроде как очевидно, — заметил Беллер.

Наступила неловкая пауза, которую нарушил Беллер, сказав добродушно:

— Наверное, поэтому вы и называете это наивным.

— Противоположная крайность — когда утверждают, будто всё, что мы думаем и знаем о мире вне нас, — иллюзия.

Беллер довольно долго обдумывал услышанное, потом сказал:

— Ну это уже какая-то наглость, так о себе воображать.

— Булкианцев не устраивало ни то ни другое. И как я уже говорил, они выработали третий подход. «Когда мы думаем о мире — или практически о чём бы то ни было, — объявили они, — мы на самом деле думаем о наборе данных, поступающих в мозг от глаз, ушей и так далее». Если вернуться к нашему примеру: мне даны зрительный образ кнопки и воспоминания о том, какой она была на ощупь. Но это всё, что у меня есть. Мозг не может вступить в прямой контакт с кнопкой — у него просто нет к ней доступа. Мозг работает со зрительными и осязательными впечатлениями — данными, поступающими в наши нервы.

— Кажется, я понял. Это не такая наглость, как другой взгляд, о котором ты говорил. Но я не вижу, чтобы такой подход что-то менял.

— Он меняет, и очень многое, — ответил Арсибальт. — Но чтобы понять, что именно, как раз и надо сгрызть тонну сухарей. Поскольку, начиная с этой идеи, булкианцы разработали целую метатеорическую систему. Она была настолько влиятельна, что с тех пор никто не мог заниматься метатеорикой, пока не освоит булкианство. Все последующие метатеорики — его опровержение, исправление либо развитие. И один из главных выводов, к которому ты приходишь, когда сгрызешь тонну сухарей, что...

— Бога нет?

— Нет, вывод другой и формулируется не так просто. Суть в том, что некоторые вещи просто вне разрешённой зоны. Существование Бога — одна из них.

— Что значит «вне разрешённой зоны»?

— Если проследить логические доводы булкианской системы, то придёшь к выводу, что наш разум не способен продуктивно думать о Боге — если под Богом подразумевать базско-ортодоксального Бога, внепространственно-временного, то есть не существующего в пространстве и времени.

— Но Бог всегда и везде, — возразил Беллер.

— Однако что ты на самом деле имеешь в виду, когда так говоришь? Твой Бог больше, чем эта дорога, чем та гора и все остальные материальные объекты во вселенной, вместе взятые, так ведь?

— Конечно. Само собой. Иначе мы были бы природоверами или вроде того.

— Так что для твоего определения Бога крайне существенно, что Он — больше, чем просто большая груда вещества.

— Разумеется.

— Так вот, «больше», по определению, вне пространства и времени. А булкианцы доказали, что мы просто не можем продуктивно мыслить о том, что не воспринимаем органами чувств. И я уже вижу по твоему лицу, что ты не согласен.

— Я не согласен! — подтвердил Беллер.

— Но это не суть. Суть в том, что после булкианцев люди, которые занимаются метатеорикой, перестали говорить о Боге и о некоторых других вещах, таких как свободная воля или что было до вселенной. Вот что я подразумеваю под булкианским каноном. Ко времени Реконструкции он вошёл в наш. Не по чьему-либо сознательному решению — над этим просто не задумывались.

— Да, но за четыре тысячи лет, при такой-то куче свободного времени, кто-нибудь мог задуматься?

— У нас меньше свободного времени, чем ты полагаешь, — мягко ответил Арсибальт. — И всё равно, многие люди об этом думали, создавали ордена, посвящённые отрицанию Бога или вере в Него. Волны прокатывались по матикам в ту и другую сторону. Но ни одна из них не сдвинула нас с основополагающих принципов булкианства.

— Ты веришь в Бога? — напрямик спросил Беллер.

Я завороженно подался вперёд.

— Последнее время я много читаю о том, что не принадлежит пространству-времени, однако, как полагают, существует.

Я понял, что Арсибальт говорит про объекты Гилеина теорического мира.

— Разве это не против булкианского канона? — спросил Беллер.

— Против, — ответил Арсибальт, — но тут нет ничего страшного, если не скатываться к наивному подходу — как будто леди Барито не написала ни слова. Булкианцев часто упрекают в том, что они почти не знали чистую теорику. Многие теоры, глядя на труды Барито, говорят: «Минуточку, здесь чего-то недостаёт. Мы можем напрямую оперировать внепространственно-временными объектами, когда доказываем теоремы и так далее». Вот о таком я и читал в последнее время.

— То есть ты можешь увидеть Бога через занятия теорикой?

— Не Бога, — ответил Арсибальт. — Во всяком случае, не того Бога, которого признает хоть одна скиния.

После этого ему удалось перевести разговор на другую тему. Наверное, Арсибальт, как и я, гадал, что власти предержащие сказали Ферману Беллеру и другим, когда объявили сбор добровольцев.

Напрашивался ответ: немногое. Мирской власти надо решить головоломку — дело как раз для инаков. Промежуточный шаг: требуется переместить из точки А в точку Б несколько фраа и суур, чтобы они поработали над задачкой. Люди вроде Беллера испытывают к нам вполне понятное любопытство. Все они в сувинах слышали про Реконструкцию, все знают, что мы играем в поддержании их цивилизации какую-то важную, пусть и эпизодическую роль. Разумеется, они в восторге, что механизм включили хотя бы раз за их жизнь, и гордятся своим участием, но понятия не имеют, из-за чего всё завертелось.

Стало совсем жарко, и мы остановились передохнуть в лесополосе рядом с заброшенной фермой. Крейда мы не видели много часов, но кузовиль Корд ехал прямо за нами. Мы вылезли из машин; некоторые пошли размять ноги, другие легли подремать. На северо-западе темнели горы, хотя если не знать, что это они, их можно было принять за штормовой фронт. Морские ветры дуют с севера, влага из них выпадает дождями на дальних склонах хребта, питая реку, текущую к нашему конценту. Южные склоны, соответственно, засушливые: без полива здесь растут лишь редкие пучки травы и низкий жестколистный кустарник с сильным смолистым запахом. В разные эпохи мирская власть вновь и вновь проводила орошение, и тогда здесь выращивали овощи и зерно, но сейчас был очередной период упадка: это явствовало из состояния дорог, ферм и пунктов, обозначенных на картабле как населённые. Старые ирригационные канавы заселило то, что только и может прижиться в таком месте: колючее, остистое, жалящее. Мы с Лио прогулялись вдоль одной канавы, но почти не разговаривали, потому что всё время смотрели под ноги, опасаясь змей.

У Самманна давно был такой вид, будто он что-то хочет сказать. Мы решили поменяться — пересели вместе с ним в кузовиль Корд, а Лио с Барбом отправили к Ферману. Барб не хотел отрываться от Джада, но мы настояли, понимая, что тысячелетника наверняка утомило его общество. Корд устала вести машину, и её сменил Роск.

— Ферман Беллер ведёт переговоры с базским учреждением на одной из этих гор, — сообщил мне Самманн.

Утверждение прозвучало странно, поскольку Баз сожгли пятьдесят два века назад.

— «Базским» как в «базская ортодоксия»?

Самманн закатил глаза.

— Да.

— Религиозным учреждением?

— Вроде того.

— Откуда ты знаешь?

— Не важно. Я просто подумал, тебе интересно будет знать, что собственный интерес есть не только у Ганелиала Крейда.