Тайный брак - Виктория Холт

Меня любовь сделала одержимой. И я вела тайную жизнь, которая благодаря помощи нескольких верных женщин, радующихся моему счастью, не казалась мне трудной.

А еще у меня был мой сын Генрих. Уже не такой маленький. Время не стояло на месте, и моему сыну, серьезному и красивому, исполнилось уже пять лет.

Он начинал понимать, что отличается по положению от других мальчиков, своих сверстников, но от этого не заважничал. Он привык к новому окружению, к леди Батлер, даже полюбил ее, однако не забывал, что у него есть мать и что эта мать — я, и встречи с ним доставляли мне истинную радость. Но и печаль тоже.

Чего я так боялась когда-то, к счастью, пока не произошло. Я имела возможность довольно часто навещать сына, не вмешиваясь, разумеется, в его воспитание, потому что давно поняла бесполезность, даже опасность подобных попыток. У него там свои воспитатели, друзья, и мать — на третьем месте. Но я все же оставалась для него матерью, пусть приходящей, однако достаточно близким человеком… Если же после очередного визита к сыну мне бывало особенно тяжело, мой любимый Оуэн утешал меня, и это ему отлично удавалось.

Сын казался мне несколько странным ребенком. Настроение его менялось быстро и резко. Только что бегал шаловливый мальчик, обожавший веселые игры, как вдруг, без всяких видимых причин, он становился серьезным, чем-то озадаченным, даже обеспокоенным, словно что-то его угнетало.

Порой мы выезжали с ним на верховую прогулку, он с интересом наблюдал за людьми, приветствовавшими нас, и нервными движениями то и дело прикасался к маленькой короне у себя на голове. По всей видимости, она что-то значила для него, что он еще не до конца понимал, но чем уже гордился.

В редкие минуты, когда нам случалось остаться совсем одним в комнате, я крепко обнимала его, он прижимался ко мне, и так мы сидели какое-то время молча. Тогда он становился подлинно моим ребенком… Он любил слушать мои рассказы о своем раннем детстве и при этом держал меня за руку или цеплялся за юбку, как бы опасаясь, что я вдруг исчезну.

Леди Элис рассказывала мне, что он хорошо успевает в учении, но хуже проявляет себя в играх на открытом воздухе. Они его мало занимают.

— Слава Богу, — говорила она, — с ним рядом другие мальчики того же возраста, и он может видеть, как уже искусны они в верховой езде, в стрельбе из лука и в других играх. Однако король предпочитает сидеть за книжками, что очень печально, ибо он должен преуспеть во всем.

— Мы все неодинаковы, — отвечала я ей. — И, мне кажется, его успехи в науках очень важны и полезны.

— Королю следует быть образцом как в науках, — повторяла она настойчиво, — так и в разных искусствах. На то он и король…

Расспрашивал он меня о своем отце. И с большим вниманием слушал мой рассказ о нем, величайшем из воинов, каким его считали многие и в Англии, и за ее пределами. Он слушал меня с восхищением и легким страхом — особенно когда речь заходила о сражениях, в которых гибли десятки тысяч воинов.

— Но существует в жизни, — убеждала я его, — множество разных дел, гораздо лучших, нежели войны. И куда счастливей для всех, если страны живут в мире, а люди не убивают и не калечат друг друга. Ведь стоит оглянуться вокруг, и мы увидим, что есть книги… много книг… музыка… картины…

Я видела, ему нравится, когда я так говорю, — потому что от тех, кто учил и воспитывал, он слышал главным образом рассказы о всевозможных сражениях, о гибели врагов и победах английского оружия.

Но учили его также истории страны, и он уже многое знал о своих предках, об их жизни и деяниях. Эти сведения неустанно вбивали в его юную головку.

Порой мне думалось, что не нужно так загружать ребенка с самого раннего детства: ведь все равно половина сведений, если не больше, забудется, но наставники придерживались иного мнения. Что ж, возможно, им виднее.

Однажды мой сын спросил:

— Они меня любят, это правда?

— О ком ты говоришь, милый?

— Народ… люди…

— Разумеется. Иначе не оказывали бы тебе такие знаки внимания.

— Но леди Элис говорит, они приветствуют корону, а не меня самого.

— Что ж, возможно, она права.

— Тогда почему не возить по улицам одну только корону? — спросил в раздумье Генрих. — Зачем нужно, чтобы ее держала моя голова?

«О, дорогой мой сын! — мысленно воскликнула я. — Как рано начал ты предаваться серьезным размышлениям!»

А ответила ему так:

— Но ведь корона и существует для того, чтобы быть надетой на короля.

Это его успокоило в тот раз, а для меня сделалось ясным, что сын быстро взрослеет, и чувство опасения за его будущее возродилось с новой силой. Перед моим мысленным взором возникло все еще привлекательное, но такое неприятное, высокомерное лицо герцога Глостера, его холодные глаза; в ушах зазвучал лживо-ласковый голос…

Дни Рождества и начало Нового года, а также праздники Пасхи и Троицы я опять провела с моим сыном. Выезжала я туда с немалой свитой, в которой находился и Оуэн, так что все эти дни и недели я наслаждалась обществом и сына, и возлюбленного, отчего святые праздники казались еще радостней.

На Троицу Генриха посвятили в рыцари. Это сделал его дядя, герцог Бедфорд, специально для этой цели прибывший из Франции. Меня этот ритуал и порадовал, и огорчил. Огорчил потому, что содействовал преждевременному, в чем я убедилась, взрослению сына, а мне хотелось, чтобы он подольше мог вкушать простые радости детства. Они остались бы у него, будь он со мной и с Гиймот. И с Оуэном тоже, конечно.

Меня радовало, что Генрих испытывает к нему явную симпатию, а тот ощущал неловкость и старался держаться в тени, хотя, с другой стороны, и это не укрылось от меня, Оуэн в какой-то мере чувствовал себя отчимом короля…

Но вернемся к дням Рождества. Мы прибыли в Виндзор в радостном предпраздничном настроении. Я не могла сдержать волнения, когда, проехав по обсаженной могучими деревьями аллее, вновь увидела каменные стены, величественные арки дворца и оказалась на мощенном камнем дворе, где мой сын уже встречал нас.

Как хотела я заключить его в объятия прямо тут, но мне необходимо было помнить все время, что он не только мой дорогой сын, а в первую очередь король. Однако меня утешала мысль, что вскоре, в тишине и уединении комнат, он будет со мной не как король, а как мой дорогой мальчик.

Он рассказывал мне о своих делах — о том, что каждый день ездит верхом и стреляет из лука; что очень полюбил своего коня, но все же хорошо, если бы верховая езда и стрельба занимали поменьше времени, потому что больше всего его тянет к книгам. Однако граф Уорик постоянно твердит ему, что необходимо развивать не только дух, но и тело.