Тайный брак - Виктория Холт

Гиймот с пониманием посмотрела на меня и глубоко вздохнула.

Вскоре я получила ответ от Мишель. Она сообщала, что очень обрадовалась моему письму и тоже надолго погрузилась в воспоминания о нашем детстве.

«…Но как изменилась наша с тобой жизнь теперь, — писала сестра. — Как непохожа на ту, что вели мы в том злосчастном «Отеле» или в тихом и мирном монастыре… С тех пор, как я вышла замуж, у меня все переменилось к лучшему. Я воистину счастлива. Знаю, и ты была счастлива с супругом, так безвременно ушедшим от тебя… Я разговаривала с герцогом, моим мужем, о том, о чем ты просила. Умоляла оставить мысль о поединке. Обычно он прислушивается ко мне. Как всегда, ласково он успокоил меня и обещал подумать над моими словами. Тщу себя надеждой, что поединок не состоится. Молюсь об этом… Тем более что войско Глостера покинуло уже захваченные земли…»

Я тоже согласилась с моей Гиймот: единоборства не будет. Глостеру это стало ненужным, он постарается уладить все миром, но чтобы при этом, разумеется, не страдала его честь. Чтобы никому не могло прийти в голову, будто он испугался. Он хотел во что бы то ни стало сохранить свой образ безрассудно-смелого повесы и гуляки, распутного, но неотразимо-очаровательного, которого люди любят именно за эти его качества, считая их отличительными чертами всякой незаурядной благородной натуры.

И народ действительно любил его, закрывал глаза на многие проделки, радостно приветствовал на улицах, явно отдавал предпочтение задиристому хвастливому герцогу перед серьезным положительным епископом Винчестерским Генри Бофортом.

Кстати, последний снова оказал мне честь своим посещением.

— Рад сообщить вам, миледи, — сказал он после церемонии приветствия, — что наши усилия не пропали. И ваше письмо, и просьба вашей матери, а также запрещение, наложенное папой римским, сыграли свою роль. Но, как мне стало известно, решающее значение возымели мольбы вашей сестры. Они и заставили герцога Бургундского отказаться от поединка и забрать вызов.

— Значит, отношения между Бургундией и Англией по-прежнему крепки? — спросила я.

— Они, к сожалению, значительно ослабли, но герцог Бедфорд постарается вновь вернуть утраченное. Он весьма тонкий политик.

— А герцог Глостер сейчас в Англии? — Я решила проверить и уточнить слухи, которые мне сообщила Гиймот.

— Да, и сомневаюсь, чтобы снова вознамерился отправиться в Эно или Зеландию.

— Но ведь его жене необходима помощь? Он обещал.

Епископ с презрительной улыбкой пожал плечами.

Он остался доволен таким исходом, однако о себе я этого сказать не могла. Теперь, когда я окончательно убедилась, что Глостер в Англии, новая волна беспокойства охватила меня.

Я боялась, что, потерпев фиаско в провинции Эно, правителем которой он чуть было не стал, Глостер обратит все свое внимание на Англию, на то, чтобы усилить здесь свое влияние и добиться большей, если не единоличной, власти.

Это не могло меня не беспокоить, ведь судьба моего сына — это судьба будущего короля, а в этом качестве он уже сейчас мешал Глостеру, и никто не переубедит меня в обратном.

Глостер объявил о своем нездоровье. Видевшие его говорили, что действительно он обрюзг — и лицом, и телом — и от его недавней привлекательности почти не осталось следа. Я полагала, виной всему распутный образ жизни, а что касается болезни, то она призвана оправдать его согласие на отмену поединка. Впрочем, повторю, в его личной смелости у меня не было причин сомневаться.

Его распря с Бофортом не только не утихла, но разгорелась с новой силой. О, как они ненавидели друг друга! Каждого из них поддерживали свои сторонники. Вражда двух лордов выхлестнулась на улицы города, где начались схватки, грозящие перерасти в гражданскую войну, причину которой никто толком не мог бы объяснить.

Положение стало настолько тревожным, что из Лондона в Париж отправились посланцы к герцогу Бедфорду с просьбой незамедлительно вернуться в Англию и своим вмешательством содействовать примирению враждующих сторон.

Бедфорд в это время пребывал в самом мрачном состоянии духа, видя, как начинает рушиться то, что создал ценой своей жизни его брат Генрих и в чем сам Бедфорд принимал немалое участие. Он был уверен, что, будь жив старший брат, Глостер не посмел бы вести себя так непристойно ни во Франции, ни в самой Англии, безрассудно ослабляя позиции государства.

Я испытала облегчение, узнав, что герцог Бедфорд прибыл в Лондон. Ему удалось склонить Глостера и Бофорта разыграть сцену публичного примирения, и хотя оно не было искренним ни с одной стороны, однако остановило начавшиеся волнения и принесло успокоение городу и стране.

Глостер к тому же дал клятву не затевать больше ссор с Бургундским домом, но стоило Бедфорду вернуться в Париж, где в его присутствии тоже нуждались, как Хамфри сразу забыл о своих покаянных заверениях и тут же отправил небольшой отряд в помощь Жаклин, которая не прекратила попыток вернуть отторгнутые владения. Малочисленное войско не могло, разумеется, изменить ситуацию в ее пользу, но таким образом герцог — ценой гибели солдат — хотел сохранить лицо благородного человека, не бросающего слов на ветер.

Все это не помешало ему продолжать почти неприкрытые любовные отношения с Элинор Кобэм, весьма привлекательной пышной дамой, пользовавшейся большим успехом у мужчин. К тому же она, как говаривали, занималась ворожбой. Герцог просто потерял голову от ее чар, так считали многие.

И, что удивительно, известные всем дурные стороны его натуры и такие же поступки продолжали служить ему во благо: в глазах народа он оставался любимцем, баловнем, нестареющим шалуном.

Вскоре стало известно, что папа римский — вероятно, под давлением Бургундского дома — расторг дозволенный им же брак Глостера с Жаклин Баварской.

Думаю, герцог вздохнул с облегчением: его обязательства перед Жаклин теряли силу, и он мог теперь все свое время и силы посвятить новой любовнице, ублажая ее.

Хотя нет — поскольку Бедфорд, уезжая во Францию, взял туда Бофорта, то Глостер не без наслаждения выполнял обязанности регента, правящего страной вместо малолетнего короля, что вызывало у меня смутное беспокойство.

На фоне всех этих больших и малых событий моя жизнь складывалась, слава Богу, вполне благоприятно. Тайна, которую я носила в своей душе, наполняла мое сердце трепетным волнением и восторгом. Чем ближе я узнавала Оуэна, чем лучше понимала его, тем дороже для меня он становился. Я пребывала большей частью в состоянии исступления, почти в беспамятстве, и все, что не связывалось с моей любовью, казалось мне далеким и призрачным. Я не понимала, зачем люди ссорятся, воюют, убивают друг друга, интригуют, если есть на свете такое потрясающее чувство, как любовь, захватывающая тебя целиком, уносящая в иной мир и не оставляющая сил ни на что другое.